Что это были за разговоры? Короткий обмен информацией, научное обсуждение, обычные сплетни? Все вместе. Но этого бесплодного, казалось бы, получаса не жаль. Он нужен. И вот для чего. Постепенно, один за другим они замолкали на полуслове, утыкаясь в уже разложенные бумаги, - так ребята засыпают в детских садах, внезапно впадая в сон. Коллективная гимнастика языка, общий медленный разгон, ожидание своей минуты - наконец-то! Пришлому человеку это их общее предрабочее состояние не понять, не понимают его и аспиранты. Таня тоже долго заблуждалась, принимая ботсадовские утренние перетрепы за обычные разговоры, включаясь в них со всем пылом недисциплинированной еще души. Ей было невдомек тогда, что именно душу следует экономить, охранять, тренировать - готовить к запуску. И наступала минута полной тишины - все замолкали. Тишина пульсировала, наполнялась смыслом. Из закорючек на листах рождалось нечто - микроскопически ничтожное на фоне того, что сделано в науке, и еще более ничтожное на фоне того, что впоследствии будет осмыслено и сделано. И все, что они строчили, хмурясь, сопя, подрагивая головой, как Ираида, привскакивая на стуле от избытка сил, как Наталья, ухмыляясь самому себе, как Никифорыч, обрабатываемое, высчитываемое, приводимое в некий порядок, - все это касалось человека, его поведения, состояний.
Чем больше проходило лет, тем больше занимала Таню мысль о героическом порыве ее науки, отваживавшейся посягать на человека. И о каждодневном мужестве их труда, труда муравьев, о которых очень скоро будет забыто. От денисовской экспериментальной физики больше реального останется, чем от всей их лаборатории. А от них всех вместе сохранятся лишь ссылки на труды лаборатории имени такого-то - лабораторию, разумеется, назовут именем шефа, их бессменного зава, когда Дмитрия Николаевича не станет. И лет через тридцать, при тех темпах, которыми развивается их наука, будущие коллеги поленятся заглянуть даже в эти ссылки - получатся ссылки на непрочитанные ссылки... Так думала Таня в минуты трезвой печали, вместе с тем понимая, что сегодня они нужны такие, какие они есть.
Часа четыре, иногда больше длилось напряженное молчание, потом начинался спад - охи Ираиды, покрякиванье Никифорыча - устали. Сейчас, по часам проверять не надо, приближался спад, и Таня ощущала его тем более явственно, что в процессе возвращения Оттуда не участвовала. Сегодня она никуда не уходила, промаялась, проглядела в окно, провспоминала. Одиночество, за которым она сюда приехала, не получилось. И это было обиднее всего...
3
- Золоченый стульчик конца восемнадцатого века никому не нужен? - Коровушкин Александр встретился с Таней глазами: "Можно?" - "Валяй!" - Граждане-товарищи, прошу внимания... - заголосил Сашка, осторожно просачиваясь в их молчащую комнату, - имеется в наличии замечательный стульчик.
Младший научный сотрудник Александр Михайлович Коровушкин - коллекционер, к тому же человек молодой, двадцати восьми лет от роду. "Мы, новая популяция собирателей, считаем..." - любил повторять Коровушкин.
- Значит, так, граждане хорошие, едете до кинотеатра "Космос", обходите со стороны, поднимаете голову, на бугре - куча мусора, рядом - ящик, из-под него виднеются гнутые ножки. Это и есть стульчик. Я как увидел его утром, ящиком на всякий случай прикрыл.
Коровушкин объяснял путь к заветному стульчику и медленно разоблачался, по одной расстегивая кнопки пятнистой куртки. Куртка у него выдающаяся. Дружок привез ему эту куртку из Англии, с лондонской барахолки, и Сашка носил ее не снимая, демонстрируя тщательно починенные дыры и маленькие незалатанные дырочки, уверяя, что это следы чьих-то пуль. И все ему верили, даже у них в институте, где вроде бы привыкли к Коровушкину, привыкли к тому, что он упорно не защищается, хотя суметь не защититься в срок у них гораздо труднее, чем защититься. Лениво-изысканным движением Коровушкин взял листок бумаги из Ираидиной пачки и нарисовал форму спинки стульчика.
