– День будет ясным, но ветреным, – предсказал Федя.
– Почему, Федор Ильич? – настороженно, с явным желанием поспорить, спросил Чернилин.
– Потому что небо на западе чистое и красное, – ответил Федя.
– Это не признак, – с азартом возразил Чернилин.
Федя улегся прямо на траву, на спину, закинул за голову руки и примиряющим тоном сказал:
– Конечно, это не признак.
Чернилину пришлось замолчать. Он вздохнул с сожалением и улегся на траву рядом с Новиковым. Через минуту он уже вскочил и уселся на разостланный плащ около Веры.
– Анастасия Павловна, садись, – обратился он к Стасе, уступая ей край плаща.
Стася молча села, оглядываясь по сторонам. Одна она заметила отсутствие Сафронова.
Солнце опускалось ниже и ниже, и вскоре видно было только небольшой край его.
– Вечереет, – сказала Агриппина Федоровна и обратилась к Чернилину: – Боря, разведите костер.
Чернилин с готовностью вскочил и, довольный тем, что окончилось невыносимое для него безделье, энергично принялся хлопотать вокруг костра.
– Что-то машина задерживается, – продолжала Агриппина Федоровна, – может, и ночевать здесь придется.
– Ночевать! – радостно вскричала Елена. – Очень хорошо! Я буду спать вот на этом дереве, как первобытный человек! – И она поспешно подбежала к столетней развесистой сосне и, раскинув руки, обняла ее могучий ствол.
На крепких ветвях сосны действительно можно было удобно устроиться на ночь.
– Я у костра!
– Я тоже на дереве!
– Я на берегу! – зашумели ребята.
Всем очень понравилась мысль Агриппины Федоровны о ночевке в лесу.
Но только лишь успел Чернилин разжечь костер и проворные язычки пламени заплясали в трескучей сухой хвое, как послышался гул машины и из-за горы, в облаках пыли, весело вылетел новенький грузовичок.
Увидев костер, шофер затормозил, и машина остановилась. Из кабины выскочил высокий человек в брезентовом плаще, в коричневых сапогах и направился к костру.
Ребята, только что радовавшиеся возможности ночевать в лесу, теперь так же бурно обрадовались появлению машины и высокого человека, идущего прямо к ним. Все повскакали с мест и внимательно смотрели то на незнакомца, то на Агриппину Федоровну, которая быстро встала и с улыбкой на раскрасневшемся лице, заранее протягивая руку, шла навстречу незнакомцу.
– Агриппина Федоровна! Милая! – не доходя до нее, взволнованно заговорил приехавший. – Я услышал, что ты едешь в родные края и не удержался, решил сам встретить. Целых восемь лет не виделись, а?
Он на ходу снял фуражку, подошел к Фадеевой и обеими руками пожал ее протянутую руку, потом быстрым взглядом окинул подростков, с любопытством смотрящих на него во все глаза, и, не надевая фуражки, с улыбкой отрекомендовался:
– Григорий Максимович Цветаев, агроном и парторг колхоза "Искра". – И, снова поворачиваясь к Агриппине Федоровне и рассматривая ее, заговорил: – Не изменилась, ничуточки не изменилась, разве только постарше стала.
– Постарела! – засмеялась Агриппина Федоровна.
– Именно постарше! И так же все в цветнике! – Он показал рукой на мальчиков и девочек. – А у нас все по-новому, не узнаешь. Школа там же, только на вид совсем другая стала. Ну, да посмотришь сама. Поехали? – перебил он сам себя.
– Поехали! – ответила Фадеева и направилась к вещам.
Ребята с оживленными возгласами, толкая друг друга, кинулись за своими пожитками.
– Все в сборе? – поднимая с земли пальто, спросила Агриппина Федоровна.
– Все! – ответил Чернилин.
Стася беспокойно оглянулась и нерешительно сказала:
– Сафронова нет.
– Сафронова нет! – подхватил Новиков.
– Ну, покричите его. Одну минутку подожди, – обратилась она к Григорию Максимовичу.
– Сафронов! – крикнула Вера во весь голос.
