- Он не сердится… То есть немного недоволен, конечно, что я держусь как-то так… С диссертацией - это уже второй случай, я ведь у него и диплом готовил, он мне предложил место в КБ, а я в Кузбасс сбежал. Ну старик и ворчит. Он замечательный человек! - с восхищением уже закончил Олег, - Настоящий ученый.
Анатолий тоже считал Снигирева настоящим ученым, а отношения у них другие…
- А как ты снова в Ленинграде оказался?
- Очень просто. Снигирев был в командировке у нас в Кузбассе, а мы с комбайном уже все кончили, и у Филиппыча как раз появилась идея насчет элеваторного ковша. Он и добился моего перевода.
- А может, тебе все-таки защитить диссертацию?
- Зачем? Никуда она от меня не уйдет.
- Вы ведь с Анатолием на пару работали? - Ага. С ним очень приятно: как будто все время тебя кто-то уздой придерживает. Я бы с ним всю жизнь проработал! Мне не хватает его обстоятельности, дотошности. Он идеальный исполнитель. Творческий исполнитель. А насчет диссертации… Отрицательный результат тоже результат.
Этого я не поняла, но спросить не решилась. Если Анатолий иногда говорил со мной о работе, все было понятно: он говорил популярным языком, языком для постороннего. А Олег, казалось, считал, что я и так должна все понимать. Или работа Олега была более сложной и трудной?.. Но, странное дело, он как будто совсем не занимался ею. Я, правда, теперь не бывала в лаборатории, но и вечерами Олег не упоминал о новом варианте машины. Только иногда посредине разговора вдруг задумывался, потирал пальцем нос, вздыхал, но, заметив мой взгляд, тотчас улыбался. И Ксения Захаровна ничего не говорила ему, это уж мне было совсем непонятно. Человек, который дорог ей как сын, запутался с работой, отказался от готовой диссертации, и она молчит, будто ее это не касается. Больше того, она видела, конечно, что мы с Олегом любим друг друга, собираемся пожениться, но ее совсем не интересовало, где мы будем жить, что и как изменит это в ее собственной жизни. Бывая у них, я почти всегда видела Ксению Захаровну за книгой. Как-то, вынув изо рта папиросу, она подняла на нас свои широко поставленные глаза и сказала:
- Противно, когда писатель умничает! Сиди и решай его ребусы. Голова отваливается.
Олег засмеялся:
- А разве лучше, если он тебе все разжевывает и в рот кладет, да еще боится, чтобы ты не подавился? Конечно, кое-кому это нравится. Думать не надо, на боку можно лежать.
Они заспорили - сначала о писателях, потом на тему о добре и зле. Олегу словно нравилось поддразнивать тетку, хотя - я это чувствовала - никаких разногласий с ней у него не было. Ксения Захаровна долго сдерживалась, но вдруг щеки ее покраснели, она стала все чаще и чаще затягиваться папироской, голос ее обиженно зазвенел. Тогда Олег подошел к ней и ласково обнял за плечи:
- Ну, шучу, шучу, тетка!.. После я спросила его:
- Зачем ты Ксению Захаровну дразнишь? - Дразню? - удивился он. - Чересчур уж она добрая.
- Разве это плохо? Тебя вон вырастила… - Доброта должна быть умной, понимаешь?
Иначе она просто лень и слабость. - И непонятно закончил: - Доброта - это одно из ценнейших качеств человека, и растрачивать попусту ее нельзя.
- И к нам с тобой Ксения Захаровна добра.
- Ага.
И тут я подумала, что вот Анатолий совсем не добрый…
- А я мешаю тебе работать. Болтаемся целыми вечерами и болтаемся!
- А может, наоборот, помогаешь?
- Ты же ничего не делаешь…
- Это тебе только кажется. - Он озорно подмигнул мне.
- А если у тебя ничего не получится?
- Что-нибудь полечится. - Он засмеялся. - Мне сам процесс узнавания тоже важен. Я, знаешь, любопытен.
- Другая бы на месте Ксении Захаровны извелась вся, на нас с тобой глядючи! Действительно, очень добрая она…
- Да. И понимает, что к серьезному делу требуется тонкое отношение. Ну, и в меня, наверно, верит.