- Покажи, - Фалалеева протянула руку. - А реставрация там большая?
- Грандиозная!
- Нет, реставрация мне не с руки. Мне дубовый паркет нужен, а, Саш?
- Помыслим, - обронил Коровушкин. Он уселся рядом с Ираидой, рассеянно всматриваясь в черные ее фломастерские строчки. Ираида Павловна отодвинула бумаги в сторону. Ираиде невдомек, что Коровушкин ничего не увидел и, главное, увидеть не желает: он совершал путешествие в глубины собственной памяти. - Есть один флигель в Марьиной Роще, заколоченный. Там дубовый паркет, если хозяева не вывезли на новую квартиру. Флигель могу показать.
- Саш, мне на четыре комнаты. Там хватит?
- Я еще не компьютер, я только учусь, и вообще, Наталья Ивановна, ваши претензии меня удивляют и, я бы даже сказал, настораживают. - Сашка погладил бороду в мелкий крутой завиток. Потом достал расческу и долго приводил в порядок волосы. Длинные светлые волосы аккуратно ниспадали на темную кудрявость бороды. И все это волосяное великолепие обрамляло детски припухлую физиономию с утонувшим в бороде носиком, придавая ей слабый оттенок значительности.
- Александр, - смеется Фалалеева, разливая чай по стаканам (успела-таки организовать), - для укрепления моей семейной жизни - достань паркет!
На лбу у нее капельки пота, пусть, Наталья Ивановна их не отирает, некогда. Она неплохо поработала сегодня утром, в те самые полчаса всеобщей раскачки: уладила неотложные месткомовские дела, договорилась о коллективном сборнике в издательстве "Наука", отвоевав у дирекции лишние семь листов. Для любого из сотрудников это две недели жизни, если не месяц. Для Фалалеевой одно утро и целая жизнь, потому что Наталья не теряет ни одного нужного контакта и никогда не жалеет на поддержание деловых контактов личного времени.
...- Вы мне в своем сборнике какой объем даете? - осведомился Коровушкин у Фалалеевой: изредка он пытается изобразить из себя делового человека - "Ты мне объем, я тебе паркет".
- Ангел мой, да пиши сколько хочешь, - засмеялась Наталья.
Означало это, что она и близко не подпустит Коровушкина к своему сборнику. Будь Коровушкин поумнее или хотя бы поопытнее, его бы насторожила Натальина ласковость: ласкова она лишь с теми, против кого что-то затевает. Коровушкина же она второй год пытается выжить из лаборатории. Нет, все корректно, никто ни о чем не догадывается, но все чаще и чаще Сашка получает предложения перейти на другую работу, где и зарплата повыше и дел поменьше. Он советуется с Натальей Ивановной (чьи деловые качества высоко ставит), и она горячо убеждает его, что он молод, талантлив, быстро продвинется на новом месте, а "Ботсад" - это так, "институт кефира". Коровушкин слушает, верит, но от них не уходит - ему лень. Наталье же срочно нужна коровушкинская единица: к середине следующего года она взяла соцобязательство подготовить докторскую. Тема у Фалалеевой экспериментальная, ей необходимы покорные руки и неглупые головы: Сашкиного места дожидается подходящий претендент... По поводу темы ее диссертации на собрании лаборатории случился тяжелый разговор. Виктор выступил против, сказал, что "психологический климат в коллективе" есть не научная тема, а фикция, миф даже не на уровне обыденного сознания. "Чем ты собираешься измерять этот таинственный климат? - Сухонький, прямоплечий, прямоносый Виктор так же прямо разворачивался всем корпусом, обводя всех по очереди взглядом. - Не смеши, чем? - Наталья не простит ему этой минуты по самый гроб своей многотрудной жизни. - Это дурной миф, хуже снежного человека. Что такое климакс, мне еще могут объяснить, и я попытаюсь понять, но климат - уволь. Я не вижу реальности, которая за этим стоит". Тут поднялась Таня и поддержала Виктора. "Виктор Степанович прав, - сказала она, стараясь не глядеть в Натальину сторону, - климат - чисто словесная конструкция, она создана умозрительно, взят и вырезан кусок из действительности, на него наложены какие-то слова, получается рваная рана, края кровоточат, чем же мерять эту кровь?" - "А ты не считаешь, Денисова, - обрадовался Виктор, - что тут интереснее повести разговор об архетипах, почему возникла потребность выдумать, так сказать, этот самый климат? Наталья Ивановна, кстати, нащупала современную струну - зачем людям понадобилось изучение этой мифической сферы сознания?"
