Но Андрия не унимался, он подбежал к Ласточкиному хвосту и зашептал ему что-то на ухо, тот схватился за голову. Тут поднялся такой смех, что стены задрожали. Я понял, что произошло что-то непоправимое, и, не помня себя от страха и смущения, пустился наутёк. А вслед мне нёсся оглушительный хохот.
Гроб разбитой мечты и собачья игра
На улице меня остановил большеглазый человек с густыми лохматыми бровями. Одет он был в куладжу, в руках держал длинные янтарные чётки и медленно перебирал их на ходу.
- Ты рачинец? - обратился он вдруг ко мне.
- Да, батоно, - бросил я ему тоже на ходу.
- Работу ищешь?
- Да.
- На свирели играть умеешь?
- Нет!
- А плотничать, камни тесать тоже не умеешь?
- Нет, батоно!
- Какой же ты рачинец?! Рачинец к мастерку и молотку сызмальства, как к своим пяти пальцам, привычен, а о тонэ и кастрюльном деле и говорить нечего. А ты откуда такой взялся, никакому ремеслу не обучен?
Что мне было ответить, я словно к месту прирос, рот разинул.
- Что смотришь, так и будешь стоять с разинутым ртом! Ну иди, иди себе с богом, может, на какой улице и не хватает такого ротозея, а мне ты не нужен, мне каменщика подавай! - и ушёл.
А я так и остался стоять, ни звука не смог произнести. Когда человек в куладже спросил, не ищу ли я работы, в сердце моём зажёгся огонёк надежды. Может, и впрямь, наперекор дурному глазу несчастного Кечошки, ждёт меня удача? Но огонёк этот быстро испепелил мою надежду и так же быстро погас. Печально побрёл я жаркой улицей. Раскалённая мостовая немилосердно жгла подошвы.
Эх, думал я, благословенна родная моя Сакивара, там хоть босым пройтись можно, идёшь себе, мягко так ступаешь, а в городе каменные мостовые измолотили, изодрали мне все ступни. Да, в городе многое из камня. Сердца людей тоже будто каменные, холодные, жестокие. Брожу я, брожу по улицам, ищу себе подходящее дело, что-нибудь полегче, а то камни таскать - увольте! Надоели мне камни да каменные глыбы. Мало того, что в Кутаиси, таская их, сломал себе спину, так нет же, ещё и в Тбилиси таскай, убиться что ли из-за этих проклятых прикажете? Положить себе безвременно на сердце большущий камень! А впрочем, если я здесь и помру, некому даже и за упокой души помолиться. Наверное, и могилы не удостоят. Кому до Карамана дело!
На углу улицы прямо на меня налетела девушка в белом платье. Остановилась. Взглянула, уставилась на меня в изумлении и вдруг заулыбалась. Я тоже улыбнулся в ответ, - за это денег не берут. А девушка не больше, не меньше, бросилась мне на шею, обняла и ну целовать. Улыбка на моём лице так и застыла. Тут девушка снова поглядела на меня и говорит ласково так:
- Когда же это ты, родимый, приехал, почему молчишь. Тётушка ничего мне не передавала?
- Какая ещё тётушка? - вытаращился я на неё.
- Как какая? - видя моё замешательство, девушка тоже смутилась. Потом спрашивает:
- Разве ты не Вануа Тандилашвили?
Я сначала было хотел солгать, да мол, потом подумал, что враньё до хорошего не доведёт, и сказал:
- Нет, генацвале, Караман я, Караман Кантеладзе.
- Ой, глупая моя голова! - Девушка зарделась, как малина, и в смущении бросилась бежать от меня.
Ну, словом, что тут долго рассказывать. Кто-то принял меня за родственника да наградил поцелуем. А жаль, что всё так быстро кончилось! Хороша была девушка, и сладок поцелуй! Щека у меня горела, и я долго провожал её взглядом, пока она совсем не скрылась из виду, и всё думал, может, хоть разок оглянется, но девушка не оглянулась.
