Наклонясь к Васютиной, Анна шепотом справилась, как она себя чувствует. Та кивнула: мол, отпустило, легче стало. И, тоже шепотом, начала жаловаться, как измаялась за дорогу.
- Вася хлопочет, суетится, да ведь толку от него ни на грош. Хорошо, Зина Пряхина помогает.
Тут же, будто угадав, что о ней зашел разговор, появилась сама Пряхина: ходила в туалет - простирнуть детские рубашонки. Развесив их сушиться, вытерла нос младшей васютинской дочке, средней поправила бантик в косичке, а потом с укоризной крикнула Буйнаровичу, восседавшему на откидном стуле в коридоре:
- Ты почему прохлаждаешься, Рома? Изволь-ка девочку покачать. Не знаешь, как это делается? Посади на колено и приговаривай: хоп-хоп!
Силач повиновался. Его отношение к Пряхиной отличалось полной покорностью и столь же постоянной восхищенностью. Пряхина не была красавицей: напротив, лицо ее портила излишняя худощавость, даже заостренность. Но для Буйнаровича, что он и высказывал каждым взглядом, не существовало более интересной, совершенной женщины.
- Хоп! Хоп! - гудел он, подкидывая на могучем колене заливисто смеющуюся малышку.
Теперь появились и Вершинины: Федор Ильич впереди, за ним жена - тусклая, выцветшая, безмолвная.
- А-а! Гости дорогие! - пропел Вершинин. - А я в купе сижу у себя, и точно в спину толкает кто-то: иди, сейчас же иди к Васютиным. И не напрасно, оказывается. Гости к нам пожаловали!
При этом он по-обычному расплылся в улыбке, точно желая всех заверить: глядите, каков я - самый компанейский, свой в доску. С глазами только не удавалось ему справляться. Анна и в этот раз заметила, какие они у него беглые и высматривающие.
Поговорили о том о сем. Разговор, естественно, перекинулся на Горноуральский цирк. Чем-то порадует? Хорошо ли будет в нем работать?
- Не жду хорошего, - признался Васютин. - До сих пор помню, как три года назад страдал там. Теснота за кулисами - разминочку негде сделать, хоть на двор иди. Душ прохудившийся. Вентиляции ни в помине. Про Князькова иначе не скажешь: никудышный директор!
- Там теперь другой, - вставил Сагайдачный. - Хотя, конечно, это еще не гарантия.
Вершинин и тут обнаружил жизнерадостность:
- Унывать не будем. С нами Сергей Сергеевич.
Авось в обиду не даст.
И замурлыкал известную песню про то, что, мол, любо, братцы, жить и с нашим атаманом не приходится тужить.
В предвечерний час, когда солнце, превратившись в багровый диск, близилось к горизонту, а воздух стал рыжевато-угарным, показался Горноуральск. Сначала он обозначился заводскими дымами, сверху застилавшими котловину. Затем из этих дымов вырвались сосны окрестных, вплотную подступающих к городу сопок. А затем, огненно отражая закат всеми своими стеклянными кровлями, поднялись заводские корпуса. Они тянулись на многие километры, пока не слились с жилыми кварталами Горноуральска - города горняков, металлургов и машиностроителей.
- Добрались, - сказал Сагайдачный. - Если с телеграммой путаницы не случилось - встретить должны.
Он прошел в тамбур, где проводница, готовясь к узловой станции, протирала поручни. И сказал себе, прислушиваясь к замедляющемуся ходу поезда: "Что ж! Поживем - посмотрим!"
3
Александр Афанасьевич Костюченко - директор Горноуральского цирка - в недавнем прошлом был полковником Советской Армии. Уволенный в запас (армия сокращала численный свой состав), Костюченко отправился в городской комитет партии, где принят был первым секретарем Тропининым.
- Такие, значит, дела, - сказал Тропинин, оглядывая подтянутую, еще не свыкшуюся с гражданской одеждой фигуру. - Выходит, на этот раз в нашем - в трудовом - полку прибыло?
Про себя же подумал: "Орел! Как бы только заноситься не стал: дескать, служил в немалом чине, а потому и теперь претендую на командное положение!"
