Лена шла по комнатам, чтобы объявить о выходе на работу, и слышала в ответ вздохи подруг. Одна Катя не унывала:
- Интересное кино! Чем глядеть нам на экран, поглядим на котлован! Держи, Нинка, двадцать билетов. Занимай хоть целый ряд! А ну, девчата, разболокайся, напяливай штаны!
- Надоели нам твои штаны! Хотя бы в выходной себя бабами почувствовать, - ворчали бетонщицы, не без великой досады расставаясь с воскресными нарядами.
Через полчаса, одетые в спецовки, они собрались у подъезда. Подошла диспетчерская крытая брезентом трехтонка. С визгом и прибаутками девчата забирались в кузов, рассаживались на деревянных залощенных скамейках.
Шофер быстро погнал машину, усердно сигналя на перекрестках.
Мелькнули последние дома нового поселка. Дорога шла под уклон, мимо низкорослых с искривленными стволами сосен, и после крутого поворота вырвалась на земляную плотину. Лена приподняла брезент и увидела самосвалы, скопившиеся у въездов на мостики блока. Экскаватор "Уралец" бездействовал. По всему было видно - укладку бетона не начинали.
Сделав несколько виражей по извилистой дороге, машина въехала в камеру шлюза и затормозила. Девчата повалились друг на друга и, ругая шофера, начали выпрыгивать в густую, перемешанную со снегом грязь.
Погода портилась. По небу поползли низкие тучи. Трехкилометровый коридор шлюза пронизывали шквалы промозглого ветра. Девчата ежились, поднимали воротники курток, потуже завязывали платки.
Пока Лена бегала наверх, к силовому щитку, и устанавливала очередность заезда машин, Катя пыталась растормошить приунывших подруг. Она извлекала из своей памяти никем не слышанные частушки, а может быть, придумывала их прямо на ходу.
Говорят, что я не девка,
Буде врать-то, буде врать,
Я с парнями не гуляла
- Нече, нече баловать.
- Ии-и! - взвизгнула Катя и, разведя руки, зашлепала в резиновых сапожищах.
Девчата хохотали, прихлопывая в ладоши. Глядя на них, скалили зубы шоферы.
Но вот появилась Лена. Ее голос разом оборвал веселье.
- Кончай самодеятельность! За дело! Пошел! - крикнула она машинисту экскаватора и взялась за вибратор. Все прижались спинами к тесовой опалубке. И вот уже нависла над головами стрела крана с первой бадьей бетона.
- Принимай! - крикнула Лена, и ее помощница Катя Кудрявцева потянулась руками к бадье.
Застучали вибраторы. Началась привычная всем работа. Бадья за бадьей. Машина за машиной. Неумолкаемо гудели моторы. Уже никто не замечал холода и пронизывающего ветра. Он рвал полы расстегнутых брезентовых курток. Платки сбились. Бетонщицы одна за другой стягивали рукавицы, вытирая со лба пот.
Наверху, на металлических опорах, горели лампионы. Уже наступила ночь, и шатер неба, подпертый лучами прожекторов, казался высоко приподнятым над стенами шлюза. В глубине этого шатра не светилось ни одной звезды. Непогода разыгрывалась, ветер сбрасывал с высоты шлейфы снежной крупы, нес их с завыванием по гигантскому черному корыту.
После полуночи машины пошли реже. Бригада простаивала. Лена с беспокойством поглядывала на дорогу. Наконец, завидев фары самосвала, которые словно нащупывали путь в котлован, она побежала наверх. Леденящий ветер ударил в грудь, но Лена не застегнула телогрейку. Хотелось почувствовать себя бодрее, успокоиться и не поругаться с шофером. Машина доползла до мостков, развернулась и начала пятиться к дощатому въезду.
Лена не сдержалась:
- Ты что - ночевать ездил? Не понимаешь - морозится масса! Затвердеть может! Если брака не будет, то низкое качество - наверняка!
- Чего шумишь? - ответил шофер, высунув голову из кабины. - Мне тоже заработок нужен. Ты Тимкина спроси на бетонном. Он там командует.