Печалью отозвался во мне поцелуй этой девушки. Я повернул назад, в надежде догнать её, пристально вглядываясь в лица всех проходящих в белых платьях. Её нигде не было. Но одна из девушек показалась мне похожей на Гульчину; сердце моё так и упало от того, что она, не обратив на меня никакого внимания, прошла мимо. И тут Гульчина безраздельно завладела моими мыслями. "Ах если бы она действительно оказалась рядом и вот так обняла бы меня, а?" - думал я. Уж тогда, очевидно, в четвёртый раз принял бы я святое крещение и никакая смерть меня не взяла бы, жил бы да поживал многие века, как Мафусаил.
Должен вам признаться, что таких красивых девушек, как Гульчина, в городе много. Вероятно, все они приезжают из деревень.
Гульчина ведь тоже собиралась учиться в городе, - ни за что не поверю, что именно здесь, в городе, рождается такое множество солнцеликих красавиц!
У нас в Сакиваре одна такая красавица - Гульчина, а в городе их - тысячи! Счастливчики живут в этом городе! Если есть у человека хоть малая толика умения и привлекательности, - выбирай себе любую, какую пожелаешь! Это я так, для красного словца говорю, а то ведь мне, кроме Гульчины, никого не надо! Пропади все эти красавицы пропадом!
"Может, Гульчина уже здесь, в городе, и ждёт меня? - от этой мысли в душе моей зацвели розы: - Вот идёт она по улице, освещая всё вокруг улыбкой, на ней красивое шёлковое платье, коса на грудь переброшена. Ребята следуют за нею голубиной стаей, а она, задумчивая, ушедшая в свои мысли, не обращает на них никакого внимания. Меня она ищет, одного меня!
- Ау, Гульчина! - зову я её издали.
Она вертит головой, как оленёнок, узнает мой голос и всё ещё не веря, что я могу оказаться здесь, рядом с нею, недоверчиво вскидывает на меня глаза.
- Гульчина, Гульчина, это я!
- Караманчик, милый ты мой! Каким ветром тебя сюда занесло мне на радость!
Я беру Гульчину под руку, мы идём, а городские парни с завистью смотрят нам вслед. Пусть себе смотрят, если Гульчина будет рядом со мной, мне сам чёрт не страшен.
- Где ты живёшь? - улыбаясь, спрашивает она.
Я не могу скрыть от неё правды и рассказываю ей всё подряд, без утайки.
- Это ничего, главное, не отчаивайся! - обнадёживает Гульчина. - Чтобы познать истинную цену жизни, надо многое выстрадать, если проживёшь жизнь в праздности, в весельи, не почувствуешь настоящего её вкуса.
Мы входим в огромный дворец.
- Всё это твоё, с сегодняшнего дня и твоё, и моё, понимаешь? - говорит она. Я обнимаю рукой её стан, и мы вместе возносимся высоко в небо…"
Вдруг я почувствовал, что споткнулся о камень, с головы моей свалилась шапка, и я больно обо что-то стукнулся, мгновенно слетев с небесных высот на грешную многострадальную землю.
- Дохлая собака, глаз у тебя нет! Что ты тычешься, как слепая курица? - выругался кто-то рядом.
Я открыл глаза, вижу, рядом на земле лежит человек с привязанным к спине гробом. Тут только я и сообразил, что так загромыхало, когда я ударился головою. Мужчина с трудом поднялся, поправил на спине гроб, выругался ещё разок и пошёл своей дорогой.
Взглянул я на него и почувствовал, как тело моё покрылось холодной испариной, - мне показалось, что из огромного красного гроба высунулись человечьи ноги и самостоятельно шагают пустынной улицей.
Я не знал, конечно, кого уложат сегодня в этот гроб, но пока что в нём оказались разбитые мои мечты.
"Хорошо ещё, - подумал я, - что гроб не упал мне на голову, - вот было бы удовольствие!"
Неподалёку купил я хлеб, шёл по улице и уписывал его. Вдруг кто-то меня остановил:
- Ты что это, друг, чёрствый хлеб гложешь? Идём со мной, заработаешь на горяченькое.
Я проглотил довольно большой кусок и сказал:
- Это уж смотря какое дело, батоно.
Человек привёл меня к новеньким тесовым воротам. Зашли во двор.
- Видишь вон те большие камни, снеси-ка их в овраг и те маленькие, что кругом валяются, тоже подбери, заплачу тебе, сколько следует, и обедом угощу.
