Казарин согласился. Свободным временем он располагал, да и занятно было поглядеть, какой росток оставил после себя Сагайдачный.
- Идем же! - вскочила Зуева. Утолив жажду, она теперь обуреваема была лишь одним: скорее похвалиться дочерью. - Сам убедишься, какая умница. Красавица, самостоятельная!
Путаный-перепутаный разговор продолжался и дальше по дороге. Все было в нем: разрыв с Сагайдачным, смертная обида, нанесенная этим разрывом, намеки на какую-то неминуемую в будущем расплату. Все было: собаки, репетиции, похвала собачонке по имени Пупсик, жалобы на несправедливость тарификации, при которой скостили ставку, и опять поездки, репетиции, Пупсик, Сагайдачный. В противовес всему этому единственная гордость:
- Жанну увидишь сейчас! Богатство мое!
Но дочь не застали. К дверям приколота была записка: "Пошла к тете Фрузе. Рано не жди!"
- А мы за ней. И мы до Фрузы! - с хмельным упрямством вскричала Зуева. И объяснила: - Родственница моя. Двоюродной сестрой приходится. Муж ей в наследство домик оставил.
- Почему же вместе не живете?
- Почему? Да ты что? Считаешь, что я уже не женщина, в собственной жизни - сама по себе, без никаких свидетелей - не нуждаюсь?
Казарин лишь отвел глаза.
Минутой позже - мысли ее менялись беспрестанно - Зуева рассмеялась:
- Нет, ты лучше вот о чем послушай! В прошлом было году. Приходит Жанночка: "Я, мама, на завод поступила!" - "То есть как? Без материнского согласия?" А она мне отвечает. Я даже сперва рассердилась. Отвечает, что взрослая теперь, школу окончила и сама своей жизнью распоряжаться намерена! Понимаешь, как ответила. А ведь, если вдуматься, это даже хорошо, что на заводе. Придет такой день - захочет Сагайдачный повидаться с дочерью. А я ему и скажу: "Опоздал, Сереженька. Мало ли что Жанна одну с тобой фамилию носит. А вот воздухом цирковым дышать не пожелала. На завод определилась, подальше от тебя. Зови сколько хочешь теперь - не откликнется!"
Казарин невольно поежился: большее, чем злорадство, послышалось ему в этих словах.
В одноэтажном бревенчатом домике на улочке, по-окраинному поросшей травой, впервые увидел он Жанну, точнее - сперва услышал.
- Мама? Ты? - донеслось из темных сеней (глубоким, чистым был голос). - Да никак ты опять.
Зуева что-то хотела проговорить в оправдание, но лишь накренилась. Казарин успел ее поддержать.
- Прошу о снисходительности! - проговорил он, выступая вперед. - Мы с вашей мамой давно не встречались. Вот я и взял на себя смелость.
Тут он увидел Жанну, стоящую на пороге. Свет, падая из комнаты, очерчивал ее стройную и очень напряженную, замершую в негодовании фигуру. Пропуская Казарина и мать, Жанна чуть отступила в сторону, свет упал ей на лицо, и Казарин встретился с удивительно прямыми глазами: прямыми, синими, сердитыми. Так же сердит был росчерк бровей. И губы - так плотно сомкнувшиеся, что отлила от них краска. Такой впервые увидел Казарин Жанну: синие сердитые глаза, вспушенные волосы, румянец во всю щеку. Юность и умудренность - все рядом.
- Эх, мама! - повторила Жанна, и Казарин опять услыхал, как чист и глубок девичий голос. - Ты же слово мне дала. В который раз. Ну как же тебе верить! - Затем, отвернувшись резко, позвала: - Тетя, идите сюда! Полюбуйтесь, тетя!
- Ах ты, господи? - всплеснула руками седенькая, низенькая женщина, выбежала из комнаты и заговорила часто-часто: - Никак опять с нами грех? Да что это с тобой, Надюша? Да ведь и как сердиться: не владеет собой человек. Положим сейчас на тахту. Ложись, Надюша, поудобней. Давай-ка разую тебя. Вот ведь незадача-то!
