Егоров узнал голос полковника Самойлова.
- Земля! - ответил капитан Цыганок. - Я - Седьмой. Все нормально. Вышли на боевой.
- Седьмой! Я - Земля. Выполняйте.
Цыганок отдал штурвал от себя. Самолет пошел полого вниз. Скорость нарастала. И Егоров точно знал, когда нужно включить ускоритель. Выждав, он нажал кнопку.
Секунду спустя он ощутил резкое ускорение. Все шло нормально. Он не сводил глаз с приборов.
Еще десяток секунд все шло нормально. Он даже успел подумать, что земля уже смотрит в небо, гдe вот-вот должна показаться темная точка.
А следующая секунда изменила всю его жизнь. Стрелки перед глазами вдруг резко метнулись. Кто не выдержал - металл или человек? Может быть, металл. А может, и человек: захваченный мыслью о скорости и доверившись своей интуиции, оказался за красной чертой опасности.
Со своего места радист Сорокин сразу увидел пламя - горел ускоритель. Едва он доложил командиру, как в шлемофоны ворвался голос с земли - там тоже заметили, что темная точка в небе внезапно обросла хвостом дыма.
- Седьмой! Я - Земля. Седьмой! Что с вами? Капитан! Отвечай! Вижу вас, Седьмой! - Полковник Самойлов, сам испытатель, уже не выбирал уставные слова, он думал только о летчиках, которые там, в небе, оказались один на один со знакомой ему смертельной опасностью.
Они еще пытались сбросить ускоритель, но аварийный сброс не сработал, и пламя охватывало весь фюзеляж. Стало ясно: машину не спасти. Цыганок развернул ее от аэродрома и завода и, посматривая на приборы, торопливо писал в планшете. Хотя приборы показывали причину пожара, радировать об этом летчики уже не могли - связь оборвалась.
Не отвечал им и сам стрелок-радист. Его кабину в хвостовой части окутали языки огня. Он мог задохнуться в дыму. Чтобы Сорокину легче было вывалиться с парашютом, Цыганок крутым разворотом сбил пламя в сторону.
Сорокин не прыгал.
А машина уже теряла скорость, валилась на крыло. Кажется, целую вечность падали они в бездну, пока не увидели внизу, в синеватой глубине неба, белое пятнышко. Среди редких облаков плыл парашют. Борясь с огнем, они не заметили, когда сержант покинул свое место. Но прыгнул он давно, потому что его парашют был уже у земли.
Командир выругал труса и велел Егорову прыгать. Тот откинул фонарь, встал на сиденье. В лицо пахнуло жаром - горели плоскости, с крыла срывались клочья пламени. Цыганок кулаком толкнул его в спину - давай! Он рывком скользнул через борт прямо в огонь и потом дернул кольцо.
Парашют раскрылся. В плавном и беззвучном спуске Егоров слышал, с каким гулом машина идет к земле, и все всматривался в ее дымный след, ожидая, что там вспыхнет белый спасительный купол.
А земля была уже близко - лес, шоссе и деревушка в десяток дворов. Его несло на лес. Он подтянул стропы и на несколько секунд потерял из виду самолет. Краем глаза он видел, как из деревни по шоссе к нему бегут люди. Он едва перетянул через острые пики деревьев. А когда коснулся земли и упал боком, то сразу посмотрел вверх. Клубок дыма и пламени еще чертил дугу среди облаков.
На шоссе круто затормозил грузовик, какие-то парни прыгали из кузова и бежали к Егорову. Он сбросил парашютные лямки и побежал им навстречу по скошенной мягкой траве. И все оглядывался на бегу, и смотрел в небо.
Помнится, кто-то помог ему влезть в пустой кузов грузовика, потом его держали за плечи, грузовик с грохотом проскочил деревню и толпу людей на шоссе и свернул на едва заметную в траве колею - туда, к лесу, где над деревьями вдруг блеснуло желтое пламя и потом раздался гулкий удар. И Егоров, мотаясь в кузове, все смотрел в небо, веря, что вот сейчас, вот еще секунду спустя, из-за облаков покажется белое пятнышко парашюта.