Я оглядел двор оценивающим взглядом и увидел, что работа тут не по мне:
- Эти камни, батоно, придётся выкорчёвывать, они так вросли в землю, что даже вдвоём их не сдвинуть с места.
- Что, что ты городишь! По-твоему, значит, чтобы очистить этот двор, мне придётся вызвать сюда всё войско русского царя?!
- Ваша воля, батоно!
- Берись-ка за работу, не ленись. Вознагражу тебя достойно.
- Что говорить, батоно, ежели мне весь этот двор подарите, и то один не управлюсь, и всё тут! Вон эти мелкие камни, так их, если желаете, уберу, это пожалуйста, возьму с вас недорого. А те, увольте, нет!
- Мелкие, ха-ха! Нашёл дурака, с мелкими я и без тебя справлюсь, позову соседских мальчишек, они мигом их унесут. А раз так, давай-ка отсюда подобру-поздорову! - и он волосатой рукой указал мне на ворота.
Я ещё раз взглянул на каменные глыбы и убедившись, что хорошего из этого ничего не получится, молча вышел.
В полдень стало невыносимо жарко, кругом всё словно в огне раскалилось, и я свернул к Куре, - у воды всегда небольшой ветерок.
Отмель кишела голыми мальчишками - одни валялись на песке, другие с визгом и хохотом плескались в воде. "Жаль, - подумал я, - нет здесь волов, вцепиться бы какому-нибудь в хвост, и давай! - прямо на середине реки оказаться". Решил, войду по пояс, авось прохлажусь немного. Разулся, положил одежонку под камень, каракуль свой на камень надел и вошёл в реку по колено. Хорошо мне стало, приятно так. Окунусь-ка с головой разочек, подумал я. Окунулся раз, другой, третий, как гусь, вылез на берег, отряхнулся и лёг на песочек. Тут я заметил длинного худого парня, державшего в руках тоненькую палку, рядом с ним стояла такая же тощая, пёстрая собака.
Парень закидывал палку в реку, а собака стремительно кидалась в волны и выносила её на берег, дрожа всем телом и отряхиваясь, подбегала к хозяину и вручала ему палку, которую несла в зубах.
Я долго наблюдал за этой игрой и так увлёкся, что забыл обо всём на свете. Подул ветерок, и мне вдруг стало почему-то холодно. Дрожа всем телом, я повернулся к камню, под которым лежала моя одежда, и замер как громом поражённый, - под камнем было пусто, а на камне сиротливо торчала моя шапка да неподалёку валялись рваные панталоны.
Горе тебе, Караман, до чего ты дожил! Колени мои подкосились, я упал ничком и спрятал лицо в ладони.
- Что с тобой случилось, парень, может, в воде тебя кто укусил? - спросил меня какой-то тонконогий мальчишка.
Беззвучно протянул я руки в сторону своих драных панталон.
- Одежду у тебя украли, - ой, горе-то какое! Что за негодяй это сделал, попадись он мне, я шею ему сверну, - возмутился он.
- Какой-то хромой недавно что-то тащил, он, вероятно, и украл твою одежду, - сказал подошедший одноглазый верзила.
- Где, где?..
- Туда прошёл, к парому.
Я голышом со всех ног пустился к парому.
- Дядя, - спросил я паромщика, - здесь сейчас никто не проходил?
- Нет, сынок, не замечал что-то, а ты что, одежду потерял?
- Да.
- Ты из деревни?
- Да.
- Напрасно ищешь, сынок, всё равно не найдёшь. Здешние жулики всегда так поступают с вашим братом.
Печальный, возвратился я к своей шапке.
- Эй ты, у тебя одежду украли? - спросил меня какой-то мальчик, который успел снять рубашку и уже скидывал штаны.
- Падут на меня все твои беды, не видел ли ты случайно вора? - с надеждой спросил я.
- На тропинке повстречался мне какой-то горбун, под мышкой он что-то нёс.
- Правда?!..
- Чего мне врать.
Надел я панталоны, нахлобучил на голову свой каракуль и побрёл вверх по берегу искать вора в прибрежном лесочке. Мусору там валялось много, а вора нигде не было видно. Стемнело уже.
Не думал я, конечно, что возвращусь из Тбилиси с хурджином полным злата-серебра, но уж, что так вот разденут меня да бросят нагишом на берегу, этого я и представить себе не мог.