- А мне она в первый раз показалась такой непримиримой…
- Непримиримой?.. Она просто ясный, прямодушный человек и брезгливо относится ко всякой лжи и фальши. Это не мешает ей быть излишне доброй: сложная у меня тетка! - Олег засмеялся.
Удивительное, неповторимо счастливое было то время!..
Вскоре Ксения Захаровна стала куда-то пропадать вечерами, и мы с Олегом оставались одни…
20
Как-то после работы мы с Олегом собрались на пляж, и вдруг на улице он остановился:
- Вот черт, совсем забыл: надо в комитет забежать.
- Завтра сходишь.
- Лучше бы сегодня. Мне на минутку. Ты посиди в скверике, ладно?.. Понимаешь, не нравится мне, как на заводе гонят опытные образцы планетарных лебедок, надо, чтобы ребята посмотрели, а то Игнат Николаевич валит вал, тянется за знаменем и на все - сквозь пальцы.
- А тебе какое дело? Это ведь завод.
- Да, в общем-то, никакого, но лучше сказать. Я забегу на минутку. А то потом ребята разойдутся.
Я бы не пошла с Олегом, но в комитете комсомола наверняка была Женя - она замещала уехавшего в командировку секретаря, - и я сказала:
- Ладно, пошли вместе, чего я в сквере буду сидеть.
В комитете было много народу, кто-то кричал в телефон, в углу спорили, толпились у стола Жени. Я остановилась у витрины со спортивными кубками, и мне было хорошо видно, как вздрогнула Женя, встретившись глазами с Олегом: не зря я пришла! Олег сразу же включился в спор, захохотал, и тогда мне стало обидно: точно забыл обо мне! Я подошла и тронула его за локоть. Он обернулся, кивнул мне, крикнул:
- Тише, ребята, мыслишка есть! Хочу сигнализировать!..
Все замолчали. Женя тоже повернулась к Олегу.
Я хоть и не работала сейчас в лаборатории, реже видела Женю, но все знала про ее отношение к нашему с Олегом случаю.
В ту поездку в Комарове Женя все, конечно, поняла. Я немного позлорадствовала: вот она инженер, а любит Олег меня! С тех пор она стала подчеркнуто внимательна ко мне. Но однажды, когда я пришла к ней, чтобы освободиться от дежурства по дружине - мы с Олегом в тот вечер собрались в театр, - я увидела в ее глазах такую горечь и боль, что даже растерялась. А Женя излишне обстоятельно стала объяснять мне, что никак не может разрешить мне не ходить. Я все-таки не пошла, соврала Олегу, что она отпустила меня. И кончилось это ничем: Женя побоялась, наверно, выглядеть пристрастной. И она ничего не сказала Олегу. И теперь, сталкиваясь с ним, она была старательно сдержанной, немногословной. И все-таки получалось это у нее, комсорга, по девчоночьи открыто и смешно.
И сейчас Женя тоже стала добросовестно слушать Олега, только ее глаза на миг точно потускнели. Я даже пожалела ее и подумала: вот хороший человек и так мучается, прямо-таки героически мучается! А Павел стоял, конечно, рядом с ее столом, временами чуть испуганно поглядывал на Олега, потом сразу же переводил глаза на Женю, и тогда его продолговатое, худощавое, антиповское лицо светилось откровенным счастьем.
- Не кажется ли вам, ребята, - сказал Олег, - что у нас на заводе с подозрительной спешкой гонят планетарные лебедки?
Коробов своим грубым басом оскорбленно, будто подозревая, что Олег намеренно хулит производство, произнес:
- Ты, Алексеев, давай конкретно!
- А у меня, Афоня, всё! - Олег засмеялся.
Коробов продолжал:
- Ты, знаешь, напраслину брось! Ты, знаешь, отвечай за свои слова!..
Слесарь Витька Топтов перебил Коробова:
- Гоним, верно! В курилку забежать некогда, авралим как на пожаре! - Все смотрели на него, а он лукаво-безразличным тоном закончил: - В передовиках ходить здорово. Эх, и повезло же мне, что я к Игнату Николаичу попал!