Грузовик мотало в рытвинах, кузов, грохоча, плясал под ногами, а Егорову все казалось, что они едут слишком медленно, и он стучал кулаком по кабине - скорей!
Колея нырнула в лесную просеку, и березы сразу закрыли над ним все небо, оставив лишь узкий просвет, в котором, как в прорези, висело черное облако взрыва.
Грузовик петлял по просеке меж кустов и трухлявых пней, ветки берез хлестали по лицу, в глазах рябило от мельканья солнечных пятен в листве.
Потом просека уперлась в белоствольную стену леса, грузовик проскочил еще немного по тропе между березами и замер, уткнувшись радиатором в куст боярышника. Мотор заглох, стало тихо.
- Ва-а-ся! - крикнул Егоров. - Капита-а-н!
Отозвалось лесное эхо. Он прыгнул из кузова и побежал по тропинке в глубь солнечного прозрачного березняка и, задыхаясь, все звал и звал своего командира. Соленый пот заливал глаза.
Шатаясь и почти падая от усталости, он сорвал мокрый шлем и прислонился к дереву. Едва слышно шелестели над головой листья. А еще выше, между листвой, между березовыми гибкими макушками, в чистой утренней синеве неба, ветер уже размывал темное, как траур, одинокое облачко дыма.
Но тогда он не знал еще, что самое трудное для него только начиналось.
Теперь же память неслышно несла его сквозь те далекие годы - все было уже в прошлом. Даже тот осязаемо живой солнечный блеск листвы и темное облачко в синей глубине неба были только бестелесным воспоминанием в клеточках мозга.
А реальностью были его руки, сжимающие штурвал, тяжелый гул винтов, фосфорические стрелки приборов и розовые от заката облачка, которые он пронизывал легко и неслышно, как собственные воспоминания.
Реальное солнце остывало в глубине облаков, отдавая им свет и тепло. Небо и землю делил раскаленный мазок заката. Небо было спокойно. Но на локаторе холодным огнем загорелись белые неровные пятна - прямо по курсу бушевала гроза. И, меняя курс, обходя грозу, Егоров думал, что вот машине легче, она видит опасность далеко впереди себя, а для человека такого локатора нет, нельзя высветить свои дни и годы вперед и увидеть все свои будущие радости и несчастья. Такого локатора нет, и, не зная, что у тебя впереди, ты иногда идешь в самое пекло еще невидимом для тебя, уже бушующей где-то грозы. Но, думал он, если бы ты знал и всякий раз стороной обходил опасность, самую пустяковую, она все равно оставалась бы на дороге - для других, для потомков.
Гроза уже блистала левее и ниже. Они снова шли своим эшелоном - отведенной им узкой полоской неба. Егоров включил автопилот и откинулся в кресле. Очень хотелось курить. Он знал, что, вдруг появившись, это полузабытое желание исчезнет не скоро и не легко. Он ждал Вику и ее кофе. Когда-то кофе помог ему бросить курить. Кофе хорошо помогает и в рейсе. А Вика летает давно, у нее опыт, и она угадывает, когда в кабине включен автопилот и летчики вольны наслаждаться своим черным кофе. Это маленький ритуал, которым они отмечают нормальный взлет. Обычно первую чашку Вика подает командиру. Она вообще внимательней к нему, чем другие бортпроводницы. Ему тоже приятно видеть ее. Иногда ему даже нужно видеть ее. Но об этом, подумал он, никогда не будет сказано ни одного слова.
Наконец Вика появилась с чашками на подносе.
- Командир, вы сегодня такой нарядный, в галстуке! - Она весело проявила свою женскую проницательность. - У вас праздник?
Он заставил себя улыбнуться, взял кофе, спросил, как дела у пассажиров. Она ответила, что все спокойно.
- Пойду взгляну. - Егоров встал.
Теперь вахту нес Иннокентий, второй пилот. Прихлебывая кофе, он не отрывал глаз от пульта.
А Егоров приоткрыл дверь в салон. Сорокины сидели близко от двери, во втором ряду, и выглядели дружным семейством, которое летит в отпуск, на юг, к теплому морю. Сын смотрел в иллюминатор, мать о чем-то говорила ему, и оба они смеялись.