Эх, что это было за зрелище! И что им стоило, этим негодяям, оставить мне вместо шапки рубашку или уж брюки на худой конец!
По лесной тропинке прошли мальчик с собакой, собака бежала впереди хозяина, он что-то насвистывал себе под нос, а увидев меня, равнодушно спросил:
- Нашёл?
- Разве найдёшь! - я безнадёжно махнул рукой.
- Далеко живёшь?
- У большой мельницы, через три улицы.
- Есть у меня сосед, он даёт напрокат старьё, хочешь я его сюда пришлю?
- Ну а потом что?
- Ничего, одолжит тебе какое-нибудь барахлишко и до дому проводит, а за это ты ему денег дашь, а старьё тут же вернёшь.
- Откуда у меня деньги, все, какие были, в кармане брюк лежали.
- Одолжи у кого-нибудь, у соседа, например.
- Сосед ещё беднее меня.
- Ну, брат, даром теперь даже кошки не ухаживают.
Вдруг словно бес в меня вселился. Дай, думаю, одолжу одежду у этого мальчишки: затащу в свою хижину, раздену, отберу деньги и убегу. А стоило бы это сделать, потому как он, вероятно, и был сообщником того, кто меня обокрал.
Чего же мне было его жалеть. И тут я решил, что действительно вонючая душа у города; а какова же она у человека, который мог отнять последнее у несчастного деревенского оборвыша? Опротивел мне и город тот поганый, и незнакомый мальчик, которого я собирался задушить, но быстренько я этого беса из своей души изгнал. И как только смел я, несчастный, такое замыслить! Человека убить!!
Может, подумал, у него и пистолет есть, пристрелит он меня ни за что, лучше уж остаться голым, чем лежать мне безвременно в могиле.
Хозяин собаки понял, что от меня толку не будет, махнул рукой и пошёл себе по тропинке. Собака побежала сзади. Я посмотрел ей вслед и позавидовал:
"Счастливая, - думал я, - всегда на ней есть одежда, если уж сдерут с неё шкуру, а так украсть никто не украдёт. И в Куре она одетая купается, входит и выходит спокойно, зимой и летом в одних чохе-архалуке ходит, не жарко ей, не холодно… А я… Видела бы меня сейчас Гульчина!"
И захотелось мне в этот миг умереть. Глупая вещь самоубийство, но на мгновение я вдруг почувствовал себя глупцом; что поделаешь, ведь и я человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Но не успел я подумать о самоубийстве, как встал перед глазами моими отец, рассказывающий мне притчу о бочке яда и капле мёда. Я сразу приободрился.
Вы, вероятно, знаете, что когда человек всё потерял и остался, так сказать, в чём мать родила, не очень-то он заботится о том, что скажут окружающие: вот так и я, решился почти голым идти по улице. Подождал пока хорошенько стемнеет, натянул на глаза шапку, поправил панталоны и побежал. Но как только появился я на улице, кто-то истошно закричал:
- Скорей, скорей, на помощь! Из сумасшедшего дома человек сбежал! Держите, держите!
Я побежал быстрей. Народ со смехом за мной:
- Лови, лови!
Кто-то притащил верёвку. Меня поймали и привязали к фонарному столбу.
- Люди добрые, я не сумасшедший! - вопил я изо всех сил.
- Ну конечно! - издевались вокруг.
- А может, ты царь Ираклий, - спрашивал меня тот, кто набросил мне на шею верёвку.
- Какой там сумасшедший… из деревни я!
- Вяжите его, вяжите!
- Ей-богу, я не сумасшедший, обокрали меня! - орал я во всё горло.
Народу всё прибавлялось:
- Человека убили?
- Вора поймали?
- Кто, кто, разбойник, бандит?!
Кто-то ударил меня ногой, кто-то стукнул кулаком, а я, не помня себя от боли и обиды, повторял одно и то же:
- Не сумасшедший я, нет! Обокрали, обокрали!
- Дай ему, как следует, может, в себя придёт!
- Остановитесь, люди, он правду говорит. Сегодня у этого несчастного на Куре украли одежду, я своими глазами видел! - подскочил ко мне высоченный юноша.
- Наверно, потому он и сошёл с ума, - не сдавался мой мучитель.