- Тормозить план, знаешь… - снова начал Коробов, но его перебил Павел, обратившись к Олегу:
- Чего ты заволновался? Наш отдел чертежи на лебедки еще в том квартале спустил, мы над цехом шефствуем: все у них в порядке.
Женя все выжидательно смотрела на Олега. Он сказал:
- Прогуливаюсь я сегодня по цеху, вдохновляюсь трудовым энтузиазмом, а старик Антипов вдруг и говорит мне: "На металлолом любуешься?" - "Прямо, говорю, глаз оторвать не могу!" Ну а я уже привык, что он зря слов не бросает, пошел на монтаж, там ребята прямо как обалделые вкалывают. "Даем угля хоть мелкого, но много!" И Игнат Николаевич суетится с ключом в руках, пример подает.
- Конец месяца! - вставил Коробов.
- Это я учел, - ответил Олег. - И прогулялся до испытательного стенда. Узнаю приятную новость: из десяти образцов испытывается один.
- Это безобразие! - быстро сказал Павел. - Мы этого не знали.
- Я тоже не знал. Оказывается, это Виктор Терентьич такую здоровую инициативу Игната Николаевича санкционировал.
- Это мы проверим! - строго проговорила Женя, делая запись в большом блокноте.
- Олешка не об этом! - весело вскрикнул Витька Топтов и засмеялся. - Постой, он сейчас выдаст!
Олег сказал:
- Да и у тех образцов, которые испытываются, проверяют одну кинематику, вхолостую гоняют без замера мощности на выходе.
- Как же это, Павел?.. - спросила Женя, глядя на него, и я сразу же поняла, что она его не любит по-настоящему: с Олегом она бы так не разговаривала.
Павел растерялся под ее взглядом, покраснел и уже зло сказал Олегу:
- Если ты что подозреваешь, то принципиальную схему ваша лаборатория давала!..
Начался обычный производственный спор, и я решила терпеливо ждать Олега, принялась снова разглядывать кубки в витрине. Вдруг они заспорили так горячо и громко, что хоть уши затыкай: видно, что-то по-настоящему серьезное вскрылось? Я с любопытством стала прислушиваться. Но речь, оказывается, уже шла не о производстве, спорили они о чем-то другом. До меня донеслось:
- Выходит, Павкам Корчагиным нужна была революционность, а нам - нет? Ты что-то не того!.. - сказал Олег Витьке.
- Ну а как ты ее конкретно себе мыслишь? - спросил Витька.
- Она, конечно, сейчас другие формы носит, - тоном учителя ответила Женя. - Но она есть.
- Революционность - это горение! - изрек Коробов.
- И непримиримость, - подхватил Олег. - И еще - цель в Жизни надо иметь. Новое искать, ломать старое и обязательно своего во всем добиваться, если правым себя считаешь.
- Вот, например, эта проверка с лебедками на заводе, - добавила Женя, - тоже одно из проявлений революционности, если хотите знать!
- Выходит, Олешка революционер? - удивился Витька.
- А ты думаешь, революционеры только те, что революцию делали? - насмешливо спросила Женя.
- Ну, вот и я революционером стал, - засмеялся Олег. - А если я надеюсь дожить до коммунизма, тогда зачем революционеры нужны будут? - И хитро подмигнул.
- Тогда-то уж революционеры совсем не нужны будут! - выпалил Витька.
Олег дернул его за ухо:
- Витька, ты чудак: революционеры и революционность всегда, во всех наших делах нужны будут, и при коммунизме тоже.
Я о коммунизме не привыкла задумываться: будет и будет, да и когда еще. И теперь с удивлением обнаружила, что ребята рассуждают о нем так, словно он наступит буквально завтра. Мне было очень интересно слушать этот спор.
Женя опять поддержала Олега:
- А преобразование природы, например? - И задорно глянула на него. - Вот где революционеры нужны! Правда, Олег?
- А как же! Сколько еще открытий нам предстоит сделать. - Он задумался, потом очень серьезно добавил: - О революционности лучше всех Ленин писал. Я люблю его читать. И всегда нахожу такое, что помогает мне во многом разобраться, многое лучше понять, уяснить. Вот сами почитайте ленинские статьи, например, "Государство и революция". А потом соберемся и еще поговорим. Согласны?