Костюченко, словно догадавшись об этих опасениях, ответил коротко, что никакой работы не боится, но, говоря откровенно, не очень себе представляет, за какое именно дело браться. Потому и нуждается в совете.
- Что ж, пораскинем карты, - откликнулся Тропинин. - Правильно ставите вопрос. Уж коли подбирать работу, то такую, чтобы увлекла, привязала накрепко.
Имел секретарь горкома одну особенность: не любил довольствоваться решениями, что легко напрашиваются. Напротив, предпочитал отыскивать пусть и неожиданные, но в конечном счете обещающие добрый результат.
Не оттого ли, еще раз кинув на Костюченко внимательный взгляд, вдруг спросил:
- Если не ошибаюсь, Александр Афанасьевич, вы в свое время серьезное внимание уделяли армейской самодеятельности? Помню, довелось мне даже присутствовать у вас в гарнизоне на одном таком смотре.
- Совершенно верно, - подтвердил Костюченко. - Самодеятельность моя. То есть бывшая моя. Хочу сказать - бывшей моей части. Она не раз выходила на первые места: в Москву выезжали даже!
- То-то и помню, - удовлетворенно подхватил Тропинин. - Другими словами, не чурались искусства, интерес проявляли к нему. Может быть, вам и сейчас не изменять интересу этому?
Когда Костюченко вернулся домой, жена поинтересовалась результатом его беседы в горкоме.
- Да как тебе, Оля, сказать. Анкету взял заполнить.
- Значит, получил определенное предложение?
- Да как тебе сказать.
Большего жена не добилась. Однако почувствовала, что муж не по-обычному озабочен.
Спустя несколько дней, вторично посетив горком, Костюченко сообщил:
- Поздравить можешь.
- Утвердили? Кем?
- Директором. Ну да, директором. Куда, куда? В здешний цирк!
Жена как была, так и присела:
- В цирк? Тебя? Почему же в цирк?
- Странные, по меньшей мере, задаешь вопросы, - нахмурился Костюченко. - Детей с малолетства в цирк не водим? Сами не посещаем? Меня, хочешь знать, отстегали даже раз в мальчишеском возрасте: без билета проник. Понимать надо: массовое, любимое народом искусство!
- Но почему же все-таки тебя? - не соглашалась жена. - Боевой командир! Грудь в наградах!
- Достойным, значит, нашли, - отрезал Костюченко.
С женой он жил дружно, во взаимном доверии. А тут не захотел продолжить разговор: сжал плотно губы, вышел из комнаты. Откуда было догадаться жене, что суровостью этой прикрыто немалое волнение, что Костюченко все еще допытывается у себя: "Справишься ли, брат? Одно дело - зрителем в цирк приходить, со стороны. Совсем другое - направлять в нем работу. Как бы кубарем не выкатиться!"
Не меньшие сомнения испытали и члены бюро горкома, когда Тропинин предложил кандидатуру недавнего полковника Костюченко.
- Вижу, товарищи, что нет у вас на этот счет энтузиазма, - улыбнулся секретарь. - Согласен, кандидатура не вполне привычная. Возможно, и в Союзгосцирке вызовет сомнение. А все же, считаю, есть смысл попробовать. Хватит с нас князей. Князей Горноуральских!
Члены бюро понимающе кивнули. Прежний директор цирка, просидевший в своем кресле без малого пятнадцать лет и вконец излодырничавшийся, к тому же получил печальную огласку как частый клиент вытрезвителя. Вот до чего допиваться стал: требовал, чтобы впредь не Князьковым величали, а князем Горноуральским. Требование это занесено было в очередной милицейский протокол.
Костюченко утвердили директором в последние дни перед закрытием циркового сезона. Это были осенние, по-уральскому быстротечные дни. Падали листья, не столько пожелтевшие, сколько разом, до хруста, до излома прихваченные изморозью. Того гляди - проснешься утром, а за окном уже снежок.