- Пустите меня, пустите, не сумасшедший я, - твердил я горько.
Верёвка немилосердно натирала мне руки и ноги, так, что терпеть не было сил.
- Ну-ка, люди добрые, не пожалейте, если есть старьё какое, вынесите несчастному, наденьте на него, пусть идёт своей дорогой! - закричал мой защитник и стал развязывать верёвку.
Наконец я почувствовал, что руки и ноги мои свободны.
А народ хлебом не корми - подавай зрелища. Как узнали, что я не сумасшедший, начались расспросы, как да что. Мучитель же мой даже попросил у меня прощенья. Кто-то притащил мне какое-то старьё. Качаясь, совсем обессилев, побрёл я дальше. Теперь за мной увязалась стайка мальчишек.
Пианица, пианица
За риумкой тианица! -
орали они мне вслед, но я шёл будто не слыша. Колени у меня подгибались, словно ватные, однако если я и был похож на пьяницу, то сам того не замечал. Ребята все шли за мной и кричали, но в ответ я не издал ни звука. Правда, одежда моя пропала, но ума я не потерял, знал, что стоило мне огрызнуться, они б от меня не отстали. С ума бы свели, и снова какой-нибудь сорви голова побежал бы за мной с верёвкой. Да, да, опять приняли бы меня за сумасшедшего, как наших сакиварских Алексу и Пацию.
Кечошку я встретил у самой хижины, он, оказывается, ждал меня с нетерпением.
- Ой-ой-ой! Что это ты нацепил? Совсем стал на главного начальника похож. И где это ты, безбожник, пропадал столько времени?! Ну, что-нибудь выгадал?
- Пусть враги твои и неверные так выгадают! Обворовали меня на Куре.
- И так у тебя ничего не было, а теперь ещё и обворовали тебя, несчастный! А что тебе на Куре понадобилось?
- Жарко стало, освежиться захотелось, а как из воды вышел, сердце прямо-таки упало… эх!
- Эк ты, ничего-то толком делать не умеешь по-нормальному, а туда же лезешь!
- Ну уж, если человек из ворот выйдет и тебя на дороге встретит, в каком, спрашивается, деле у него толк будет!
- Теперь ты все свои беды на меня свалишь. Да разве же я виноват?! Не хорошо так, не к лицу тебе. У каждого человека своя судьба. Недотёпа ты эдакий, когда в Куре плескался, где глаза твои были, в воде что ли их оставил? Чего смотрел-то, чего?
- Не к чему сейчас ерепениться, говорят, когда арба перевернётся, тогда искать дорогу поздно. Смеётся она надо мною, смеётся судьба проклятая, но посмотрим, кто кого одурачит. Еврей знаешь что сказал: - пусть, говорит, господь-бог не даст сыну моему в первый день деньги выиграть. Должен он убыток потерпеть, тогда трезвей будет, и убыток этот потом ему прибылью обернётся. А евреи, знаешь ведь, народ умный, им верить можно.
- Правду говорят, что надежда - хлеб для несчастных!
Я рассказал Кечо обо всём, что со мною приключилось.
- А ты-то что целый день делал?
- Пекарям дров нарубил, они меня за это хорошенько накормили.
- Чудесно! Чего ещё тебе надо! Тебя ведь, мой дорогой, накормить досыта не шутка, живот твой, что пустой горшок, столько времени ты голодный бродил, что буйвол, наверно, в желудке поместится, неужто наелся?
- Наелся и ещё как, неделю могу не обедать. Поздно уже, ляжем, что ли.
- Тебе-то что, ты уже сыт. А мне каково, ослаб я от голода, как зубы у старухи.
- Чего же ты раньше не сказал? Я припас для тебя кусочек мяса да хлеба полушку. Сейчас есть будешь или утром? Говорят ведь, что перед сном наедаться не годится…
- Что ты, если всех слушать, так оглохнешь. Мысли об этом мясе не дадут мне уснуть, а к чему, скажи, сон себе ломать? Давай…
Я поел досыта и уснул.
Утром мы отправились на базар. Пришли. Вдруг Кечошка мой как-то съёжился и поглядывает на меня с жалкой такой улыбочкой.
- Чего это ты? - спрашиваю.