- Заработок! Тимкин!.. Въезжай и разгружайся. Вместе поедем к твоему Тимкину!
Надсадно ревел мотор МАЗа. Все выше и выше выносил он на простор стройки Лену, которая стояла на подножке, держась рукой за дверь кабины. Вот уже засверкали цепи огней, перепоясавшие плотину, опустившиеся к водобойной плотине. Вровень с лицом Лены встали саженные квадраты лампионов, зримее прорывались через них вихри снежной крупы.
Ветер охладил Лену, смирил еще совсем недавно кипевшую злость. "Тимкин поймет! Не может не понять, что значит незаконченный блок или не переданный на ходу другой смене!"
Машина летела, разбрызгивала ошметки грязи, и теперь Лена почувствовала, что замерзла. "Скорее бы завод!" А вот - и твердая, сухая бетонка. "Еще один прямичок - и покажутся бастионы завода… Должна же, черт возьми, вращаться хоть одна бетономешалка!.."
Подъехать к самому заводу не удалось. Всю площадь заполнили самосвалы. Фары были притушены, моторы - замерли. Водители спали в кабинах, откинувшись на спинки сидений, или курили, собравшись небольшими группами.
К разгрузочным бункерам никто не подруливал. Из динамика, примостившегося на высоте, возле одинокого прожектора, доносился монотонный голос диспетчера. Он предупреждал, что бетон будет отгружаться только утренней смене.
"Где же этот Тимкин?" - подумала Лена, поднимаясь по железным ступенькам винтовой лестницы. Кругом - ни души. На переходных площадках тускло горели электрические лампочки.
Мерно гудя, вращались бетономешалки. Завод - полуавтомат, и поэтому не видно людей. Но он работает, значит, бетон есть. Почему же какой-то Тимкин распорядился столь несуразно, сорвал их работу?
- Вам кого? - услышала Лена глухой голос и вздрогнула от неожиданности. Она обернулась и увидела человека в синей телогрейке, с утомленным лицом.
- Мне бы кого-нибудь из начальства.
- Я - сменный мастер. В чем дело?
- Почему не даете бетон? - напустилась на него Лена. - У нас простой, а вам тут - хоть бы что!..
- Минуточку, - прервал мастер. - Что значит - хоть бы что? Мы бетон делаем, а не баклуши бьем.
- Почему не отпускаете?
- Это дело диспетчера. Поднимитесь на верхнюю площадку, спросите Тимкина.
Лена побежала наверх. Тяжело дыша, она добралась наконец до самой последней площадки, осмотрелась, увидела табличку с надписью "Диспетчер" и, не раздумывая, рванула дверь.
За столом, на котором поблескивал крохотный микрофон, сидел худощавый молодой человек. Он читал книгу и дымил папиросой. Лена вплотную подошла к столу, спросила:
- Вы - Тимкин?
Маленькие, наполовину прикрытые веками глаза оторвались от книги, уставились на Лену.
- Вы читали объявление на двери? Там написано: "Вход посторонним воспрещен!"
- Мне, между прочим, читать некогда.
- Ах, некогда! Потрудитесь закрыть дверь с той стороны.
Тимкин проговорил это запальчиво, срывающимся по-юношески голосом и воткнул папиросу в пепельницу.
- Слушайте, товарищ диспетчер, распорядитесь-ка лучше, чтобы отпускали бетон. Мы стоим уже больше часа. Блок не закончен. Вам это понятно?
- А я повторяю: закройте дверь с той стороны. Нам виднее, кому и когда отпускать бетон. И вообще, что это за мода являться сюда? Глядя на вас, все начнут на завод бегать. Потрудитесь вернуться на рабочее место. Все!
- Вернусь, когда получу бетон!
- Вы его не получите. Ясно! О тряпках небось думаете, как бы заработать побольше? Я же руководствуюсь общими интересами стройки. У меня график…
- У вас график, - еле сдерживая себя, сказала Лена, - а у меня незаконченный блок. И под срывом обязательство нашей комсомольской. Вам понятна эта ответственность? Вы и сам, верно, комсомолец.
