- Ну и хорошо, - уже безразличным тоном проговорила доктор и вручила Лене больничную карту. - Это отдайте своему участковому врачу. А с физической работой вам придется повременить. Болезнь позади, но поберечься надо.
- Как повременить? - не поняла Лена. - Чем же я буду заниматься? Что делать?
- Повременить, повременить, - настойчиво повторила доктор, похлопывая Лену по плечу. - У нас безработных нет, стало быть, и вам подыщут что-нибудь подходящее. Вы ведь не безграмотная, не какая-нибудь темная. Хотите, поговорю с Ильей Петровичем Груздевым? Он к нам частенько заходит. Может быть, устроит вас в управлении…
На улицу Лена вышла радостная и удивленная, как будто бы и не болела. Она шла твердым шагом. Ноги были сильными, как прежде, как там, на тренировках в спортивном зале. Казалось, стоит пробежать чуть-чуть, оттолкнуться - и она пойдет колесом вдоль бортика газона, уже высушенного солнцем, мимо набравших зелень тополей.
Всем своим существом Лена чувствовала, что силы возвращались не только к ней, но и ко всему живому: апрельское солнце освобождало землю от наледи, хотя она и цеплялась серыми зализанными глыбами за кюветы и обочины. Вдоль всего проспекта рассыпались люди, они взмахивали ломами и лопатами, разбивали талый снег, раскидывали его в стороны. Из-под грязных ледышек текли ручьи, перекрещивали вдоль и поперек бетонные плиты дороги. "Как это повременить? - вновь подумала Лена. - Значит, остаться где-то на краю жизни?"
И вдруг - или это только показалось Лене - промелькнуло знакомое лицо. Это была Катя, ее раскосые плутоватые глаза, ее голос и смех. Она ловко вонзала в лед острие сверкающего на солнце лома. Осколки летели во все стороны, и один из них угодил в щеку долговязому сутуловатому парню. Он провел рукой по лицу, размазал грязь. Катя заметила свою оплошность, улыбнулась и запела, играя озорными зелеными глазами:
- Милый друг, прости, прости все мои пригрешности, и буду я тебя любить до самой бесконечности! Прости, Боренька! Все поцелуи за мной, а сейчас некогда. - Она бросила лом, который с веселым звоном покатился на середину дороги, и побежала к Лене.
- Ты? Ах ты, мой тубик! - чмокая Лену в щеки и губы, вскрикивала Катя. - Смотришься на все сто! К черту работу, идем - провожу.
Они медленно пошли по тротуару, щурясь от солнца, бившего в глаза.
- А я-то думала, тебя к вечеру выпишут, зайти хотела, - заговорила Катя. - Ну ничего, с тобой все в порядке. А у меня ни вот столечко порядка нет. Пока ты в больнице лежала, я тут столько начудила!.. Как теперь и расхлебывать, не знаю. Помнишь Гришку-механика? В оркестре на барабане играл? Смуглый такой, здоровенный. Шея - во! Волосы до плеч. Да знаешь ты его, знаешь! Все его Тарзаном зовут. Так вот, повадился этот Тарзан к нам в общежитие. Я еще с работы не успею прийти, а он сидит на лавочке. Увидит меня. "Здрасте, - говорит, - наше вам" и - за мной по лестнице. Я ему: "До свиданьица", а он, черт гривастый, прет прямо в комнату. "Кому, - говорит, - нельзя, - а нам можно". Садится на стул и ухмыляется бесстыже. Ты слушаешь? Все бы это - ерунда. Можно было бы с ним посидеть, но, ты понимаешь, надо же в это время новому баянисту приехать. Демобилизовался он, теперь на "воздушке" работает. И у нас в клубе. Играет - заслушаешься. Тихий… Да ты видела его, только что в лицо я ему невзначай залепила. Борисом зовут… До чего внимательный, обходительный. И голос ему мой нравится, и мелодию схватываю быстро. Говорит, будто я настоящий самородок… Ты думаешь, я к чему? Да к тому, что это - готовый муж. Подластись, и - твой. Чего молчишь? - Катя выжидающе посмотрела на Лену. - Посоветуй! Я же из всех девчат одну тебя слушаю.
- А как же Тарзан?