А я все слушала этот спор, который приоткрыл мне что-то новое и очень значительное. И неотрывно смотрела и смотрела на Олега: ведь он был заводилой в этом споре! Так вот он какой!
И потом, когда мы с ним уже купались и загорали на пляже у Петропавловки, у меня все не проходило это острое радостное ощущение какого-то открытия. Впервые в жизни, кажется, я всерьез подумала, что, в сущности, это очень здорово уметь спорить так, как они, и что напрасно я всегда убегала со всяких собраний.
А однажды Олег вышел с работы вместе с Суглиновым. Яков Борисыч смотрел на меня приветливо, - но, как всегда, было непонятно, каким именно глазом он смотрит, - улыбался так, точно между мною, Анатолием и Олегом ничего не произошло. И я была благодарна ему за это. Да я уж и раньше знала, что Яков Борисыч все видит и все понимает. Олег взял меня под руку, но тут же, повернувшись к Суглинову, продолжал начатый разговор:
- Эти циркулирующие мощности - темный лес!..
- Известная искусственность лежит уже в первоначальном рассуждении об останове водила, - ответил ему Яков Борисыч.
Я поняла, что они разговаривают о планетарных передачах, это ведь главная работа Якова Борисыча. Или с лебедками опять что-то не ладится?.. Мне было так хорошо идти рядом с Олегам, с Яковом Борисычем. Я прислушивалась к их беседе, видела сосредоточенное лицо Олега, добрые, прищуренные глаза Якова Борисыча на его мягком, круглом лице, гордилась Олегом и все старалась обязательно идти в ногу с ним. И неожиданно заметила, что мы уже стоим, а Олег с Яковом Борисычем, не замечая толкавших их прохожих, молчат и смотрят друг на друга. Чуточку испугалась: что-нибудь случилось? Но Олег покачал головой:
- Нет, так мы упростим явление.
Яков Борисыч вздохнул:
- Пожалуй…
И мы пошли дальше. И я принялась мечтать о том, как мы с Олегом будем жить вместе, может, даже в отдельной квартире, и по вечерам к нам будут приходить люди вроде Якова Борисыча, спокойные, умные и добрые, и Олег будет вести с ними свои серьезные, солидные разговоры, а я укладывать спать в другой комнате нашего ребенка. Зима, за окном снег и ветер, а у нас в квартире тепло и уютно, и мягко светит лампа под широким абажуром чешского торшера… Ну уж и обставлю я квартиру - по последнему слову! И Олег ведь диссертацию тоже защитит, обязательно защитит, и я все равно буду женой кандидата наук! И тут я очнулась. Яков Борисыч остановился и настойчиво говорил Олегу:
- Нет, нет, Олешка, ты и так чересчур разбрасываешься. Вот кончишь свою работу, тогда и ко мне подключишься.
- Нет, я параллельно буду это делать.
- Не советую. Умерь себя, умей ограничить.
- А я не могу.
- Необъятного не обымешь.
- Правильно, Яков Борисыч! - сказала я как равная. - Олешка и так тянет и тянет со своей диссертацией!..
Они засмеялись, и мы двинулись дальше. До сих пор не понимаю, как это научилось, будто все делалось помимо меня. Я вдруг обнаружила, что мы поднимаемся по какой-то чужой лестнице, Яков Борисыч все разговаривал о своем с Олегом, и тогда я тихонько спросила его:
- Куда это мы?
Олег удивленно замигал и спросил Якова Борисыча:
- Да, действительно, куда это мы?
- А?.. - Он посмотрел на нас, улыбнулся виновато: - Вот ноги у меня так ноги: сами занесли! Это уж привычка у меня такая: задумаю что-нибудь еще с утра, потом забуду, а тело по инерции само выполняет запрограммированное. Ну, ладно, если уж пришли вместе, так и зайдем вместе. - И нажал кнопку звонка в чьей-то квартире.