Ираида сидела, каменно поджав губы, Никифорыч, мигом соорудив маску озабоченной благожелательности, незаметно подмигнул Тане, шеф побагровел - разговор грозил стать откровенным... Победила, разумеется, Наталья - тема ее связана с широкими практическими выходами, дальними поездками, большой группой сотрудников, которых надо собрать, вдохновить, иногда, не беря в штат, уговорить работать на чистом энтузиазме - кто бы это осилил, кроме Фалалеевой! Тут были затронуты интересы дирекции и Президиума Академии, и заказчики подворачивались богатые (психология в моде!), готовые отвалить несусветные деньжищи. Шеф дрогнул: Виктор и без того слыл оторванным от жизни максималистом, Таня - теоретиком-мечтателем, остальные в спор не ввязывались, и тем самым допустимо было предположить, что они сторонники Натальи Ивановны. И сейчас, когда они гоняют в "Ботсаду" чаи, Фалалеевой проводят обследования в Норильске и на Баренцевом море, на заводе "Серп и молот" и на Харьковском тракторном... На Таню Наталья дулась тогда с полгода, едва здоровалась, пока в один прекрасный день не позвонила в дверь на Кисловском: "Шла мимо, дай, думаю, загляну на часок".
...- Пиши мне, Сашенька, статью, - добродушно веселилась Наталья, - пиши, голубь, обеспечь мне дубовый паркет и ужо садись за машинку.
...Все-таки Наталья сильно смягчилась за последние годы. Впрочем, все началось с того, что она вдруг испугалась. Семь лет назад это было. С первым мужем она разошлась, жила с дочерью и матерью, ездила в командировки, колотилась в месткомах и вдруг очнулась: скоро сорок. Тогда-то она и сказала:
- Татьяна, завязываю: любви и страсти - это до сорока. У меня больше нет времени, - и вдруг заплакала. Разговор происходил на Таниной кухне. - Скажи, ты счастлива, Танька? Только без вранья. Твой Денисов муж - блеск! Мечта! Не ты, отбила бы. - И заплакала еще пуще.
- Появилась кандидатура?
- Над ней надо поработать. И неизвестно, что получится.
- А ты его любишь?
- Чудачка ты, Танька! - Наталья истерически хохотнула, сняла седой парик, причесала, надела, снова причесала, скакнула с табуретки на табуретку - серия мелких движений, психомоторика, вдребезги вышедшая из-под контроля, - трата энергии для Натальи невероятная. - Дикая ты чудачка, неисправимая! - Забарабанила пальцами по столу. - Дай я тебе лучше посуду помою. - И Таня поняла, что главное, ради чего Наталья к ней приехала, сказано.
Потом Наталья с Денисовым слушали новые записи. "Классная структура личности, - говорила Наталья о Высоцком, - попробуй разберись!" Таня возразила:
- Почему не разберешься? Бард для всех.
- То есть? - за чайком и музыкой Наталья любила побаловаться наукой.
- Все люди разные, правда? А он устраивает сразу всех, - сказала Таня.
- А у нашей девочки Дрицер Кати три тысячи метров пленки Высоцкого записано, - похвалился Петька.
- Не перебивай мать, - Наталья погладила Петьку по голове.
- Видишь, Высоцкий устраивает Дрицер, тебя, меня, всех!
- Дрицер хорошая девочка, - обиделся на мать Петька, - только толстая очень.
- Толстые тоже люди, - успокоила Наталья Петьку. - Лично меня Высоцкий устраивает, пусть я мещанка. Да, но куда в твоей интерпретации укладывается его сатира? - Наталья, как всегда, схватывала на лету.