- Эх, Ленка! - сокрушенно протянула Катя. - Зеленый горошек ты еще. Ничего в наших бабских делах не понимаешь. Что я - к этому Тарзану цепями прикована? Или соглашение с ним долговременное подписала?
- По-моему, ты неразборчива. О новом баянисте тебе известно столько же, сколько о Тарзане. А Тарзан… ничего-то ты о нем не знаешь. Впрочем, не будем портить настроение в такой хороший день. Одно ясно, муж ведь - это не просто. Я понимаю так, что на всю жизнь.
- Завела скукотищу. Еще скажешь: хороша жена мужем. Не то время. Все теперь наоборот. Был бы муж, а уж мы сделаем из него человека. Какого нам надобно. А, ну их всех! - неожиданно закончила Катя. - Только Бореньку моего не трожь. - Она оглянулась в ту сторону, где работали люди, забеспокоилась: - Потеряли меня, наверное. Когда в бригаду придешь?
- Через неделю. Только вот… не в бригаду.
- Это как же?! На тебя не похоже!
- Врачи не разрешают.
- А куда же тогда?
- Бумажки перебирать. Эх, Катюха!
- Ничего, ничего, Ленка, - неуверенно успокаивала Катя. - Не век же. Окрепнуть надо. Сама знаешь, с нашей работенкой не всякий мужик справится. Побегу я, а ты иди, отдыхай. Хватит твоей койке пустовать.
Она оглянулась несколько раз, помахала рукой.
Эта встреча оставила в душе Лены смешанное чувство радости и огорчения. Она радовалась своему выздоровлению, теплому весеннему дню, но ее тревожила неизвестность будущей, совсем иной жизни. Справится ли она с работой в управлении, куда теперь направят ее, сможет ли обойтись без привычного дела, в котором до этого времени видела смысл своей жизни.
Глава третья
СНОВА В РЕЧНОМ
За иллюминатором самолета медленно развертывались виды большой стройки. Бурая река, петляя, уходила на юг. Ближе к плотине, по обоим берегам, теснились белые коробки зданий. Зеленые стрелки улиц поднимались на взгорье, к неоглядной тайге.
Каких-нибудь пять лет назад говорили о том, что здесь будет настоящий город, но тогда верилось в это с трудом. На глазах Василия выдвинулся в реку квадрат перемычки. В те времена тоже говорили о плотине, которая когда-то перегородит реку. А сейчас - вот она, перекинулась от берега к берегу серым бруском. Ползут по ней жучки-машины, гусеницы-поезда.
Пять лет назад он, учитель средней школы, привез сюда, в будущий город Речной, ребят на экскурсию. Они бродили по днищу шлюза, запрокидывали головы, глазели на работу снующих вверх и вниз молотов, которые, глухо охая, загоняли стальные шпунтины в грунт.
Ученики забирались на плиту водобоя, цепляясь за железные прутья арматуры, и дивились, как откуда-то с неба бесшумно падала бадья-шаланда, нависала над переплетениями металлических стержней, накренивалась и обрушивала в блок вязкий бетон. И тогда на него с ожесточением набрасывались люди в брезентовых куртках и резиновых сапогах, вонзали стрекочущие вибраторы. Это был упорный бой, жаркий, но короткий. Автоматы трещали без умолку, пробивая и уплотняя каждую пядь вязкой, упругой массы. И вновь, заслышав сирену портального крана, люди отступали к границам блока. Вновь нависала над ними бадья-шаланда.
- Майна! - кричала девушка в красном платке. - Давай! - Она махала квадратной рукавицей.
Железная челюсть бадьи откидывалась, бетон тяжело плюхался на решетку арматуры и сползал с нее, заполняя блок до самых краев опалубки. И опять люди устремились вперед, держа наперевес отливающие белесым сплавом вибраторы, волоча за собой черные, в пятнах цемента, змеи шлангов. Дробные очереди сливались в одно дружное стрекотание. Пики вибраторов погружались в бетон, выныривали из него, и, блеснув на секунду, снова нацеливались, и снова прошивали тугую массу. Руки бетонщиков дрожали вместе с механизмами, и, казалось, сам воздух вокруг тоже дрожал.
