- Спасибо, но ведь я непьющий, - попытался Казарин отделаться шуткой от незваного гостя: утро было морозным, каленым, и потому особенно хотелось понежиться в теплой постели.
Ни слова не сказав в ответ, - откуда силы только взялись - старик схватил Казарина за расстегнутую на груди рубашку, оторвал от подушек, заставил сесть на кровати - и тогда.
Извлеченная из-под рубашки, скатилась и упала на донышко ведерка звонкая монета. За ней вторая - прямо из волос Казарина. Третья - из уха. Четвертая, пятая, шестая. С каждым взмахом цепких стариковских пальцев все больше звенело и перекатывалось монет. Они ударялись о стенки ведерка, им становилось тесно, и казалось - вот-вот низвергнется золотой водопад,
Фокус этот, достаточно распространенный и в цирке, и на эстраде, Казарину не был в новинку. Другое поразило его: та легкость, то совершенство, с каким работал старый манипулятор. Даже не удержался от удивленного вопроса:
- Почему вы сами.
- Почему не выступаю? - пробормотал старик: с последней монетой он словно исчерпал весь запас своих сил. - Да нет! Куда уж мне! А тебе в самый раз!
С этого и началось. Звон монет, кружащихся на дне ведерца, точно приворожил Казарина. Когда же взялся за шарики - они послушно и мгновенно легли между пальцами. А после и колода карт раскрылась веером.
С этого утра Казарин превратился в послушного ученика. Строго, сердито обучал его старик. Всему, что положено, обучал. Пальмировке, то есть умению незаметно держать предмет в открытой руке. Пассировке, то есть умению создавать иллюзию, будто предмет из одной руки перешел в другую. Шанжировке, когда - неуловимо для зрителей - один предмет подменяется другим. Сверхметким стрелком приехал Казарин в сибирский город. Отбыл - начинающим манипулятором.
Колода карт, три шарика - красный, желтый, зеленый - да еще ведерко с горстью монет - вот все, чем располагал он на первых порах. Затем исподволь начал наращивать имущество: кое-что прикупать, кое-что сам мастерить, сам придумывать. В начале войны, в тревожной суматохе эвакуации, Казарину посчастливилось: приобрел аппаратуру целого иллюзионного номера - владелец погиб при бомбежке, и отдаленные родственники охотно избавились от ненужного и непонятного им скарба.
Отсюда и начался номер, которому вскоре присвоено было наименование: "Лео-Ле. Чудеса без чудес". Еще через несколько лет Казарин горделиво приписал в афише: "И все-таки чудеса!"
Номер этот, хотя и сохранял некоторые элементы "ручной" работы, в целом был уже от нее далек: сделался аппаратурным, масштабным. Появились ассистенты, в том числе лилипуты. Теперь же, добившись в главке ассигнований для дальнейшего расширения номера, Казарин чувствовал себя как перед решающим прыжком. Он намеревался окончательно превратить свой номер в полнометражный, занимающий целое отделение программы аттракцион. Такой аттракцион, чтобы наконец открылся доступ и в Московский цирк, и в Ленинградский. "Тогда и посчитаемся: кто чего стоит, кто на что способен!"
По вечерним московским улицам продолжалась прогулка Казарина. По улицам центральным, до позднего часа переполненным стремительным движением. И по боковым, окольным, похожим на тихие заводи. И опять, словно теша себя резкими контрастами, Казарин спешил с этих притихших улочек на неумолчные перекаты площадей.
Москва в этот час сверкала огнями, пылала неоновыми трубками, и они - изумрудные, рубиновые, янтарные - вычерчивали над высокими кровлями буквы, фразы, целые строки. Внизу же вздымались щиты Мосрекламы, так же исправно несшей свои обязанности, оповещавшей о спектаклях, концертах, киносеансах. Сообщала Мосреклама и о представлениях цирка. Однако здесь, обычно весьма красноречивая, она ограничивалась одним-единственным словом, точнее - именем.
"Кириан!" - сообщала реклама и снова, стоило пройти вперед десяток шагов, повторяла все с той же настойчивостью: "Кириан!" Всего шесть букв, всего три слога. Но в том-то и дело - повторяемое множество раз, это имя в конце концов начинало казаться вездесущим.