- К вашему сведению - секретарь комсомольской организации, - с достоинством произнес Тимкин, - но сейчас я - дежурный диспетчер. - Он встал, засунув маленькие руки в карманы брюк. - Вы свободны!
- Знаете, мой дорогой, вы не секретарь и не диспетчер, а бюрократ! Правда, едва вылупившийся.
Не слушая, что кричал ей Тимкин, Лена схватила телефонную трубку, вызвала диспетчера стройки.
- Что это получается? - горячилась она. - Нас подняли в воскресный день, а теперь мы сидим сложа руки. Ах, не вы подняли? Но какая разница - вы или ваш сменщик? Откуда говорю? С бетонного. Передать Тимкину?.. Держите! - Лена сунула трубку Тимкину. Он начал было возмущаться, но смолк, а потом трижды повторил: "Понятно".
- Ну что? - с надеждой спросила Лена.
Тимкин помедлил минуту и только тогда подошел к письменному столу, включил микрофон, сухо и обрывисто проговорил:
- Десять машин под раструбы бункеров. Маршрут - шлюз. Блок - триста десять.
Лена повернулась к двери. Она не расслышала, как крикнул ей вдогонку Тимкин: "Мы еще с тобой поговорим!" Она мчалась вниз по железным ступенькам бесконечно длинной лестницы и на каждой переходной площадке, с которой открывался вид на залитую огнями стройку, слышала перекрывающий все остальные звуки голос репродуктора:
- Маршрут - шлюз. Блок - триста десять. Маршрут - шлюз…
Глава вторая
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Весь понедельник Лена и Катя просидели дома. С утра они отсыпались, а когда встали, пришло время готовить обед. Катя принесла из буфета рыбные консервы, раздобыла у подруг несколько картофелин и луковицу.
- Сварим уху. Лучше, чем столовский суп хлебать. Один момент - и пожалте за стол.
Лена не отозвалась. Ей было совершенно безразлично, каким будет обед. Пусть бы даже его не было совсем. Есть не хотелось. Даже разговаривать, двигаться и то не хотелось, а чистить картошку было невмоготу: руки, все тело стали тяжелыми и плохо подчинялись ей, как будто бы и не проспала шесть часов подряд.
Она все же села к столу и взяла нож.
- Ты чего, все равно что спишь? - удивилась Катя. - Еще выспимся вдоволь - не на работу. Еще в кино сбегаем или в клуб.
Идти им никуда не пришлось. К вечеру Лену начало знобить. Она легла в постель, накрылась халатом и съежилась под ним, поджав ноги. Катя укутала ее своим одеялом, а немного погодя положила поверх зимнее пальто.
Теплее Лене не стало.
- Что за напасть такая? Не иначе - вчера на ветру продуло. Вон ведь как круто погода повернулась, - приговаривала Катя. - Хоть бы Нинка скорее из больницы явилась, посмотрела бы тебя. Когда не надо, всегда тут крутится. Ты полежи, пойду гляну, может, пришла.
В комнате слышался едва различимый звук. Должно быть, перегорела электрическая лампочка, а возможно, это дребезжание просто чудилось Лене. Она порою забывалась, и потому время тянулось медленно, а то и совсем останавливалось. Лена услышала, как вошла Катя и села напротив, на свою кровать, проскрипевшую пружинами. Следом за ней появилась Нина. Как всегда невозмутимо спокойная, она манерно прошла вдоль комнаты, задержалась у зеркала в дальнем правом углу и несколько раз провела мизинцем по бровям.
- Хватит смотреться-то, - раздраженно прошептала Катя. - Видишь, она вся дрожит. Жар поднялся… Лен, а Лен, водички выпьешь? С вареньем?..
- Холодно, - ответила Лена и вдруг открыла неподвижные глаза.
Катя поставила стакан, посмотрела на Нину.
- Может, "скорую" вызвать?