- A y него нет сатиры, сатира на поверхности, в глубине что-то другое, не могу определить словами. Он именно для всех, поразительная аморфность, каждый лепит, что хочет.
- Что такое аморфность? - дернул Петька мать.
- Ишь, язычливый какой нашелся! Не лезь с вопросами, когда взрослые разговаривают! - Наталья ловко дала Петьке щелбан. - Аморфность - это плохо.
- "Вот только ангелы поют такими злыми голосами..." - пропела Таня. - Как эту строчку объяснить? У каждого свои ангелы.
- Точно, правда, Денисов? - засмеялась Наталья. - У каждого свои ангелы, ангела, правда, надо правильно организовать.
- Тетя Наташа, а ангелов разве организовывают? Баба Капа говорила, что у каждого ребенка свой ангел от рожденья.
- Ну, Денисов, у тебя что жена, что сын - Академия наук, - Наталья притопнула в такт музыке, демонстрируя невероятной высоты каблуки ("Интересно, сломаю ноги или нет?"), - с твоими родственниками не соскучишься...
Денисов довольно ухмылялся: хвалили его хозяйство.
Таня пошла тогда ее провожать. На троллейбусной остановке Наталья снова расквасилась, жалась к Тане, хотя обладала несокрушимой привычкой всех и вся прижимать к себе, к своему быстрому, пухлому телу. И, уже прыгнув на ступеньку "пятнадцатого" троллейбуса, закричала: "Танюша, ты меня осуждаешь?"
Через три месяца Наталья вышла замуж за неприметного кандидата, о котором стало известно, что его фамилия Фролов. Через год Фролов защитил докторскую, которая к тому времени успела выйти монографией. К этому же времени Наталья поколдовала, скомбинировала и обменялась на четырехкомнатную квартиру, взяв к себе престарелую фроловскую тетку тоже. "Наплевать, - сказала она Тане, - старухой больше, старухой меньше". Сейчас Наталья затевала новую кампанию - дубовым паркетом продолжала самоутверждаться в глазах мужа, побуждая его тем самым к продуктивной научной деятельности.
...В последние годы Наталья посолиднела, раздобрела, но с тем большим рвением предавалась месткомовской работе. Похоже, ей не по себе, что, едва успев взяться, она быстро и ловко уладила свои дела, в то время как другие люди почему-то продолжали страдать, мучиться, подавать беспомощные заявления в местком, не умели не только застолбить научную тему, даже поехать лечиться. Людская неустроенность тревожила Наталью, и она (отвоевавши со всеми, с кем находилась в тот момент в состоянии вооруженного конфликта), старалась не уходить из института, не сделав хоть одного, пусть микроскопически доброго, с ее точки зрения, дела. Сегодня же с утра она сделала дело огромное, неподъемное - вмиг организовала лишний объем для их сборника - и имела полное право позволить себе слегка поразвлечься.
- Александр, - выпуклые Натальины глаза с ракетной скоростью обежали предбанник, собирая слушателей, - ну раз, раз в жизни признайся по порядку, как это делается. Стучишь в дом, говоришь "здрасте"? Так, да?
Коровушкин поморщился, плоский примитивизм Натальиного воображения действует на него угнетающе. Невдомек ему, дурачку, что Наталью интересует не столько он сам, сколько процесс делания незнакомого дела, технология умения, которым Наталья не обладала. Умение же делать дело Наталья ставит превыше всего на свете.
- Александр Михайлович, где территориально расположен, право, я затрудняюсь классифицировать, ваш охотничий участок? - вступила в разговор Ираида. Она достала из сумки свои аккуратные бутерброды с сыром и запивала их чаем без сахара - Ираида боится полнеть. Диетические бутерброды предложить ей некому: повинуясь Натальиному приказу, аспиранты притащили кило салату и кило отдельной колбасы: "Однова живем, братва. Мой Фролов гонорар получил, угощаю!"