– Геннадий Петрович! – протяжно закричал, точно заплакал, Чернилин.
И все засмеялись.
– Ген-ка-а! – повторил он, направляясь в гору.
– Вы с ним вместе ходили. Может быть, он заблудился? – спросила Стася Новикова.
Тот внимательно посмотрел на нее и, заметив ее беспокойство, сказал:
– Не волнуйся, Стася, в этом лесу дурак не заблудится. – Затем, повернувшись к Агриппине Федоровне, добавил насмешливо: – Генка сказал мне, что его посетила крылатая муза и он отправился писать стихи.
– Безобразие! – возмутилась Вера. – Мы же договорились никуда не уходить.
– Это похоже на Сафронова, – спокойно отозвалась Агриппина Федоровна. – Покричите, покричите его.
Видно было, что сейчас ее больше всего интересовал разговор с Григорием Максимовичем.
Они разговаривали с увлечением, смеялись, что-то вспоминая.
– Должно быть, Агриппина Федоровна жила раньше в "Искре", – сказала Елена на ухо Вере.
– Да, да, – качнула головой Вера, – и потому, наверное, она и выбрала для нашей поездки это место.
Все, кроме Григория Максимовича и Агриппины Федоровны, разбрелись по лесу в поисках Сафронова. Вскоре все собрались снова у потухшего уже костра, рассерженные и немного встревоженные. Одни высказывали предположение, что Сафронов заблудился, другие считали, что он отправился писать стихи, ушел слишком далеко и не слышит их голосов.
Время близилось к десяти. Смеркалось. Григорий Максимович предложил ехать. Агриппина Федоровна в недоумении развела руками:
– Нет у нас одного, не знаю, что и делать?
Цветаев взглянул на ручные часы:
– Как же быть? Мне нужно к одиннадцати в райком партии… ждать не могу. А завтра машина целый день занята.
– Ничего, – ответила Агриппина Федоровна, – мы пешком придем. – Она вышла на дорогу проводить Цветаева. – Ты прости, что так вышло нехорошо, – с досадой в голосе сказала она.
Григорий Максимович вгляделся в ее расстроенное лицо, тревожно приподнятые брови и сказал, посмеиваясь:
– Не волнуйся, придет ваш парень.
– Я знаю, что придет, – в раздумье ответила Фадеева. – Но меня тревожит этот поступок его… Знаешь что, Гриша, – вдруг оживилась она, – а ведь для нашего Сафронова это будет хороший урок.
– Урок неплохой, но все же мне неприятно, что мы так негостеприимно встретили вас… Тридцать километров пешком!
– Мы сами виноваты, – твердо ответила Фадеева.
Цветаев сел в кабину, кивнул головой опечаленным подросткам, стоявшим около машины, и, с улыбкой взглянув на Фадееву, сказал:
– Если на рассвете машины не будет, идите пешком. Во всяком случае, завтра мы обязательно увидимся.
Машина загудела и тронулась. Последние слова Цветаева донеслись уже издали. И не успел грузовик скрыться за горой, как в кустах послышался глухой, громкий голос Сафронова:
– Иду, иду, не волнуйтесь!
Он приблизился к костру, который вновь разводил Чернилин. Его встретили молча.
– Где вы были, Гена? – спросила Агриппина Федоровна.
– Я писал стихи.
– Вы ушли далеко и не слышали, как вас звали? – продолжала спрашивать Агриппина Федоровна.
– Я писал вот здесь, на омуте. Я слышал, но не мог оторваться…
– Слышали и не оторвались? – с возмущением переспросила Фадеева. – А вы забыли про наш уговор, уговор всего коллектива – никуда не уходить и явиться сюда по первому зову?
– Помню, но вы сами знаете, Агриппина Федоровна, что значит оторваться и потерять нить.
– Я очень хорошо это знаю, Сафронов, – с прежним возмущением сказала Агриппина Федоровна. – Вы не знали, что пришла за нами машина?
– Нет, слышал.
– И мы не уехали из-за вас, отпустили машину, которую в такую горячую пору прислал за нами колхоз. Вы это понимаете, Сафронов?