"Кириан!" - и тут же острые, пронзительно глядящие с плаката глаза. "Кириан!" - глаза, в которых сквозь стекла очков сверкают иронические искры. "Кириан!"- не только в глазах ирония, ею тронуты и тонкие губы. "Кириан! Сегодня и ежедневно в Московском цирке Кириан!"
Сперва Казарин сделал попытку не поддаваться этому наваждению: "Мне-то что? Пускай выступает! Нынче он на столичном манеже, а завтра. Еще неизвестно, кому завтра подчинится манеж!"
И все же, как ни противился тому Казарин, реклама настигла и его. Настигла, пересилила, заставила сначала замедлить шаг, затем прервать прогулку. Какая там дальше прогулка! Мыслимо ли ее продолжать, если сегодня, и ежедневно, и каждый день с аншлагами, с битковыми аншлагами (Казарину известно было это) в Московском цирке выступает не кто иной, как Кириан!
Взглянув на часы, Казарин понял, как мало остается времени до начала второго отделения цирковой программы. И, уже не колеблясь, не раздумывая, с каждой минутой убыстряя шаг, поспешил на Цветной бульвар. Там тоже, над фасадом здания, увенчанного полукруглым куполом, сверкало и переливалось: "Кириан! Кириан! Кириан!"
2
Впервые возникнув на афишах, еще незнакомое и непривычное, имя это сначала вызвало лишь любопытство: "Кто такой? Откуда? Не слыхали, есть ли смысл смотреть?" Но затем, постепенно завоевывая зрителей, Кириан добился того, что имя его сделалось синонимом тех чудес, какие он демонстрировал. Даже больше чем синонимом. О человеке, совершившем какой-либо удивительный шаг или поступок, стали теперь говорить: "Ого! Вылитый Кириан!"
В этот вечер, с неизменной точностью придя в цирк за полчаса до начала представления, Кириан поднялся к себе в гардеробную. Она была пуста, и артист с неодобрением подумал: "Молодость, беспечность!" Так подумал он о сыне, которого с недавних пор ввел в свой аттракцион на правах ассистента и, более того, исполнителя некоторых, сравнительно нетрудных трюков.
Сигнальная лампочка над дверьми зажглась, несколько раз мигнула, погасла. "Ну вот! Как вам нравится? Этому юнцу дела нет до того, что уже начинается представление!"
Насупясь, сердито бормоча под нос, Кириан стал одеваться: брюки с широким шелковым кантом, крахмальная манишка, фрак. Вынул и протер очки в толстой роговой оправе.
Сын все еще не появлялся. Снова вспыхнув над входом, лампочка не погасла больше. Это был знак, что представление началось.
Придирчиво оглядевшись в зеркале, Кириан покинул гардеробную. Пройдя через опустевшее фойе, направился в кабинет директора. Постучал и, не дожидаясь ответа, шагнул за порог:
- Можно? Не помешаю?
Директор привстал с любезной улыбкой, хотя и почувствовал щемление под ложечкой. Кириан просто так никогда не приходил. Каждое его появление оборачивалось просьбами, и просьбам этим он умел придавать неотступную требовательность.
- Сегодня по дороге в цирк - без предисловий начал Кириан. - Сегодня я нарочно шел из гостиницы пешком. Так вот, по дороге в цирк я смотрел свою рекламу. Мало рекламы. Слишком мало. Нищенски мало!
- Вы так считаете? Я справлялся у администратора, и он меня заверил.
- Он? Заверил? И вы поверили?
Реклама была предметом всегдашней заботы Кириана. Казалось бы, какая в ней нужда, если и без того валом валит народ. Нет, прославленный иллюзионист на этот счет придерживался иного взгляда. До расточительности, до ненасытности был привержен он рекламе. Настолько, что ничуть не обиделся, когда в закулисной стенной газете, в юмористическом отделе "Кому что снится?", прочел о себе: "Чаще всего Кириан видит во сне, будто лунные цирки-кратеры сплошь заклеены его рекламой!" "А что вы думаете! - польщено отозвался иллюзионист. - Вполне возможно. Если не сейчас, то в недалеком будущем!"
- И вы поверили администратору? Ай-ай-ай!