По одну сторону поддерживаемая сестрой, по другую Казариным, Зуева шагнула в комнату, рухнула на тахту, а Жанна продолжала смотреть все так же сердито. Потом сказала Казарину:
- Тетя моя всегда находит оправдание!
- Ну что ты, Жанночка. Будто сама не жалеешь маму.
Жанна лишь коротко выдохнула воздух, а тетя Фруза протянула Казарину руку:
- Знакомы будем. Звать меня Ефросиньей Никитичной. А вы, интересно знать, кем Наде приходитесь?
- Я тоже артист, - поспешил ответить Казарин. - Работаю в цирке. Здесь я проездом, до завтра. - И поклонился - Леонид Леонтьевич Казарин. Впрочем, возможно, вам более известно другое мое имя. В цирковых программах я зовусь - Лео-Ле!
Жанна в ответ лишь приподняла плечи, а Ефросинья Никитична, признавшись, что и не помнит, когда в последний раз ходила в цирк, опять зажурчала:
- Жалость-то какая, что Надюша занеможила. Ну, да утро вечера мудреней. Отоспится, и полегчает. А мы пока что чайком займемся. От него куда как легче становится!
- Эх, тетя! Все-то у вас и просто, и легко! - откликнулась с усмешкой Жанна: вот она, как видно, ни в чем не умела уступать.
Затем сидели за столом, и Жанна разливала чай. "Верно, что хороша! - подумал Казарин, следя за движениями девушки. - По всем статьям удалась!"
Действительно, даже самые обычные движения - то, как Жанна бралась за чайник или протягивала чашку, - исполнены были упругой завершенности, почти музыкальной гибкости.
Обратившись к Ефросинье Никитичне, Казарин поинтересовался, чем она занимается.
- Надомничаю малость. Еще квартирантов к себе пускаю. Сестра хоть сама и зарабатывает, а в деньгах нуждается часто. Приходится помогать.
Жанна и тут не удержалась:
- Блажь с вашей стороны, тетя! На ветер ваши деньги!
При этом кинула взгляд на тахту: там, с лицом искаженным и побелевшим, лежала Зуева. Иногда она что-то бормотала, всхлипывала.
Стараясь отвести разговор от неприятной темы, Казарин снова спросил:
- Ну, а если бы мне пришлось в здешнем цирке выступать - меня приютили бы, Ефросинья Никитична?
- Почему ж не приютить. Серьезному жильцу отказа нет, - сказала она. И похвалилась: - У меня артисты часто останавливаются. Конечно, не очень видные. Все больше Надюша товарищей своих направляет.
Чай был допит. Решительно поднявшись, Жанна заявила, что ей пора на занятия в спортивный клуб. Стал прощаться и Казарин. Сопровождаемый добрыми напутствиями Ефросиньи Никитичны, он вместе с девушкой вышел на улицу.
- Итак, увлекаетесь спортом? Каким именно видом?
- Трапецией.
- Прекрасный, красивейший вид спорта. Когда-то ваша мама. Вам, вероятно, известно, какой превосходной была она воздушной гимнасткой. Украшением цирка была.
- Послушайте! - резко отозвалась Жанна. - Меня нисколько, ни с какой стороны не интересует цирк. И вообще, если говорить начистоту, я не имею желания беседовать с вами!
Редкие фонари освещали вечернюю улицу, в домах уютно светились окна. Тем разительнее прозвучали отрывистые девичьи слова.
- Не стыдно вам? - помолчав, все так же жестко продолжала Жанна. - Маму напоили, а сами трезвы. Себе на уме. Мужчина еще. Не стыдно?
- Но я ведь объяснял. Мы давно не виделись.
- Ну да, конечно. Повод нашли. А после, как ни в чем не бывало, к нам за стол.
- Что же вы - попрекаете своим гостеприимством?
- Не у меня - у тети Фрузы были гостем. А я бы. Я бы на ее месте. - Так и не договорив, Жанна вдруг прижала обе ладони к груди - горестность, открытая боль сказались в этом жесте. - Как вы могли не понять? Мама больна. Она, когда не пьет, - совсем другая. Хорошая, добрая!