– Но я привык считать, – не сдавался Сафронов, – что творческая работа – святыня…
– У настоящих поэтов… – проворчал над ухом Сафронова Новиков.
Но Геннадий сделал вид, что не слышал этой реплики.
– Какой эгоист! – горячо воскликнула Стася, и все, как будто по команде, отошли от Сафронова. Он стоял один возле костра в упрямой, надменной позе, точно хотел сказать всем: "Я не виноват, что умнее, лучше, талантливее всех вас и вы меня не понимаете".
– Как же теперь быть? – спросил Новиков Агриппину Федоровну.
– А теперь так, – сказала она, – готовьте постели, ложитесь спать, а на рассвете отправимся пешком.
– Тридцать километров! – с ужасом воскликнула Стася. – Мы же с вещами!
– Что же делать? – возразила Агриппина Федоровна. – Не возвращаться же с позором в город!
Фадеева говорила твердо, спокойно, и все почувствовали, что она все это уже хорошо обдумала и даже как будто бы радовалась тому, что на рассвете пойдут они пешком тридцать километров.
Стася же была в отчаянии. Последние слова Агриппины Федоровны убедили ее в том, что надеяться на машину не приходится. Она с сожалением посмотрела на свои белые замшевые сандалии и повторила нарочно громко, чтобы Сафронов слышал:
– Какой эгоист! – В этот момент она ненавидела Сафронова.
Елена растянула на толстых ветвях сосны свой жакет и прилегла – попробовала, удобно ли будет. Постель свою она нашла превосходной и пошла посмотреть, как устроились под елками Вера и Агриппина Федоровна. Стася взгромоздилась на ту же сосну, где собиралась ночевать Елена. Чернилин, как верный страж, прилег под деревом. Остальные разместились на песчаном берегу речки.
Стало совсем темно. На безлунном небе загорелись звезды. Над горой повис ковш Большой Медведицы. Речка тихонько пела, словно ласковая мать усыпляла своего малютку. Изредка всплескивала рыба, а в кустарниках попискивали чем-то встревоженные птички да иногда доносился тихий хруст валежника под неосторожной лапкой маленького зверька. Стояла тишина. Торжественная тишина ночи в лесу, тишина, которую человек боится нарушить.
– Агриппина Федоровна, – сказала Елена, – спать в такую ночь невозможно. Расскажите что-нибудь.
– Расскажите, расскажите, – послышались голоса со всех сторон.
Новиков предложил выйти на берег речки, и все разместились на песке. Все, кроме Сафронова. Он продолжал стоять у костра, спиной к товарищам, изредка подбрасывая в огонь ветви.
– Сафронов, идите к нам, – позвала его Агриппина Федоровна.
– Не пойду, – ответил он, и в голосе его чувствовалась обида на весь белый свет.
– Что же рассказать вам? – спросила Агриппина Федоровна. – И почему я должна рассказывать? Давайте все что-нибудь расскажем.
– А начинать будете все же вы, хорошо? – сказала Вера.
– Не возражаю. – Агриппина Федоровна немного помолчала.
Она рассказывала тихо, останавливаясь и задумываясь, и ее никто не перебивал, потому что, несмотря на свои юные годы, все слушатели отлично понимали, что без волнения невозможно вспоминать детство и молодость.
Мысленно Агриппине Федоровне было снова шестнадцать лет, и жизнь казалась особенной и значительной, а будущее представлялось заманчивым и таинственным. Она снова жила в стареньком доме на окраине "Искры" и с тайным страхом чувствовала железную волю матери. Она так ярко представляла свою мать, высокую, краснощекую, кареглазую – настоящую русскую красавицу. Вот она идет в первом ряду косцов – первой, широко и вольно размахивая косой. Красный платок сбился с головы, лицо усыпано мелкими бисеринками пота. Она поет заливисто и громко резким, неприятным голосом. Она всегда поет, когда работает, она только и живет во время работы. По всему району славится она своими золотыми руками – нет ей равных в труде ни среди женщин, ни среди мужчин.