Нет, реклама была для Кириана не только рекламой, но и своего рода дополнительным, выдвинутым далеко вперед за пределы цирка оформлением аттракциона. Кириан стремился к тому, чтобы уже по дороге в цирк, за многие кварталы до цирка, только-только еще выйдя из дому, зрители настраивались бы на то, что их ожидает, и с этого момента, опять и опять встречая ярчайшие плакаты, полнились все более нетерпеливым ожиданием.
Сбоку от директорского стола находился небольшой динамик: он позволял быть в курсе происходящего в зрительном зале.
- Слышите? - кивнул Кириан на динамик. - Первое отделение имеет успех. Надеюсь, что и мое - второе - не разочарует. Хвалиться не собираюсь, но везде, где я гастролировал, - в Каире, в Париже, в Лондоне. Директор ответил жестом, означавшим, что популярность Кириана для него неоспорима.
- Очень хорошо! - кивнул иллюзионист. - Если так, мы можем перейти к самой интересной части нашего разговора. Вот, прошу поглядеть! - Таким же безукоризненно отработанным жестом, каким - казалось, прямо из воздуха - извлекал он на манеж голубя за голубем, Кириан достал из жилетного кармана и протянул директору листок бумаги:
- Здесь подсчитано все. Аттракцион мой нуждается в обновлении, аппаратура износилась. (Директор, пробежав глазами смету, не удержался от стона.) Ах, вот как? Испугались? А собственно, почему? Неужели в главке не сообразят, что вынужденный мой простой обойдется дороже! Это раз. А во-вторых. Вы гордиться должны, уважаемый директор. Именно у вас, именно в Московском цирке, намереваюсь я обновить свой аттракцион. Кстати, где же ваша радостная улыбка?
Нет, недаром, увидя Кириана, директор испытал тревожное томление. С каким бы материальным успехом ни проходила программа, он не без удовольствия ждал того момента, когда требовательный артист отправится в дальнейший путь. А тут конец надеждам.
- Детали мы с вами обсудим позднее, - обещал Кириан, переходя на бархатистые ноты. - Самое важное: я смог вас порадовать. Теперь же. - Он наклонился к динамику и прислушался. - Совершенно верно: скоро антракт. Мне пора!
Вернувшись в гардеробную, увидел: сын уже переоделся, чуть тронул гримом юное, беззаботное лицо. Увидел и жену, также приготовившуюся к выходу.
- Моя дорогая! - обратился Кириан к жене. - Хотел бы раз навсегда условиться. Все чудеса беру на себя. Все. За исключением одного. Одно лишь чудо оставляю за тобой. Неужели я так и не дождусь, чтобы сын готовился к манежу не после отца, а рядом, одновременно, вместе с отцом?!
Тирада эта осталась без ответа. Каждый причастный к аттракциону знал, что в последние минуты перед выходом лучше подальше держаться от Кириана.
Наградив жену и сына еще несколькими колкостями, он направился к форгангу - смотреть, как ассистенты "заряжают" аппаратуру. При этом ворчал и морщился:
- Стыдно смотреть! Не работа! Возня!
И вдруг мгновенно все переменилось. Стоило инспектору манежа объявить долгожданное имя - все переменилось. Собранным, энергичным увидели зрители иллюзиониста. И тотчас чудеса - необъяснимые, ошеломляющие, - на зрительный зал обрушились чудеса.
Повинуясь условному знаку, ассистенты составили ширмы замкнутым квадратом. Всё! Уберите ширмы! Откуда ни возьмись - две молодые женщины. Они подносят Кириану веревку, он разрезает ее, мнет в ладонях перерезанное место, и вот - смотрите! Убедитесь! - накрепко срослась веревка. Небрежно ее откинув, с такой же небрежностью, даже не целясь, Кириан пистолетным выстрелом пробивает насквозь толстое стекло. В пробоину пропускает ленту, и она у всех на виду бежит, струится. А теперь. Смотрите! Убедитесь! Нет в стекле никакой пробоины!
Таков был зачин аттракциона. Тут же, не давая зрителю секундной передышки, Кириан приступал к еще более удивительному.