За дверью послышались быстрые, сильные шаги, и звучный женский голос крикнул кому-то в коридоре:
- Это, наверно, почтальон! - Крикнул так, будто успокаивал и обещал не задерживаться.
Дверь распахнулась, на пороге стояла высокая дородная женщина в черном платье, с ее лица - оно показалось мне знакомым - медленно сбегало оживление, оно становилось строгим, даже начальственным. Женщина спросила вежливо и суховато:
- Вы к кому?
- К вашему сыну, - негромко ответил ей Яков Борисыч. - Он у нас лаборантом работает…
Тут только я поняла, что женщина похожа на Колика Выгодского. И чего это нас нелегкая занесла к ним? Случилось с Коликом что-нибудь?.. А мать у него важная. Может, какой-нибудь руководящий работник? Никогда бы не подумала, что у такой может быть сынок вроде Колика!
- Нет, нет, ничего не случилось, - сказал ей Яков Борисыч. - Просто к Николаю по пути с работы зашли. Он дома?
Женщина - знаем мы этих дамочек! - быстрым, оценивающим взглядом скользнула по Олегу, отступила в прихожую, уже приветливо говоря:
- Проходите, пожалуйста…
Из комнаты беспокойно выглянул какой-то мужчина в одних трусах, волосатый, черный, усатый, придирчиво оглядел нас, скрылся, не поздоровавшись. Женщина, стараясь сгладить неловкость, протянула нам по очереди большую и крепкую руку:
- Антонина Николаевна. Проходите, Николай дома. - И придвинулась к Якову Борисычу заговорила уже доверительно и озабоченно: - Трудный у меня сын! Переходный возраст, я одна… А ведь за мальчишкой нужен глаз и глаз, сами понимаете! Хорошо, что зашли: я уж думала - никто из его рабочего коллектива не помогает мне воспитывать сына.
"Понимаю, понимаю!" - согласно кивал ей в ответ Яков Борисыч, точно не видел усатого мужика, не заметил растерянности женщины, которую она тщетно пыталась скрыть. Хочешь не хочешь, а пустить нас придется: с коллективом не до шуток.
- Я, понимаете, главврач поликлиники, - уже откровенно подчеркивая свое служебное положение, говорила она, идя впереди нас по коридору, - времени свободного ни минуты!.. Николай, это к тебе. - Она раскрыла дверь в другую комнату; так, квартира отдельная, явно двухкомнатная; эх, нам бы с Олегом такую!
Колик лежал на диване в ботинках, удивленно и испуганно вытаращился на нас, медленно спустил на пол ноги:
- Что случилось, Яков Борисыч?..
- В гости к тебе пришли! - слегка злорадствуя, ответила ему мать и поспешно обернулась к Якову Борисычу: - Вы уж меня простите, я спешу, сегодня собрание. Я сама к вам зайду. Обязательно зайду, хорошо?
Мы вежливо попрощались с ней. Только закрылась за ней дверь, Колик насмешливо и презрительно выговорил:
- Соб-ра-ние!..
- Ну, ну… - сказал ему Яков Борисыч и негромко засмеялся. - Брось ершиться-то!.. - И похлопал его по плечу, сел рядом на диван.
Комната хорошая, обставлена дорогой мебелью, но в углах грязь, пол не натерт, на вещах пыль. Яков Борисыч провел пальцем по дверце шкафа, показал палец Колику. Тот махнул рукой: "Наплевать!.." Сказал нам с Олегом:
- Да вы садитесь, я сейчас что-нибудь соображу! - Вскочил, сунул руку за книги на полке, вытащил початую бутылку коньяку, поставил ее на стол, отодвинул локтем книги, вытащил откуда-то рюмки, начал резать лимон…
- Отработано у тебя это мероприятие, - сказал насмешливо Олег.
- Будь спок!
- Рюмки сходи помой, - сказал мне Яков Борисыч.
Я удивилась, но взяла их и пошла из комнаты. В квартире было тихо: уже ушли эти двое, что ли?.. Тоже, видно, отработано у них это мероприятие! Интересно, когда же мужик-то успел одеться?.. В кухне тоже стояла новая мебель, но было так же беспорядочно и заброшенно, как и в комнате Колика.