Потом все стихло, и школьники увидели на усталых лицах людей радость: блок закончен, забетонирован.
- Ну что, следопыты, интересно? - спросила девушка, сдернув с головы красный платок. Ее короткие густые волосы трепал ветер.
Ребята кивали: "Здорово!"
- И нам интересно! И мы мечтали вот так. А что? Растите быстрее - сами станете бетонщиками. Или арматурщиками. Можно и монтажниками. У нас тут профессий - не сосчитать. И каждая нужна!
Голос девушки был мягким и чем-то напоминал Василию голос его матери. На него словно пахнуло теплым ветерком детства: и голос этот он слышал, и серые с голубизной глаза видел когда-то. А ребята тормошили: не терпелось идти дальше. В их блокнотах появилось новое имя - Лена Крисанова, бригадир бетонщиков. Василию запомнилось это имя, запомнился пристальный взгляд широко расставленных глаз. Совсем еще юная девушка, по-видимому, была влюблена в свою нелегкую работу. Да и самого Василия захватил стремительный мир стройки. Все вокруг двигалось, рокотало. Каждый звук, каждое движение были как будто бы согласованы заранее и взаимосвязаны. На дне котлована, словно по огромной арене, кружили самосвалы. По откосам земляной кручи ползали, зарываясь стальными ножами в грунт, бульдозеры. Ближе к плотине, очертания которой приподняли горизонт, вспыхивали и гасли молнии электросварки.
На другой день Василий вместе с ребятами вернулся в районный центр. После каникул вновь начались занятия. Ученики стали забывать о походе на Гидрострой, их впечатления постепенно угасли, как это бывало и после многих других экскурсий, а Василию все так же ярко помнились картины стройки.
С каждым днем его сильнее тянуло в этот шумный, многолюдный мир, где все думали об одном и том же большом деле и не только думали, а творили его.
Ни с кем не посоветовавшись и не написав об этом Любе, которая тогда училась в Москве, Василий уволился из школы и уехал в Речной. Два с лишним года работал он на арматурном дворе, пока не вернулась из Москвы Люба.
И вот теперь Василий снова возвращался из старого районного города, но уже не арматурщиком, а преподавателем вечернего института, который открылся в Речном, Василий женился. Люба, его жена, должна была приехать следом, после того как он получит квартиру. Только это и позволило уговорить Любу. Ни за что не хотела забираться в глушь. "А разве это глушь?" - спрашивал себя Василий, вышагивая по бетонной ленте тротуара, разглядывая свеженькие дома, читая вывески на школах, магазинах и даже - ателье мод!
Но все это не было для него главным. Смысл города составляла стройка. На юго-западе сооружался текстильный комбинат, крупнейший в Европе. Туда катили тяжелые самосвалы, до краев наполненные жидким бетоном, туда, богатырски пофыркивая, тянули грузовики платформы с громоздкими конструкциями. Город учился жить большой жизнью.
Наступил вечер. Когда Василий подошел к гостинице, фасады домов уже заслонили солнце и его оранжевые отсветы поблекли. Идти в помещение не хотелось, но надо было позаботиться о предстоящем ночлеге, и Василий открыл дверь.
В гостинице все было как прежде - по-домашнему. На низкой деревянной подставке стояла кадушка с фикусом. Его стебли широко раскинулись, протянув тяжелые листья к потолку, опустив их к проходу, где лежала красная дорожка. На столе дежурной горела лампа под пестрым матерчатым абажуром. Ксения Александровна, тетя Ксеня, как называли ее постояльцы, встретила Василия словно дорогого гостя.
- Милости просим, Василий Иванович, с утра ждем. Проходите на второй этаж, в седьмую комнату. Там еще жилец. Петр Иванович Норин. Да вы знаете его, наверное. Снабженец с Разъезда. Его все тут знают. Человек культурный. Уживетесь. Одному-то скучней.
Петра Норина Василий застал за бритьем. Тот стоял у письменного стола и старательно массировал электрической бритвой плотные розовые щеки; не выключая бритвы, кивнул:
- Проходите, проходите. Чемодан можно в шифоньер. И пальто. Для мелочей есть тумбочка. Вон та.