Он усаживал девушку в ажурную беседку. Задергивал шторки, и беседка подтягивалась на блоке к куполу. В тот же момент оттуда спускалась вторая. В ней-то и оказывалась девушка. Но как же так? Неужели это она? Убедитесь! Взгляните на девичье запястье? Узнаете свою контрольную пометку?
Кириан работал дальше. Он вырабатывал чудеса. Вырабатывал в таком уплотненном темпе, что манеж начинал казаться циферблатом, по которому вместо стрелок бегут безостановочные ассистенты. Что же касается времени, какое показывал этот циферблат. Кириан командовал не только ассистентами, но и самим временем. Исчезновения, превращения, находки, пропажи, опять находки - все это сменялось в неудержимом беге.
Наконец, изловчась, ассистенты заточали иллюзиониста в ящик, ящик накрепко обматывали канатом и, для большей надежности, загоняли в крышку гвозди-костыли. Попробуй-ка выйди теперь! Покончено с Кирианом!
Но что же это? Истошно сигналя, на манеж выезжает легковая машина, а из нее, приотворив дверцу, выглядывает Кириан. Позвольте, позвольте, а кто же в ящике? Скорей откройте! Озадаченно глядя друг на друга, из ящика вылезают коверные клоуны - те самые, что больше всех злорадствовали, заточая иллюзиониста.
Разнообразны зрители Московского цирка. Тут советские люди, посланцы стран народной демократии, иностранные туристы, аккредитованные дипломаты. Нет среди них ни одного, кто бы верил всерьез в чудеса. Да и сам Кириан словно предупреждает ироничной улыбкой: "Вполне согласен с вами. Какие же могут быть чудеса в наш атомный, принадлежащий науке век!"
О, эта улыбка! Можно ли доверять ей? И верно: взяв за руку прекрасную женщину в алом трико, в плаще, затканном звездами, Кириан возводит ее на помост. Полупрозрачный футляр, спустившись вниз, скрывает женщину. Кириан поджигает футляр, и пламя, сначала змеясь, затем становясь нестерпимо палящим, без остатка поглощает женщину. Горсти пепла - и той не остается.
И уже спешат к Кириану ассистенты - каждый с кувшином воды. Сливая воду в один широкогорлый сосуд, Кириан погружает в него руки, словно затем, чтобы умыть их после содеянного. И снова все неожиданно. Прямо из воды иллюзионист извлекает сначала ленты, потом гирлянды цветов, потом цветочные букеты, потом горящие фонари, потом голубей, кроликов, лилипутов, вездесущих клоунов и наконец, последней - женщину в алом трико, в плаще, затканном звездами. Поглядев сначала на нее, затем на восторженно аплодирующих зрителей, Кириан улыбается: "Как видите, и на этот раз никаких чудес!"
Но это-то и было чудом. Одинаково чудом и точнейшего расчета, и тончайшего владения психологией. Каждого в зале коснулось это чудо. Каждого. Даже Казарина.
Администратор устроил его в одном из первых рядов: как не оказать содействие артисту, подвизающемуся в том же жанре. Поначалу, следя за аттракционом, Казарин усмехнулся: "Право, не вижу, о чем мне беспокоиться! И этим трюком владею. И этим. И этот скоро смогу показать!" В первые минуты он чувствовал себя почти что ровней. Но затем.
В том и заключалась колдовская сила Кириана. В том, что, демонстрируя иллюзионные трюки, он прежде всего был артистом - во всем, в малейшем жесте и взгляде, в улыбке, в темпе. Из этого всего, помножая чудодейственность на иронию, он и лепил тот образ, что безотказно воздействовал на зрителей.
И вот, наконец, финал аттракциона. Завершив все чудеса, отделившись от толпы своих ассистентов, Кириан выходит вперед. Прощальный поклон - и громовые незатихающие аплодисменты.
Билетерши настежь распахнули все двери, ведущие из зала. Оркестр отыграл последние такты. Свет над манежем начинает меркнуть. Все равно, не жалея ладоней, все еще во власти удивительного, зрители отказываются расходиться.
С ними вместе и Казарин. В эту минуту он не мог справиться с охватившим его волнением.
3
Позднее, медленно идя по бульвару, восстанавливая в памяти все испытанное, он сначала попробовал отречься: "Не было этого! Каким пришел - таким и возвращаюсь! Не было!"