- Охотничий участок? Марьина Роща, вы же знаете. Восемьсот метров в квадрате. Деревянные особнячки, скамеечки, на них сидят, как правило, люди. Подхожу, представляюсь. Дальше идет следующая фраза: "увлекаюсь коллекционированием предметов старого городского быта". Опорное слово - увлекаюсь. Медленно, припоминая, перечисляю то, ради чего пришел: кофейные мельницы, самовары, музыкальные шкатулки. О холстах ни звука. Есть - сами покажут. А вообще, Ираида Павловна, у меня сейчас такая установка - собираю только работающие механизмы. Божественная вещь! В конце разговора перехожу к главной фразе: "Не сохранилось ли у вас на чердаке что-нибудь из хлама?" Итоговое слово - хлам.
- Александр Михайлович, а в милицию вы не рискуете попасть?
Ираида выросла и прожила жизнь среди тех вещей, которые Сашка получает у беспомощных старушек. Как многие старушки ее поколения, Ираида всей душой ненавидит эти самые вещи, она давно от них избавилась. От старой жизни она сохранила только бриллианты. Весь же так называемый хлам связан в ее памяти с тяжелыми годами лишений, голодом, страданиями военных лет. Ей, как психологу и гражданину, никогда не понять барахольные устремления современной молодежи, как она это называет. Без Сашки она выражается еще круче: "помойные интересы". "Ну почему же помойные", - пробовала протестовать Таня, а Ираида ее обрывала: "Оставьте, Таня, вы тоже заражены".
Выкинув секретеры и комодики красного дерева, которым теперь цены нет, Ираида заполнила квартиру полированными поверхностями и довольна: чисто и функционально. И кажется ей, что с этой мебелью начала она другую жизнь, а той, прежней, прошедшей в борьбе за элементарное выживание, вроде бы и не было. Не хочется ей вспоминать ту жизнь, не нужна ей старая кофейная мельница, для которой десятилетиями не было зерен. И в старое - серебряное! - ведерко для шампанского Ираида складывает мусор, подчеркивая тем самым искреннее презрение к давно отжившему быту.
...- В милицию я не попаду, в милицию есть шанс попасть нашей Наталье Ивановне, ежели, прошу пардону, полезет за паркетом. Человек в заколоченном доме - это подозрительно, человек в гостях у старых одиноких людей - акт милосердия. Причем акт не одномоментный, а растянутый во времени.
- На что вы его тратите, Александр Михайлович? - патетически восклицает Ираида. - Друг мой, опомнитесь, на что вы тратите жизнь?
- Вот и Солоухин в своей последней книге поднимает тот же вопрос, - беззлобно вторит Ираиде Сашка, - на что тратить время коллекционеру в условиях развитого промышленного центра. С деревней ему все ясно - черные доски и прялки. В городе он советует обследовать черные лестницы: именно там, по его наблюдениям и опыту, сохраняются предметы старого быта. "Не ленитесь подниматься по черным лестницам", - цитирую почти дословно.
- Но ведь на черных лестницах хранятся чьи-то вещи? - искренне ужаснулась Наталья.
- Может быть; я, во всяком случае, по чердакам не ходок, я - поклонник одиноких старушек.
- А деньги одиноким старушкам ты предлагаешь? - это уже не выдержала Таня.
Коровушкин искренне возмущен.
- Опомнитесь, граждане хорошие, я бедный человек, у меня нет денег. Нет и не было никогда, я могу позволить себе получать подарки, и только! - И тут же - не способен он выслушивать жалкие христианские проповеди - полез в портфель и достал раскрашенные целующиеся головки. - Совсем забыл.
Головки схвачены в дешевую овальную рамку.
- Сэры, молоток и гвозди! - командует Сашка аспирантам. Сэры подхватываются, Сашка возит головки по стене на уровне своего немалого роста, беспощадно обрывая вьющийся Верочкин ботсад. Внимание резко переключилось, все в порядке. Ираида театрально закатывает глаза, Никифорыч улыбается: ему нравятся целующиеся головки. Все целующееся, размножающееся вызывает его симпатии: у Никифорыча две жены и пятеро детей.
- Это китч, Ираида Павловна, искусство площадей и базаров, мы должны идти в ногу с модой. Давайте, - он не глядя протягивает руку, но это не аспиранты, это вернулся Виктор.