- Обойдемся без "скорой".
Нина нащупала пульс, уставилась на крохотный циферблат часов и стала считать удары. Тотчас лицо ее встревожилось.
- Ого!.. Не меньше сорока. Екатерина, принеси-ка термометр. Он у меня там, на трельяжном столике. Ну и устроили вы тут парилку. А воздух! Так и несет дешевыми консервами. Все это долой! - Нина отбросила к спинке кровати пальто и обратилась к Лене: - Ты можешь сесть?
Лена ухватилась руками за край кровати, приподнялась и еще больше задрожала, когда Нина прикоснулась холодными пальцами к ее спине. Першило в горле, дышать было трудно, а Нина все требовала:
- Глубже! Глубже!
У Лены все поплыло перед глазами, и, если бы не стена, она непременно свалилась бы с кровати в жуткую, вращающуюся по спирали пропасть. Страшный сон детства, всегда приходивший во время частых болезней, повторился через много лет, и Лена почувствовала себя беспомощной перед черным вращающимся провалом.
- Плохо мне, - прошептала она сухими губами.
- Куда хуже - двустороннее воспаление легких. Нужны инъекции и стационар. Сейчас я вызову машину. Екатерина, одевай ее. И никаких возражений!
"Никаких возражений… - повторила про себя Лена. - А бригада? Скоро паводок, а там - навигация. К этому времени должен быть готов шлюз. Но ведь никакого шлюза еще не построили. И не собирались строить… "Никаких возражений". Это сказала Нина. Нина из соседней комнаты. Модница Нинка, как ее называет Катя. А где Катя?.."
Она тихо позвала подругу, но не услышала ее голоса: вращающаяся по спирали пропасть опять уносила ее в нескончаемую глубину.
Очнулась Лена в больнице от прикосновения термометра к подмышке. Было солнечное утро. Весеннее небо голубело за большим трехстворчатым окном. Медицинская сестра в затянутом наглухо халате, совсем молоденькая, моложе, верно, самой Лены, улыбнулась и ласковым голосом пропела:
- С добрым утром!
Она уверила, что Лене здесь понравится: не всегда попадешь в такую новую, современную больницу. Не в больницу даже, а в больничный городок среди старых сосен. Она щебетала без умолку, настраивая Лену на веселый лад, - хотела, чтобы та поверила в скорое выздоровление.
Но эта уверенность не пришла к Лене ни в первый, ни в следующие дни. Лекарства помогли одолеть болезнь. Лене стало лучше, но недомогание, неизменно сопровождавшееся температурой, она ощущала словно постоянную ношу, которая изнуряла и вызывала навязчивую мысль о безысходности положения.
От подруг, забегавших в больницу после работы, Лена знала о том, что уже давно начался паводок. С днища шлюза убирали строительный хлам, готовились к торжественному приему первого теплохода. Как много прошло дней, а она только начала вставать!
Прогулки по длинному, залитому солнцем коридору вносили разнообразие в одинаковую изо дня в день больничную жизнь и, главное, - освобождали от выслушивания бесконечных женских историй, с теми подробностями, которые одновременно вызывали растерянность, жалость и отвращение.
Особенно донимала Лену своими откровениями соседка по палате Клаша, черноглазая, сухощавая работница со старобетонного завода. Она говорила не только о себе, но и о многих женщинах, которых никогда не видела в глаза и о которых успела узнать все. Каждый новый рассказ она заканчивала восторженно:
- Ничего, Елена прекрасная, у тебя вся жизнь впереди! Еще найдешь себе хорошего мужика.
Отведя черные глаза в сторону и словно прикидывая что-то в уме, Клаша продолжала излагать придуманную ею науку женской жизни.
По ее мнению выходило, что нет на свете ни одного самостоятельного мужика. Все они кобели ненасытные, и бабская мудрость состоит в том, чтобы не упустить момент и вовремя учуять, чего мужику в доме не нравится. Иногда и поослабить вожжи надо. Мужик должен уверовать, что лучше, чем дома, ему нигде не будет. А когда уверует - все остальное не страшно. Пусть даже сгульнет - не убудет, и все равно домой явится.