Затихающий на пороге ночи, бульвар был по-майскому свеж, листва, еще не успев запылиться, прозрачно блестела в свете фонарей.
В жизни своей Казарин был неустроен, одинокая постель ждала его в гостинице. Не потому ли присел на свободную скамью? Или же, как ни пытался избежать этого, все же почувствовал необходимость с самим собой объясниться?
"Может быть, я недостаточно упорен в своем труде? Может быть, именно этим берет Кириан?"
Да, Казарин не раз слышал о репетициях, длящихся до утра. Ночи напролет репетировал Кириан, запершись в опустевшем цирке, одинаково не щадя ни себя, ни ассистентов да еще разражаясь проклятиями, что так безбожно коротки ночные часы.
"Ну, а я? Разве я не так же упорен? Разве не владею техникой, не наращиваю аппаратуру? Значит, дело в чем-то другом. Но в чем же именно?"
"Дело не только в иллюзионной аппаратуре, и техника еще не все решает, - должен был бы ответить себе Казарин. - Кириан сильнее меня как артист. Он обладает оригинальной, ему одному свойственной игровой манерой!" Однако такого признания нельзя было допустить. Что угодно другое. Только не это.
И тогда, лукаво уклоняясь от истины, Казарин схватился за удобный довод: "Вина не моя. Хорошо Кириану: у него как на подбор помощники. А я что имею? Мои ассистенты и неповоротливы и топорны. Почти ни на кого не могу положиться. И это в иллюзионном номере, где все должно быть не только предельно слажено, но и пронизано искрометностью, неуловимостью. Ах, если бы я имел хоть несколько ассистенток, украшающих номер. На худой конец хотя бы одну, но сверкающую молодостью, как драгоценный камень!"
Здесь Казарин и вспомнил о Жанне - дочери Сагайдачного. И о тех обстоятельствах встречи с ней, какие предпочел опустить, рассказывая утром отцу о дочери.
Приехав в Горноуральск, договорившись на заводе о своем заказе, Казарин во второй половине дня возвращался в гостиницу. И вдруг столкнулся с женщиной, что-то смутно ему напомнившей. Тут же, впрочем, отверг возможность этого. Откуда могло быть ему знакомо это одутловатое, набухшее лицо?
И все же, сделав несколько шагов, приостановился. Женщина - тоже.
- Надя? Вы? - спросил Казарин, все еще не вполне уверенный.
Зуева наклонила голову.
Она была трезва, но предыдущие дни провела в запое и теперь одного лишь жаждала - опохмелиться.
- Надя! Подумать только! Сколько лет!
Испытывал ли Казарин настоящую заинтересованность? В первую минуту навряд ли. Мало ли с кем не перезнакомишься за долгие годы цирковой работы. Но тут же вспомнил, что в прошлом Надежда Зуева была женой Сагайдачного и, кажется, даже ребенка от него имела. Это было уже любопытнее. Почему бы не расспросить, как сложились отношения между нею и бывшим супругом.
Очень скоро догадавшись, какая потребность терзает Зуеву, Казарин пригласил ее в первый попавшийся на пути буфет и заказал вина. "Да не пью я! Зачем?" - пыталась отговориться Зуева. Однако Казарин поднял уже стакан: "За нашу нежданную встречу!" И тогда, беззащитно всхлипнув, Зуева сдалась, выпила с жадностью, залпом, до последней капли. Казарин заказал еще.
Теперь ему оставалось одно - слушать. Грудью привалившись к столику, все откровеннее и пространнее рассказывала Зуева:
- Понимаешь? - Очень скоро перешла она на "ты". - Да нет, где тебе понять. Вы все, мужики, беспонятливые. Вот и Сергей Сергеевич. Сережка Сагайдачный. И он такой. Крест поставил на мне. Решил - раз поломанная, значит и конченая. А я не конченая.
Я богатая. Сказать, богатство какое берегу?
Осушив еще стакан вина, наклонясь к Казарину, обдала его перегаром:
- Дочка у меня. Дочка Жанночка!
- А с отцом в каких отношениях?
- С отцом? Отца у нее нет! Мало ли что был. Теперь только моя дочка! Хочешь, покажу? Должна вернуться домой сейчас.