Утрами Агриппина в худеньком пальтишке и в больших валенках, оставшихся от умершего отца, бегает в школу. Школа ей дороже всего на свете, она учится лучше всех. Ею гордится учитель литературы Василий Васильевич Петрищев (теперь он профессор Московского государственного университета). У него прекрасная библиотека, и он дает Агриппине книги. Ему жалко их, он боится, как бы она не потеряла, не запачкала книгу, но он все-таки дает только одной ей. И каждый раз наказывает: "Береги как зеницу ока. Дороже книги нет ничего на свете". Она читает на переменах, по дороге в школу, ночами, когда засыпает мать.
Кроме книг, еще очень интересно было собираться у кого-нибудь дома, располагаться около топящейся железной печки и рассказывать друг другу страшные истории. Около печки жарко, потрескивают поленья, в маленькие окна смотрит беспросветная ночь… А мысли рвутся куда-то за пределы этой комнаты, этого маленького села, затерянного в глухой сибирской тайге, рвутся на широкий светлый путь…
Годы идут быстро. Окончен десятый класс, и Агриппина остается учительницей в школе родного села. Она выходит замуж за учителя Евгения Павловича Фадеева. Он такой молодой, белокурый, совсем юноша. Потом они оба едут в Москву, оба учатся в Московском университете… Начинается война, муж ее погибает в первые же дни битвы, а ее путь лежит в родную Сибирь…
И вот теперь, когда прошло семь долгих лет и рана от тяжелой утраты зажила, ее потянуло в родную "Искру". Захотелось взглянуть на те места, где пролетело детство, прошла юность…
Ее взволновала нежданная встреча с Григорием Максимовичем Цветаевым. Она помнила его еще отчаянным босоногим мальчишкой с выгоревшими от солнца волосами. Затем юношей, молчаливым и расстроенным в те дни, когда она вышла замуж за его товарища Евгения Фадеева… Этого Агриппина Федоровна не рассказала своим молодым спутникам.
– Ну вот, собиралась рассказать вам какой-нибудь случай, а рассказала всю биографию, – грустно усмехаясь, говорит Агриппина Федоровна и замолкает.
И никто не решается нарушить молчание.
Тем временем наступает ночь. Она стелется по бескрайним просторам полей, и к тихой поступи ее в дремоте прислушиваются зреющие поля. Она обнимает леса, и беспокойным сном засыпают на ветвях птицы, дремлют и ловят каждый звук прикорнувшие в чаще звери…
Глава пятнадцатая
Чернилин проснулся первым от ощущения сырости и холода. Он открыл глаза и сразу же закрыл их снова, решив, что ему все еще что-то снится. Он полежал немного и поднял голову. Густая белая пелена тумана окутала горы, лес, реку, закрыла подымающееся солнце.
– Елена Ефимовна! Анастасия Павловна! – позвал Чернилин девочек.
С дерева на его голову посыпалась сухая хвоя, кусочки коры и упал Стасин белый шарфик.
– Непроливашка, почему так холодно? – спросила Стася.
– Тебе дать пальто? – с готовностью предложил Чернилин.
Он поднял отсыревшее пальто, встряхнул его. Стася спрыгнула с дерева, ежась и зевая, закуталась в пальто Чернилина.
– Всю ночь не спала, – пожаловалась она. – Только первобытные люди могли терпеть такое неудобство.
– Агриппиночка, по-видимому, спит еще, нужно разбудить, – сказал Боря и пошел к кустам. – Ну, чертов туман! – ругался он, шагая наугад. – Агриппина Федоровна, утро!
– Слышу, слышу, Боря, проспали! Туман подвел! – отозвалась Фадеева. – Вера, вставай! Ребята! – позвала она.
Медленно и молча вокруг Агриппины Федоровны стали собираться полусонные, заспанные девочки и мальчики.
– Еще бы чуточку поспать, – просящим голосом сказал Федя.
– Поспать! А потом в самый зной тащиться? Небо-то какое ясное! – накинулся на Федю Чернилин.
– Где оно, ясное-то? – недоуменно пожал плечами Федя. – Стою как в дыму, ничего не вижу.