Правда, сам Сорокин не казался таким беззаботным. Во всяком случае, не таким, как час назад, когда поднимался по трапу. Рассеянно листая журнал, он сразу заметил, что дверь приоткрылась, и, конечно, знал, кто стоит там. Его рука замерла, не перевернув страницу, а глаза опустились и уставились в одну точку - спрятались. У него были холеные щеки, юная лысинка и мягкие, капризные губы, которые кривились в уголках, как у певицы, которая старается петь, не слишком открывая рот. У него все было в меру - легкая полнота, неширокие брюки, светлая рубашка с глянцевитым воротничком и пестрый галстук.
И вообще трудно было распознать в Сорокине того юнца с розовым лицом и синими глазами, молчаливо влюбленного в Надю.
Жена о чем-то спросила, и он с готовностью обернулся к ней, - лишь бы не встретить взгляд человека, которого избегал много лет.
Да, они не виделись очень давно. И конечно, Сорокин и сейчас не хотел бы встречаться с Егоровым даже взглядом и вспоминать тот день и все, что было потом.
Когда в тот день Егорова привезли на аэродром, он знал уже и о гибели Цыганка, и о том, что сержант Сорокин остался жив и здоров.
Сразу же Егорову сказали, что его ждет полковник Самойлов. Егоров снял комбинезон, от которого пахло дымом, умылся, смыл с лица копоть. Лицо еще не остыло от жара горящей машины. Он жадно пил воду прямо из крана. И, помнится, почему-то подумал тогда, что сегодня суббота и уже вечер, а они с Сорокиным не встретили на станции Надю. Потом все так же машинально он застегнул гимнастерку, подтянул ремень и пошел в кабинет к Самойлову.
Полковник был не один. У самой двери на краешке стула жался Сорокин. С каким-то недоумением он смотрел на Егорова, когда тот вошел, - будто вообще не ожидал этой встречи. И в синих, рязанских, наивных глазах бывшего друга Егоров увидел вдруг нечто новое - холодноватую, глухую усмешку.
А полковник уже встал навстречу Егорову и, подойдя, тоже посмотрел в глаза так, будто видел впервые.
- Жаль, если я ошибся в тебе, - сказал он с горечью, помолчав.
Егоров не понял ни смысла, ни тона его слов. Но дисциплина предписывала ему стоять "смирно" и ни о чем не спрашивать. Он стоял и молчал. Наверно, это и взорвало полковника.
- Причина пожара? Ну! - Глаза у него стали злые и острые.
- Точно не знаю. Все записи были у командира.
- Его уже нет! И не ссылайтесь на мертвых! Я вас спрашиваю, старший лейтенант! Почему не радировали о причине аварии?
- Не было связи.
- А вот он говорит - была связь! - Полковник резко обернулся к Сорокину, и сержант сразу вскочил и вытянулся, теребя свою синюю форменную пилотку.
Егоров пожал плечами:
- Он что-то путает.
- Путает? - Самойлов опять пристально посмотрел в глаза, и Егорову снова стало не по себе, хотя он знал, что говорит правду. - А кто из вас первым покинул машину?
- Сержант Сорокин.
- По вашему приказу?
- Нет. Вероятно, решил, что пилоты погибли и машина уже неуправляема.
- Струсил? Тогда ему дорога в трибунал.
- Не знаю.
- Так... А потом прыгнули вы?
- Да. По приказу командира. Сержант в это время был уже на земле. - Егоров взглянул на Сорокина: - Спросите у него, он подтвердит.
- В том-то и дело, что он не подтверждает, - сказал неохотно полковник и взял со стола исписанный лист бумаги. - Вот, читайте.
Это был рапорт сержанта о том, как возник пожар и как до последней возможности он, Сорокин, держал связь с землей, и как второй пилот, Егоров, приказал ему прыгать. И как он, Сорокин, ничего не зная о командире, не решался покинуть машину, пока не увидел, что старший лейтенант Егоров С.И. выбросился на парашюте; и только тогда, вслед за ним, покинул машину. И что по его, Сорокина, мнению, старший лейтенант Егоров С.И. по трусости или умышленно оставил в кабине потерявшего сознание командира и тем способствовал гибели капитана Цыганка Василия Ивановича, а также гибели опытного образца машины.