Взгляд Норина был тяжелым, неподвижным. Можно было подумать, что Норин, с добродушной улыбкой, открытым лицом, светлыми, зачесанными назад волосами, существует сам по себе, а его глаза, на редкость для блондина - карие, живут своей, особой жизнью. Они не согласовывались с выражением лица, с тем, что говорил и как поступал Норин.
Василий разделся, прошел на середину комнаты. Она была удобной - квадратной, с двумя окнами на одну сторону. Обстановка располагала к уюту: письменный стол, два кресла, две деревянные кровати, зеркало. Он выдвинул ящик тумбочки, раскрыл дверцу и захлопнул ее.
- Жить можно! - сказал из своего угла Норин. - Вы надолго?
- Думаю, что навсегда.
- Любопытно! - Норин кончил бриться, смочил лицо одеколоном. - Ну, давайте знакомиться. Норин Петр Иванович.
Василий назвал себя.
- Опять любопытно. Два Ивановича в одном номере.
- Любопытного тут мало. Пять лет назад на стройке было пятьдесят Ивановых и столько же Иванов Ивановичей.
- И снова любопытно! - рассмеялся Норин. - Откуда эта статистика? Вы же первый день в городе.
- Первый после перерыва…
- Курите? - перебил Норин, протягивая нарядную коробку сигарет "Фемина". - После перерыва, говорите?
- Да, я здесь работал. Арматурщиком.
- Рядовым арматурщиком?
- Не совсем - бригадиром.
- Любопытно. Ну и что же, решили возвратиться на свой пост?
- Нет. Буду работать в институте. Преподавателем математики.
- Что-то я вас не пойму. Работали арматурщиком, теперь преподаватель… За это время вы закончили институт?
- Это случилось гораздо раньше. Я еще до стройки работал в школе. А вот потянуло… - Василий помедлил. - Молод был. Романтика!
- Был молод! Вы и сейчас - настоящий жених.
- Куда там!
- Значит, уже обкрутили!
- Сам обкрутился. Третий год…
- Да, поторопились. А впрочем… - Норин притушил сигарету, встал и расправил широкую грудь. Он был высок, грузен, но выглядел молодо. Ему нельзя было дать и тридцати. - Жена, наверное, красивая? - спросил он между прочим, скорее утвердительным тоном, и протянул руку к спинке кровати, на которой висел галстук. - Молодая? - Взгляд Норина задержался на Василии, и в глазах на какую-то секунду сверкнули веселые огоньки.
- И молодая, и, говорят, красивая. Но разве в этом дело?
- Э-э, Василий Иванович! К чему скромничать? С красивой женой приятно… пройтись. Но за красивой женой всегда найдутся и охотники. - Норин расхохотался. - Не беспокойтесь, вас это не касается. Брюнеты, да еще голубоглазые, нравятся женщинам, - заключил Норин, укладывая бритву в футляр. - Не хотите ли поужинать? В ресторан пускают до десяти.
- Можно в ресторан, - охотно согласился Василий. Никаких запасов в дорогу Люба ему не дала. Да и уезжал он, когда она была на работе.
Норин и Василий вышли на улицу, освещенную желтыми шарами фонарей. Повсюду ярко светились окна. "Как в настоящем городе, - подумал Василий, - но воздух - не городской".
Где-то совсем близко, за домами, была река, чуть дальше разлившаяся в море. Даже бульвар, по которому они шли, назывался Приморским. И это на Урале, а не где-нибудь на черноморском побережье Кавказа! Все здесь дышало молодостью и новизной. Василию приятно было идти по этому городу и сознавать, что здесь он будет жить.
Словно отвечая его настроению, Норин сказал мечтательно:
- Неплохо бы обосноваться в Речном. Вы знаете, Василий Иванович, мне этот городок, как говорят, пришелся. Не Москва, конечно, зато и не наш поселок. Там пойти некуда. Ни ресторана, ни клуба. Народ - какой-то серый. Правда, платят неплохо и сам себе хозяин.
Ресторан помещался в отдельном одноэтажном здании. Стены его почти полностью состояли из стекла. Поверх плоской крыши, на фоне черного неба, горела голубая неоновая надпись: "Волна".
Норин окинул взглядом зал.