В эти-то дни Костюченко и принимал цирковые дела. Обнадеживающего в них было мало, точнее - вовсе не было. Плана по сборам цирк не выполнил, а потому сидел в банке "на картотеке", в должниках. Отводя помутневшие глаза, Князьков нудно приводил всяческие оправдания: погода, мол, подвела, в стороне от городского центра находится цирк, население с прохладцей относится.
- А почему же в прошлые годы дела шли лучше? - справился Костюченко.
Князьков не ответил, лишь переглянулся с администратором. Затем кивнул на него:
- Вот и Филипп Оскарович может подтвердить. Рекомендую. Филипп Оскарович Станишевский. Опытный администратор!
И в этот день и в следующие, пока шла передача дел, никто из артистов не постучался в директорский кабинет: видимо, предпочитали готовиться к скорому отъезду. Наконец, завершив все формальности, Костюченко смог заглянуть в зрительный зал.
Время было дневное, репетиционное. Несколько человек находилось на манеже. Один балансировал на лбу высокий, тускло отсвечивающий шест. Другой - опять и опять - выгибался мостиком. Третий, присев на край барьера, к манежу лицом, протирал ветошью толстый, извивающийся трос. Вокруг манежа, играя в пятнашки, бегали дети. Если же начинали слишком громко кричать - взрослые шикали, прогоняли их. Из вестибюля появилась женщина с продуктовой сумкой: видно, возвращалась с рынка. Другая женщина - молодая, в черном трико - спросила сверху, с трапеции: почем сметана нынче?
Что вынес Костюченко из этой репетиции? Сперва, пожалуй, разочарование. Уж очень все было вокруг одноцветно, буднично. До сих пор ему доводилось встречаться с цирком по-другому, видеть его в праздничном свете. Но затем, приглядевшись, почувствовал спокойствие: "Видишь, как все просто. Все трудятся, заняты своим делом. Работа, одна работа. И от тебя ждут того же!"
Под вечер пригласил к себе Станишевского:
- Присаживайтесь, Филипп Оскарович. Если не ошибаюсь, в здешнем цирке вы уже двенадцатый год?
- Не совсем. Тринадцатый!
- Чертова дюжина, выходит? Впрочем, дела у нас с вами сейчас такие - кажется, ничем не испугаешь. Как же, Филипп Оскарович, дальше будем жить?
Станишевский (ростом был он мал, отличался чрезмерно обильной шевелюрой) поспешил ответить, что нынешние затруднения считает явлением временным и если ему как администратору предоставлена будет карт-бланш. Последнее слово произнес с особым вкусом, напевно и в нос.
- Вот как? Карт-бланш? - переспросил Костюченко. - А мне какую роль намерены отвести?
- Вам? Не совсем понимаю.
- Очень просто. Я ведь тоже не собираюсь ходить в бездельниках!
Закрыв сезон, Костюченко побывал в главке, но не особенно удачно. Управляющего на месте не застал, а работники аппарата не скрывали холодка: видимо, новый горноуральский директор казался им фигурой временной, проходной. Такую же и снисходительную, и недоверчивую нотку уловил Костюченко в разговоре с некоторыми из цирковых директоров: оказался по соседству с ними в гостинице.
И еще одно насторожило Костюченко: директора не таили своего предубеждения к артистам. Народ, конечно, талантливый, но трудный. Постоянно надо быть начеку. Своенравный народ.
- В чем же она заключается, эта своенравность?
- Э, батенька! Еще хлебнете!
Недомолвки всегда претили Костюченко. Кончилось тем, что он взорвался, на себя самого прикрикнул строго: "Не тому тебя учили в армии, чтобы дух боевой утрачивать, оборону занимать!" Засучив рукава, вернулся к переговорам в главке и в конечном счете кое-чего добился - доказал неотложность ремонтных дел и выторговал некоторые средства. Вернувшись, используя зимнее время (Горноуральский цирк работал лишь в летний сезон), перекрыл прохудившуюся кровлю, расширил закулисные помещения, косметику навел. Ближе к весне, приехав в главк вторично, в первый же день был принят управляющим.
- Выкладывайте, Александр Афанасьевич! Как на духу выкладывайте! - с хитроватой улыбкой щурился управляющий. - Помню, на первых порах и мне приходилось туго. Ох, как туго!