- Последнее дело, когда сестра наша, - вкрадчивым голосом увещевала Клаша, - незаменимой себя вообразит, выше мужика себя начнет ставить. Замена-то быстро найдется. Вона девок сколько. Не поглядят, что седина в голову пошла, - был бы мужик, какой ни есть. Лежебокой тоже нельзя быть, думать, что все у тебя в порядочке и живешь ты лучше всех. Как та учительница Марья Михайловна, - помедлив немного, продолжала Клаша, - которую позавчера в гинекологию привезли. Аборт за абортом делает и довольнешенька. На мужа не нахвалится. Все-то достанет, все ему привезут. Мед - ведрами, курицы - ящиками, яйца - опять же. И деньги, говорит, не надо с такого мужа требовать: сам золото. А золото, так чего не велит ей родить хоть бы раз? Овца и есть овца. Освободится и снова поплывет пышечка к своему золотцу. А он небось по девкам в эту пору рыскает… Живут-то они - не видать отсюда, где-то за Разъездом. Знамо дело. Своего никогда хвалить не буду, однако ж и чернить не дам. К дочерям - две их у меня - внимательный. Деньги, сколько ни заработает, домой несет. Живем как люди, одеты, обуты, телевизор есть. Вот и ты обиходишься, когда мужика заведешь. Только тут разборчивость нужна. Перво-наперво смотри, чтобы работящим был, не летуном, вроде механика нашего Тарзана. Из-за него, говорят, девка-то хлорофосом отравилась. Тьфу!..
Клаша плюнула, выругалась. Пожилая женщина, которая лежала на крайней кровати у самого выхода, сказала жалобным, слабым голосом:
- Как так можно?..
- Ладно, ладно, учитываю и извиняюсь, - ответила Клаша, сдернула с костлявых плеч серый бумазейный халат и забралась под одеяло.
- Как тут не сругаешься? - переходя на шепот, оправдывалась Клаша. - Разве старые поймут? Им бы вылежать свое да процедур побольше отхватить - вся забота. А нам жить надо, робить. Никто за нас нашего не сделает. Успевай, Елена прекрасная, отдыхать, пока в больнице. По мне так лучший отдых - это лежать. Я и в отпуске только и знаю, что лежу. Девкам моим все по горам лазить да спускаться. И меня тянут: "Спустимся с горки, поглядим, что там!" А для чего спускаться-то, говорю им. Мне и отсюда все видно.
Долго еще слышится надоевший до тошноты шелест Клашиного голоса, а Лена, устав от прошедшего дня и от бесконечных разговоров, думает об одном - как бы скорее уснуть, отключиться от опостылевшей больничной жизни.
Спустя несколько дней она пришла на последний врачебный прием. Доктор, пожилая, худенькая и низкорослая женщина, закончив осмотр, заговорила не подходившим к ее облику басовитым, прокуренным голосом, а ее карие глаза, неестественно увеличенные толстыми линзами очков, смотрели ласково.
- Препараты на вас действуют удивительно, - сказала она и повторила: - Удивительно! Очень пришлись организму. А вы сомневались. Теперь вам осталось только улыбнуться по поводу собственного неверия и… немножечко помочь самой себе. Как бы вам получше объяснить? Отвлечься от всего обыденного. Понимаете? Например, влюбиться. Самым обыкновенным образом. Ваше настроение должно быть хорошим. Это сильнее всяких лекарств. Ну, как? - Она смотрела внимательно, с едва заметной задоринкой во взгляде и слегка наклонив голову. - Влюбимся?
Лена растерялась. Она не знала, что ответить. Тут же вспомнилась Клаша, ее наставления о том, как выбирать мужа и ладить с ним. Но сама Лена никогда не думала об этом, ни в кого еще не влюблялась и поэтому не могла справиться с неожиданно овладевшим ею смятением.
- Не знаю, - только и ответила она, не поднимая глаз.