- Рубите голову! - сокрушенно предложил Казарин.
Сердито наклонясь к нему, Жанна, видимо, намеревалась что-то добавить, но тут невдалеке послышался шум трамвая. Кинувшись к остановке, девушка лишь махнула рукой.
Назавтра Казарин расстался с Горноуральском. Дальше продолжалась его конвейерная жизнь, и, отодвинутая каждодневными делами, память о Жанне, вероятно, в конце концов, и вовсе угасла бы. Но тут повезло: удалось попасть в программу Горноуральского цирка. Затем встреча в главке с Сагайдачным, посещение Московского цирка. Одно к одному: образ девушки вновь обрел отчетливость.
"В самом деле, как мне раньше не приходило это в голову! Жанна, если ее подучить, вполне могла бы сделаться моей ассистенткой. Молодая, интересная, с хорошей фигурой! Захочет ли, однако, уйти с завода? А почему бы и нет! Разве не заманчиво, имея такую мать, вырваться на простор? Все дело в том, чтобы найти подход. Одно досадно: зачем я навел Сагайдачного на след? Впрочем, всего вернее, он сам предпочтет держаться подальше, не осложнять отношений с Аней. Ну, а я человек вольный! Почему бы мне не попытаться?!"
В первом часу ночи на почтамт поступило письмо, адресованное администратору Горноуральского цирка. В этом письме, сетуя на утомительность гостиничной жизни, Казарин обращался с просьбой - поселить его на частной квартире, и желательно подальше от многошумного городского центра. При этом он сообщал адрес Ефросиньи Никитичны, якобы рекомендованный ему кем-го из артистов.
4
Письмо Казарина пришло в Горноуральск незадолго до открытия циркового сезона. Пестро расклеенные по улицам афиши и плакаты анонсировали обширную программу. Рекламные щиты установлены были не только перед фасадом цирка, но и на уличных перекрестках. Газета поместила беседу с директором цирка, посвященную перспективам сезона. Вовсю развернули свою деятельность и уполномоченные по распространению билетов.
Один из них уже не первый год обслуживал цех, в котором работала Жанна. Умеющий угодить каждому, к тому же в дни перед получкой готовый оказать кредит, уполномоченный приурочивал свое появление к обеденному перерыву - заманчиво раскладывал на столике билеты и ждал охотников. Вскоре они собирались толпой.
Так и в этот день. Только Жанна успела прибрать у станка, как подруги позвали ее:
- Иди сюда, Жанночка. Предложение есть - всем вместе на открытие цирка отправиться. А ты как? Пойдешь?
- Я? А что я там не видела?
- Заблуждаетесь, девушка! - воскликнул уполномоченный. - Программа предстоит исключительная. Сами можете убедиться! - И он показал на плакат, кнопками приколотый спереди к столу: - Название одно чего стоит. "Спираль отважных"! Заслуженный артист Сагайдачный!
- Она у нас тоже Сагайдачная! - весело закричали подруги, а одна полюбопытствовала, не приходится ли этот артист Жанне родственником.
- Еще чего придумали! - отрезала она.
Вернувшись к станку, приказала себе отбросить малейшую мысль о цирке. Это удалось, сосредоточилась на работе. Когда же пришла домой - сразу заметила, как странно выглядит мать: взвинченные жесты, воспаленные глаза.
- Случилось что-нибудь, мама?
- Ничего не случилось. Ничего!
- Но почему же у тебя такой вид.
- Какой? Самый нормальный! - попыталась отговориться Зуева, но тут же, заметив, как пристально смотрит дочь, не совладала с собой: - Ты что высматриваешь? Дома - и то нет покоя! Уж если так тебе любопытно - за окно погляди!
Жанна подошла к окну и сразу поняла причину материнской взвинченности. К забору, находившемуся против дома, прислонен был большой рекламный щит, а на нем, как и на том плакате, что Жанна видела в цехе, в стремительном наклоне мчались мотоциклисты-гонщики. "Заслуженный артист С. Сагайдачный в новом аттракционе "Спираль отважных" - гласила надпись.