- Сядем к Машеньке, - сказал он Василию и направился, тяжело и величаво, к свободному столику. - Здесь, конечно, нет никаких цыплят табака или барашка чанахи, - насмешливо продолжал он, усаживаясь в кресло. - Самая простая пища. Зато всегда есть "три звездочки".
Он протянул Василию меню, а сам повернулся к ярко разрисованной ширме, которая скрывала вход на кухню. Завидев официантку Машеньку, он поманил ее пальцем.
Засияв улыбчивым круглым лицом, она подошла к столику.
- Опять к нам пожаловали? Что принести?
- По бифштексу с луком. Не возражаете? - спросил он Василия. - Пару бутылок минеральной, сыр. И побыстрей, милочка. Договорились? - вкрадчиво сказал Норин, чуть коснувшись ладонью Машиной спины.
Она рассмеялась, посмотрела лукаво.
- И норму тоже?
- А как же? Двойную.
Через час Норин и Василий, благодушно настроенные, вышли на улицу. Небо пестрело бледно горящими звездами. Воздух был влажен и легок - чувствовалась близость разлившегося на многие километры моря.
- Может быть, дойдем до пристани? - спросил Василий. - Не заваливаться же спать в эту пору.
- Давайте лучше сюда, вниз по проспекту. Здесь ближе. Правда, выйдем не к морю, а к реке, но зато… - Норин пытливо посмотрел в глаза Василию и неожиданно спросил: - Как вы насчет женской компании?
- В каком смысле?
- В прямом, конечно. Здесь живут настоящие нимфы. Это днем они неотесанные, а… Не усложняйте, Василий Иванович. Ни один нормальный мужчина не откажется поболтать с хорошенькой девушкой.
Они прошли еще немного вперед. Василий смотрел на их собственные тени, которые двигались впереди, приближались к фонарным столбам, становились уродливыми, короткими, вновь вытягивались на светлом бетонированном тротуаре, и думал о Любе, о том, как устроится их жизнь в Речном.
- Вот и общежитие. - Норин кивнул на четырехэтажное выбеленное здание. - Может быть, все-таки заглянем на полчасика? Побалагурим. В картишки перекинемся. Здесь есть некая Катюша. Общительная. Причем их как раз двое. Вторая, должно быть, посерьезнее. Ей-богу, наша нравственность не пострадает.
Норин остановился и запрокинул голову. В ярком свете окна вырисовывался силуэт девушки. Норин сдернул шляпу и стал размахивать ею. Девушка исчезла.
- Сейчас прискачет, - весело заключил Норин.
- Я все-таки пойду к реке, - сказал Василий, - а вы встречайте свою нимфу.
- Нет, нет! - запротестовал Норин, обхватив Василия большой сильной рукой. - Так не годится. Вместе так вместе. Да вот и она, - сказал он, все еще придерживая Василия.
Из двери общежития вышла девушка и следом за ней высокий нескладный парень.
- Вот и она, - помедлив, повторил Норин. - Добрый день, Катюша! Сколько лет, сколько зим!
- Вот уж действительно без одного дня неделя, как заходили… Катя, - сказала она, протягивая руку вначале Василию, затем Норину. - Познакомьтесь. - Она приподняла длинную, казалось, безжизненную, руку юноши. - Бригадир "воздушников" и музыкант, каких на сто верст кругом не видывали.
- Что уж вы так, Екатерина Леонидовна? Просто - любитель. - Парень замялся, откашлялся и, простившись коротким рукопожатием со всеми, пошел вниз по улице.
- Завтра в клуб заскочу, ровно в семь, - крикнула ему вдогонку Катя и зябко поежилась. - Однако холодище какой!
- Что ты, Катюша! Теплынь, - возразил Норин.
- Разжарило!
- Вот именно! Жених? - кивнул Норин вслед ушедшему парню.
- Жених! - с вызовом ответила Катя.
- Коля, Вайя, Боря? - язвительно уточнил Норин.
- Боря, - улыбчиво сказала Катя. - А что?
- Да ничего! Может быть, все-таки повеселимся? Это мы организуем! В момент! - Норин стиснул Катю обеими руками, она взвизгнула, закружилась на месте и вывернулась.
- Медведь шалопутный! Все кости отдавил.