И все это было написано без помарок, твердой рукой, четкими, хотя и мелкими буквами, и прямые строчки плотно лежали одна на другой, как хорошо подогнанные пластинки. Это писал человек, понимающий, на что он идет: он даже оставил себе лазейку для отступления - забыл расписаться под рапортом. Не так уж наивно он видел мир своими синими, наивными глазами.
Усмехнувшись, Егоров положил бумагу на стол:
- Послушай, сержант, а ты забыл поставить тут свою подпись.
Самойлов хмуро заглянул в рапорт.
- В самом деле. Сержант, подойдите сюда.
Сержант подошел. Его вытянутая и прижатая к телу рука держала пилотку.
- Вам следует тут расписаться, - сухо сказал полковник.
Рука сержанта смяла пилотку в комок. Он взял со стола свой рапорт и стал читать, шевеля губами, вернее, делая вид, что читает. Было очень тихо. Часы в углу кабинета гулко ударили один раз.
- Или вы передумали? - помедлив, спросил полковник.
Рука сержанта разжалась, пилотка упала к ногам. Схватив перо, он расписался поспешно, подумал секунду и уже спокойнее вывел на рапорте дату.
- Гнида! - усмехнулся Егоров.
- Лейтенант, помолчите! - устало, без зла оборвал Самойлов. - А вы свободны, сержант.
Сорокин нагнулся и поднял пилотку. Он был бледен. Потом четко повернулся и вышел.
Когда дверь за ним закрылась, полковник сказал:
- Ну, докладывай.
Рассказ Егорова был долгим, и для него очень трудным. И не потому только, что Сорокин уже нанес удар и теперь приходилось как бы оправдываться. Скорее, потому, что для себя самого Егоров хотел понять степень своей вины перед мертвым другом.
- Да, он погиб, а ты жив, - хмуро сказал Самойлов. - Это непоправимо. Ты сам летчик, и ты знаешь наши законы. Никто не спросит тебя, почему ты оставил в беде своего командира. Но об этом подумают многие. Даже твои друзья. Особенно друзья Цыганка. К тому же единственный свидетель - против тебя. Дело серьезней, чем тебе кажется. Я уже получил приказ отстранить тебя от полетов. А верю ли я тебе? - Он помолчал. - Тебе верю. И за тебя буду драться. Вот так. А теперь иди.
Из кабинета Егоров медленно шел по безлюдному коридору. В окнах виднелись огни летного поля. Часовой в подъезде проверил его пропуск и козырнул.
От проходной до поселка было недалеко. На шоссе горели фонари. Зеленая листва тополей светилась. Была душная ночь.
Егоров свернул на свою улицу. Вдали, на углу, под часами, стояли двое - парень и девушка. Подойдя, он внезапно узнал Надю и Сорокина.
Помнится, он сразу подумал, что сержант не зря добился свидания в поздний час. Невольно он замедлил шаги. Он еще надеялся, что сержант сказал Наде правду. Но вот совсем близко, в свете фонаря, Егоров увидел ее лицо и все понял... А он так привык встречать в этих глазах мягкость и затаенную ласку. "Ты слишком добра, - говорил он ей. - Какой из тебя юрист!" - "А ты знаешь, - смеялась она, - как по-чешски называется министерство юстиции? Министерство справедливости. Я буду работником справедливости".
И, помнится, он чуть было не ударил Сорокина - прямо в его синие, наивные, холодновато-скользкие глаза. Но что-то тогда остановило его, кажется, слова Нади.
- Мое счастье, - тихо, почти шепотом сказала она, - что я не связала жизнь с таким трусом и шкурником.
Наверное, она еще не знала тогда, что у нее будет ребенок и что жизнь их уже связана навсегда.
А он понял, что никакие его слова сейчас ничего не изменят. Он подумал только, что впереди еще будет время ей все доказать, - не знал, что после этой ночи они увидятся снова спустя много лет.
Он не ударил Сорокина и ни слова не сказал Наде. Но, уходя от них, оглянулся и опять увидел ее глаза, и услышал:
- Как ты мог!..
И хотя с той ночи минуло много лет, до сих пор он слышит тот крик: "Как ты мог!"