- Видишь? - хрипло справилась Зуева - она подошла сзади к дочери. - Места другого не нашли. Будто нарочно! Ты чего молчишь?
- Из нашего цеха ребята собираются коллективно пойти на открытие, - сказала Жанна. - И меня приглашали.
- А ты? Согласилась?
Жанна покачала головой, и тогда мать прильнула к ней, горячо и часто стала целовать.
- Новый аттракцион, - негромко прочла Жанна: она продолжала смотреть в окно. - "Спираль отважных!"
- А ты и поверила? Тоже мне аттракцион! - скривила Зуева губы. - Мало ли чего наговорят в рекламе. Или забыла, как в прошлом году.
Нет, Жанна помнила. Тогда она вместе с матерью шла мимо рыночной площади. И вдруг заметила в ее углу какое-то необычное сооружение под остроконечной брезентовой крышей.
- Мама, это что?
- Да так. Балаган.
И все же Жанне захотелось подойти поближе. Ее привлек большой многокрасочный холст, венчавший входную арку. Златокудрая, ослепительно улыбающаяся красавица изображена была на нем.
- Какая интересная! - восхитилась Жанна.
Лишь презрительно хмыкнув в ответ, Зуева потянула дочь за рукав. Она собиралась скорее уйти, но подал голос человек, стоявший на контроле: "Наше вам, Надежда Викторовна! Если барышня имеет желание - милости прошу!" И Жанна ступила на шаткую лесенку.
Наверху, в смотровой галерее, было тесно и душно. Наклонясь над железными перильцами, зрители вглядывались в глубину деревянного, до блеска отполированного колодца. Он пока пустовал, а радиола проигрывала до хрипоты заезженные пластинки. В паузах между ними включался не менее хриплый голос: "Спешите, граждане, приобрести билеты! Сейчас начнется выступление известного рекордсмена Элеоноры Пищаевой! Мотогонки по вертикальной стене!"
Так прошло и пять минут, и десять. Зрители вконец истомились, когда в люке, прорезавшем наклонное дно колодца, появилась женщина: высокие лакированные сапоги, кожаное галифе и такая же куртка-безрукавка. Вслед за женщиной вошел механик. Пока он запускал мотор, женщина равнодушно стояла, опершись на мачту, державшую брезентовую крышу.
- Деньгу зашибает - дай боже! - шепнула Зуева. - В день до десяти сеансов. В праздники того больше!
Жанна не отозвалась. Протиснувшись вперед, она стояла у самых перил и могла сличить гонщицу с ее портретом над входом. Там, на портрете, Элеонора Пищаева была молода, кудри напоминали золото, шлем - корону. В действительности гонщице было далеко за тридцать, она заметно полнела, шлема вовсе не было, а волосы, закрученные на затылке в узел, отдавали не золотом - всего только химией.
Механик завел мотор. Оседлав машину, виток за витком, Пищаева устремилась вверх. Все надсаднее становился рев мотора, перильца галереи дрожали и тренькали, а колеса мотоцикла, сумасшедше вертясь, уже добрались до той красной контрольной черты, что была обозначена в верхней части колодца.
Считанные минуты продолжался сеанс. Начав постепенно снижаться, Пищаева вернулась на дно колодца. Последние, замедленные обороты она уже сделала по инерции, на выключенном моторе. Остановилась, соскочила, откланялась, исчезла. Радиола захрипела вновь, зазывая на следующий сеанс.
Билетер внизу поинтересовался: понравилось ли барышне? Жанна кивнула, но, сказать по совести, не была уверена, что ей понравилось. Конечно, немалая требуется смелость, чтобы мчаться вот так - отвесно, головокружительно. А только к чему такая смелость? Жанна поймала себя на разочаровании, больше того, на досаде - точно недополучила чего-то. Чего же именно? В этом она и пыталась разобраться после. И еще - припомнить лицо гонщицы. Но не смогла. Ни лица, ни глаз, ни чувства - ничего не сохранила память. Вместо этого продолжало видеться лишь какое-то неясное, смазанное пятно. Какая же смелость, если она без красоты?