Он как бы приоткрывал лазейку для невеселых признаний. Костюченко, однако, ею не воспользовался. Напротив, доложил об успешном окончании ремонта и кратко перечислил произведенные работы.
- Изрядно, - оценил управляющий. - Тем более, средства отпущены были минимальные. Или же долгов наделали?
- Обошлось без долгов, - заверил Костюченко. - То помогло, что местные организации включили цирковые нужды в общий план городского благоустройства.
- Вот оно как. А вы что взамен?
- Обещал внеплановое представление отыграть для комсомола. Городской комсомольский актив трудился у нас на субботниках.
- Ну, это еще не самый страшный долг, - улыбнулся управляющий.
Затем перешли к текущим нуждам Горноуральского цирка, и Костюченко без обиняков пожаловался на отдел формирования программ:
- Яков Семенович Неслуховский - работник опытный, а тут допускает ошибку. Он ведь как рассуждает? Коль скоро в нашем цирке плохие сборы - пускай довольствуется номерами поплоше да подешевле. Хозяйская ли политика? Этак и вовсе отвадим зрителя!
- Что запланировано вам на открытие сезона?
- В том и беда. Ничего существенного!
- А получить что хотели бы?
Тогда-то Костюченко и назвал аттракцион Сагайдачного: слышал, что сильный аттракцион, к тому же на Урале еще не прокатывался.
- Сагайдачный? - призадумался управляющий. - Тут надо помозговать. С одной стороны, Сочинскому цирку этот аттракцион обещан. А с другой. Весьма вероятно, что мы Сагайдачного в одну поездку ответственную направим. Вот если бы выяснилось, что поездка состоится позднее. Пока обещать не могу, но подумаю, прикину.
Неделю провел Костюченко в главке, каждое утро вступая в спор с несговорчивым, прижимистым Неслуховским. И вдруг перемена.
- Бабушка вам ворожит! - ворчливо сказал Неслуховский. - Нынче получил команду - Сагайдачного к вам направить. И вообще программу подтянуть.
Этим он и занялся с Костюченко в его последний московский день. Когда же подошла нора прощаться, старик недоверчиво оглядел горноуральского директора:
- Сдается мне, Александр Афанасьевич, что обзавелись вы опытным советчиком. Уж больно настойчиво действуете. Интересно бы знать, если не секрет, кто именно инструктирует вас?
- Секрет, - ответил Костюченко. - Именно секрет!
Такова была недолгая история его директорства.
Настолько недолгая, что, приехав на вокзал, чтобы встретить Сагайдачного, Костюченко не мог не сказать себе: "Это что! Ремонтные дела да переговоры в главке - это еще цветочки. Только теперь, с открытием сезона, выяснится, на что я всерьез способен!"
Тут же по перрону мелкими шажками прогуливался Станишевский. Он первым увидел выходящего из вагона Сагайдачного.
4
В машине, по пути с вокзала, почти не разговаривали. Сагайдачный предпочитал сперва приглядеться к директору, сидевшему впереди, рядом с водителем. Костюченко также не спешил завязать разговор. Только раз, полуобернувшись, справился - ехать ли прямо в гостиницу или же сначала в цирк.
- Мы с вами у цирка выйдем, - распорядился Сагайдачный. - А семью пускай в гостиницу доставят. Кстати, те артисты, что поездом одним со мной приехали, квартирами обеспечены?
Костюченко ответил утвердительно и добавил, что съехались уже почти все. Последним завтра с утра должен прибыть Казарин.
Сагайдачный, кивнув, незаметно взглянул на жену: не обрадовалась ли известию о своем "родственничке". Нет, Анна продолжала хранить спокойствие и даже как будто не расслышала.
Остановились перед цирком. Выйдя из машины, резко захлопнув за собою дверцу, Сагайдачный не без иронии кинул Костюченко:
- Что ж, хвалитесь своими хоромами!