Он распахнул дверь кабины и в упор посмотрел на Сорокиных. Конечно, бывший сержант не заметил своего бывшего старшего лейтенанта. Но Надя, подняв глаза, узнала Егорова.
Первый раз за многие годы они снова были втроем, - как в ту далекую ночь на пустынной улице. И в глазах Нади снова вспыхнул так и не угасший отблеск той ночи, и Егоров понял, что для нее годы не изменили почти ничего.
Он подошел и поздоровался. Сорокин был приятно удивлен. Даже улыбнулся своей холодноватой, едва ощутимой, скользящей улыбкой, знакомой Егорову. А Надя, не таясь, ответила сдержанно.
- В Москву? - спросил он.
- Нет, на юг, в отпуск, - ответила Надя. - В Москве будем один день, заедем к маме.
- Она все там живет?
- Да, все там, - неохотно сказала Надя: Егоров неосторожно коснулся их прошлого.
Он понял это и, меняя тему, сказал, что на юге погода отличная, что недавно летал в Адлер, отдыхающих там полно, разгар сезона.
А сам видел украдкой, что сын, Алеша, разглядывает значки пилота-миллионера на его пиджаке.
- Мой отец тоже был летчиком, - сказал он.
И Егоров вспомнил, как эту же фразу сын сказал в их первую встречу; и опять вспомнился тот осенний дождливый вечер, и грустный мальчик, и старая фотография с обломанным уголком.
Но вот что задело Егорова: те же слова Алеша произнес теперь как-то легко и небрежно.
А мать сразу перебила его:
- Алеша, ты задерживаешь товарища.
- Ничего, - ответил Егоров. - Может, он сам будет летчиком.
Алеша, подумав, спросил:
- А это трудно?
- Можешь увидеть сам.
- Я видел только в кино.
- Ну, идем, покажу.
Сын смотрел недоверчиво.
- Ты будешь там мешать, - быстро сказала Надя.
Сорокин молчал.
- Не помешает, - сказал Егоров. - Он на одну минуту.
- Можно, мама?
- И не беспокойтесь за него, мама и папа. - Это Егоров сказал с чуть заметной горечью.
Конечно, они поняли, что хотел он этим сказать.
- Хорошо, иди, - вздохнула Надя.
Егоров пропустил сына в дверь. И в кабине были удивлены, увидев рослого незнакомого паренька.
- Здравствуйте, - сказал он.
- Здорово! - ответил Иннокентий, второй пилот, взглянув на командира: хотел понять, чем вызвано нарушение дисциплины.
- Знакомьтесь, - сказал Егоров. - Это Алеша. Его отец был летчиком.
- А-а, - успокоился Иннокентий. - Сын летчика, наше племя. А где отец? Уже на пенсии?
- Погиб, - быстро сказал Егоров. - Погиб в Арктике.
Алеша обернулся и посмотрел на него странно, с пытливостью, с недоверием.
- Ну, ну, садись. Ты же хотел посмотреть.
Алеша осторожно втиснулся в левое, командирское кресло.
- Командуй, - подмигнул ему Иннокентий.
Тронув Иннокентия за плечо, Егоров дал понять - оставь его, пусть сидит.
Сын чуть подался вперед и замер. И отец понимал его, - когда-то он сам впервые увидел, как величаво и плавно плывет навстречу все небо и вся земля.
Небо у горизонта пылало закатом, светились облака, а земля под ними темнела пятнами гор и тайги.
Сын сидел и смотрел, а отцу очень хотелось дотронуться до него и почувствовать его теплоту. Да, у него есть и дочь, и, когда он, вернувшись из рейса, входит в свой дом, она уже спит, и он стоит у детской кроватки и думает: а где-то есть сын. Есть сын. И - нет его.
Хотя вот он, живой: рука отца легла ему на плечо.
Молниеносно они пронзили легкое облачко, и по кабине скользнула бесшумная тень. Потом снова казалось, что они висят в фиолетовом небе. Землю закрыло сумраком. В темной глубине мерцали редкие искры огней. Только у горизонта, отражая закат, светилось тусклое пятно.
- Что это? - спросил сын.
- Байкал.