Год прошел с того дня. На рыночной площади давно разобрали отвесный трек под остроконечной крышей. Элеонора Пищаева отправилась куда-то дальше, а на заборе против дома - новое изображение стремительно мчащихся гонщиков.
- Дай-ка еще разок поцелую, доченька, - растроганно повторила Зуева. - Умница, что в цирк отказалась пойти. Будто балагана прошлогоднего тебе не хватило!
- Мама! Ты все же рассказала бы мне про отца!
Негромко, даже робко попросила об этом Жанна. Но Зуева резко отпрянула, в миг единый ожесточилось лицо:
- О чем же тебе рассказывать? Не слышала разве от меня всю правду?
Она и в самом деле при каждом подходящем случае - а случаи такие выдавались часто: каждый раз, когда пила вино, - рисовала перед дочерью картины своей прошлой жизни. Как на подбор, самыми мрачными красками написаны были эти картины. Особенно связанные с цирком. В рассказах Зуевой он всегда представал скопищем самого несправедливого и немилосердного. С детства, с тех пор как она помнила себя, слушала Жанна эти рассказы.
- Так о чем же тебе еще рассказывать? Об отце? О каком отце? Он уже и не помнит, что имеет дочку. Нет отца у тебя!
- Ладно, мама, - опустила Жанна голову. - Возможно, ты и права. Я ведь только так.
На том и кончился разговор: время близилось к вечеру, темнело за окном, и гонщики, мчавшиеся на рекламе, почти уже не были видны.
Позднее, взглянув на часы, Жанна заторопилась:
- Мне надо перед спортклубом к тете Фрузе заехать.
В прошлый раз костюм гимнастический у нее оставила. Ты, мама, не скучай. К одиннадцати вернусь.
В домике на окраинной улочке застала капитальную уборку: все было перевернуто, переставлено, мокрые разводы на полу.
- По какому случаю? - удивилась Жанна. - Вы же, тетя, обычно по субботам, а нынче…
- Жильца дожидаюсь, - объяснила Ефросинья Никитична. - Не какого-нибудь там голодранца, а из цирка. Сам администратор ко мне заезжал, договор заключил.
- А жилец какой?
- Чин чином! Солидный, обходительный! Да ты должна его помнить. Он еще маму приводил.
- Скажите лучше - споил! - перебила Жанна.
- Ну и быстра же ты на выводы, - покачала Ефросинья Никитична седой головой. - Можно ли каждое лыко в строку. С кем не приключается! Да ты, Жанночка, никак в дурном настроении?
- Ошибаетесь, тетя. Превосходное у меня настроение. А насчет того жильца, что ждете из цирка.
- Казариным звать его.
- Пускай. Не играет роли. Вы, прежде чем расхваливать, пригляделись бы, тетя!
Глава третья
1
В тот день, когда Южноморский цирк закрывал сезон, непогода достигла предела. Не дождь, а ливень. Сплошная небесная чернь. Ветер, с корнем рвущий деревья. Хуже, казалось, быть не могло. Однако при любых обстоятельствах влюбленные в свой край южноморцы и тут не теряли присутствия духа. "Что вы скажете на такой кордебалет?" - подмигивали они друг другу.
И вдруг, ближе к вечеру, разительная перемена. Стоило одному-единственному, но дерзостному лучу прорваться сквозь черные заслоны туч, как тут же он начал их кромсать, разгонять. "Это же блеск!" - подвели итог южноморцы, впервые за долгие дни увидя голубеющее небо и солнце, царственно клонящееся к закату: наконец-то оно могло без помех золотить причалы порта, суда на рейде, морскую утихшую даль.
Весь этот день Анна Сагайдачная не выходила из цирка - помогала мужу с укладкой. Лишь незадолго до начала представления, позволив себе короткий отдых, выглянула во двор.