При этом приготовился к самому неприглядному, но ошибся. Зал - чисто прибранный, с удобными креслами, с аккуратно разровненным манежем - ничем не походил на ту дурную картину, что рисовал Васютин в поезде. И за кулисами не было тесноты.
- Прежде, если помните, Сергей Сергеевич, повернуться едва могли здесь артисты, - сказал Костюченко.
- Признаться, не помню, - отозвался Сагайдачный. - Давно здесь не был.
- В таком случае расскажу поподробнее, - с неизменным спокойствием продолжал Костюченко. - На том месте, где мы с вами находимся, прежде была конюшня. Сейчас она перенесена на двор, а за счет высвободившегося пространства.
- Так-то все так, - снова кинул Сагайдачный. - Не пришлось бы только при пустом зале начинать.
Костюченко дал краткую справку: на первую неделю, включая воскресные утренники, билеты проданы полностью, рекламой охвачен не только центр города, но и заводские, самые отдаленные районы. Там же работают выездные кассы.
- Так что теперь, Сергей Сергеевич, дело за вами, за артистами. В цирке я недавно, но слыхал про такое неписаное правило: премьеру дирекция обеспечивает, а дальнейшие представления - сами артисты. Так ведь?
Сагайдачный промолчал. Обойдя гардеробные, одну из них он закрепил за собой. Переговорил с приехавшим накануне ассистентом-механиком. Еще раз, пройдя на середину манежа, придирчиво оглядел зрительный зал. Затем собрался в гостиницу.
- Администратор может проводить вас, - предложил Костюченко.
- Благодарю. Не нуждаюсь.
И все же Станишевский пристал как банный лист:
- Как можно! Город отстраивается в невиданно быстрых темпах. Легко заблудиться!
Филипп Оскарович обладал равно и въедливостью, и способностью без остатка заполнять любые паузы. Ничуть не обескураженный молчанием Сагайдачного, торопливо поспевая за крупными его шагами, администратор болтал без умолку и о чем попало. Исчерпав другие темы, перешел к делам местной группы "Цирка на сцене" - благо как раз проходили мимо.
В подъезде гостиницы Сагайдачный столь решительно попрощался со Станишевским, что тому не оставалось ничего другого, как ретироваться. Однако, оставшись один, Сагайдачный не только не вошел в подъезд, но, напротив, повернул назад.
Он решил без промедления встретиться с Надеждой Зуевой. На всякий случай - точно для самооправдания - спросил себя: к чему такая спешка? Не лучше ли сначала осмотреться, справки навести стороной? Но даже не успел ответить на эти увещевания: уже стоял перед дверьми конторы "Цирка на сцене".
В прошлом это было, по-видимому, магазинное помещение: вход прямо с улицы, широкое витринное окно. За ним виднелась женщина, склоненная над бумагами, возможно бухгалтер или счетовод, задержавшаяся ради какой-нибудь срочной отчетности.
- Прошу извинить, - сказал, войдя, Сагайдачный. - Нуждаюсь в справке. Зуева. Надежда Викторовна Зуева. Вы не знаете: она сейчас в городе?
И узнал, что Зуева только на днях вернулась из поездки и сейчас репетирует.
- Собственной репетиционной площадкой мы не располагаем, - словоохотливо объяснила женщина. - Арендуем по соседству - у одной инвалидной артели.
Возможно, Надежда Викторовна еще не успела отрепетировать. Тут недалеко. Сразу за углом.
Красный уголок артели "Инкооптруд" занимал полуподвальное помещение: три ступени вниз под дворовой аркой, небольшое фойе и такой же крохотный зал, тесно заставленный скамьями без спинок. Занавес был раскрыт, и на сцене, освещенной одной-единственной дежурной лампочкой, со своими четвероногими друзьями репетировала Надежда Зуева.
Друзей было шестеро: пудель, фокстерьер, шпиц. Остальные три собаки не имели оснований настаивать на чистокровности своей породы.
Собаки сидели полукругом, каждая на низенькой подставке, поджав хвосты. Пудель протяжно зевал, а фокстерьер тщедушно вздрагивал и высоко вскидывал мордочку: казалось, он никак не мог свыкнуться со скудностью освещения.