– Это скоро пройдет, – успокаивающе сказала Фадеева.
И действительно, ближние предметы стали проступать все яснее и яснее. А когда все умылись и возвратились с речки, вдали на молочном фоне неба показались темные силуэты гор. Туман полз, как живой, медленно оседая вниз. Небо и в самом деле оказалось ясным. Пока собирались в поход, из-за горы выплыло солнце, позолотило горы, лес, засияли умытые туманом листья, заблестели капельки росы в траве.
– Вот какую власть имеет солнце! – засмеялась Агриппина Федоровна. – Ну, пошли!
Пока выходили из кустов на дорогу, все промочили ноги, но это не испортило хорошего настроения даже у Стаси.
Сафронов шел позади, молчаливый, неумытый, взлохмаченный. Километров пять шли легко, оживленно переговариваясь, с песнями, со смехом. Утренняя прохлада бодрила. Дорога вилась среди прямых зеленых стволов осин. Изредка она выбегала на поляны, белые от цветущих ромашек. Река ушла далеко в горы, а потом неожиданно подошла к самой дороге.
– Привал! – предложила Агриппина Федоровна.
– Непроливашка! Костер и чай! – крикнула Стася.
Неожиданно Чернилин заупрямился:
– Почему я один должен на вас работать?
Стася с изумлением посмотрела на него:
– Ты не слушаешься, Непроливашка?
– Пусть мне, скажем, Генка помогает, – не сдавался Чернилин.
– Мне чаю не нужно, – проворчал Сафронов, усаживаясь вдалеке от всех.
– А ты не все для себя, а для других потрудись, – сказала Елена.
И все с удивлением увидели, что Сафронов снял со спины рюкзак, положил его на траву и пошел в лес за дровами.
Вскоре Чернилин и Сафронов появились, волоча срубленные пожелтевшие сосны.
– Вот здесь, – мрачно скомандовал Геннадий, указывая Чернилину место будущего костра.
Боря собрался было возражать, но в этот момент взглянул на Елену – она делала руками знаки, чтобы он не спорил, дал возможность Сафронову делать так, как он хочет. Чернилин выжидающе остановился.
Сафронов достал перочинный нож.
– Ну, чего стоишь? – неожиданно добродушно сказал он Боре. – Я сделаю таганок, а ты ломай сучья. Топора-то нет…
Чернилин опять взглянул на Елену, и та снова подала ему знак – не возражай и делай. За этой сценой наблюдала Вера. Она тихо смеялась.
– Ты настоящий дирижер, Леночка. Смотри, смотри, Непроливашка, кажется, сбивается с тона! Видишь, он страдает, что ты не даешь ему возможность поспорить с Сафроновым.
Через несколько минут все было готово: костер пылал, на таганке грелся закопченный чайник, а Сафронов и Чернилин все еще суетились возле костра.
После чая снова двинулись в путь. Прежнего оживления не было. Солнце уже не только светило, но и сильно припекало. Вещи оттягивали руки и плечи. Шли теперь молча, не восторгаясь белыми полями ромашек, золотом наливающейся ржи и пшеницы, пением птиц в глубине леса.
Агриппина Федоровна, обычно оживленная, на этот раз упорно молчала. Она не поддалась настойчивому требованию ребят отдать им свой чемоданчик и пальто. Все думали, что Агриппина Федоровна устала. Но это было не так. Путь от районного центра до "Искры" был не нов для Фадеевой. Она шла по знакомой дороге без труда. Но она отлично знала, как трудно идти ее юным спутникам. Ободрить же их она не хотела намеренно. "Пусть вся тяжесть поступка Сафронова ляжет на их плечи. Это заставит каждого задуматься об обязанностях перед коллективом, а Сафронову даст великолепный урок", – думала Агриппина Федоровна. Ее радовало, что подвернулся такой замечательный случай.
С каждым часом идти становилось труднее. К полудню установился такой зной, что дышать стало тяжело.
– О поступке Сафронова я поставлю вопрос на комитете, – сердито говорил Новиков Чернилину, вытирая мокрым платком пот с пылающего лица.