Он читал газеты, но видно было, в его сознании жила одна цифра - цифра добычи и погрузки угля… "Подумать только, мы сегодня, в тяжелейших условиях выполнили план погрузки на 100,9". Одна из шахт все еще беспокоила его. Там отставали с погрузкой. Он позвонил парторгу и спросил его: выправилось ли положение? Парторг ответил, что погрузке мешает пурга.
Егоров всем корпусом откинулся назад, заглядывая в заиндевевшее окно, и вдруг сказал:
- Разве это пурга!.. Барометр идет на "ясно"…
Он забрался с ногами на диван, сказав, что подремлет с полчасика и чтобы я обязательно разбудил его, как только позвонят из обкома партии. Он сам хотел сообщить радостную сводку о суточной погрузке угля в тяжких условиях пурги. Было за полночь. По радио передавали симфонию Дворжака. Я слушал приглушенную музыку и не сразу уловил звук телефонного аппарата. Говорил секретарь обкома партии. Он спросил, где Егоров? Я ответил, что Егоров только что вернулся с шахты, - я разбужу его.
- Подождите, - сказал секретарь обкома, - пусть спит. Не тревожьте его… как вы сегодня сработали? Какая добыча, какая погрузка…
Я взял лежавшую на столе сводку и как только назвал первую цифру, цифру добычи, так Егоров поднял голову.
- Обком? - спросил он. И, прихрамывая, бросился к аппарату. Он взял трубку и голосом, сначала спокойным, а затем ликующим назвал процент погрузки - 100,9.
Слышимость была превосходная. Я услышал голос секретаря обкома.
- Маловато, - сказал секретарь обкома. - Учтите, товарищ Егоров, что ваш сосед слева погрузил больше вашего и делает все для того, чтобы долг покрыть. Учтите. Вот так… И еще учтите, товарищ Егоров: голоса вашего что-то не слышно в развернувшемся соревновании. Где ваши врубмашинисты, разве у вас нет своих Герасимов Запорожцев? Учтите, товарищ Егоров. Спокойной ночи. Вот так.
- Учтем, - сказал Василий Степанович. И машинально добавил: - Спокойной ночи.
Он долго стоял у стола, держа в руке телефонную трубку. Из Москвы все еще шла передача симфонии Дворжака.
- Маловато, - шепотом проговорил Егоров, - учтите, говорит… Сто и девять десятых… А как он нам дался, этот хвостик, эти девять десятых!.. Голоса, говорит, вашего не слышно… Учтите, говорит.
Симфония Дворжака стала куда-то удаляться.
- Ах, дорогой ПНШ, - сказал Егоров, кладя свою русую с седеющим хохолком голову на оперативную сводку, - как хочется спать! Тихо, говорит, живете. Учтите, говорит. Учтем, дорогой товарищ.
12
Да, барометр показывал "ясно". Близилась весна. Как-то поздно ночью я засиделся в парткабинете, готовясь к докладу. В дверь осторожно постучали. Вошел Герасим Иванович Приходько.
- Вижу у вас в окне свет, - сказал Приходько, - и решил: дай, думаю, загляну…
Он часто заглядывал к нам в райком. И на этот раз Герасим Иванович, очевидно, пришел о чем-нибудь посоветоваться. Я смотрю на его облепленные грязью сапоги и думаю, что привело его в столь поздний час. Но Герасим Иванович не сразу сказал, зачем именно он пришел в райком. Долго ходил он по комнате, трогал руками книги, которые были в его глазах кладезем величайшей человеческой мудрости - "первоисточники", как называл он книги учителей марксизма, вождей революции.
- Герасим Иванович, что у вас?
Он посмотрел на меня внимательно и вдруг решительно сказал:
- Товарищ Пантелеев! В чому суть життя?
Так вот какой вопрос волнует Герасима Ивановича! Признаюсь, я даже смутился - не каждый день мы задаем себе этот вопрос, в чем суть жизни. Герасим Иванович смотрит на меня умными, пытливыми глазами и терпеливо ждет, что я скажу.
- В чому суть життя? Товарищ Приходько, советские люди видят смысл жизни в борьбе за осуществление идеалов коммунизма…
Я взглянул на старого шахтера и по тому, как он тихонько вздохнул, снисходительно слушая меня, я сразу же почувствовал, что слова мои, может быть правильные сами по себе, но сказанные в общей форме, как-то мало трогают его. Герасим Иванович ждет от меня более живых слов.
- Та то ж я знаю, - проговорил он, давая мне понять, что в общей постановке вопрос о смысле жизни для него ясен. - А вот как…
И он сделал руками такой жест, словно поднимал какую-то тяжесть снизу. И этот жест я должен был понимать так: как мне, агитатору, мысль о коммунизме довести до сознания масс.
Взгляд мой падает на книгу, которую я до прихода Герасима Ивановича читал. Это ленинский том, раскрытый на статье "Великий почин". Я готовился к докладу о социалистическом соревновании и работал над ленинской статьей. Мне кажется, что и в этой статье можно найти истоки ответа на вопрос, в чем советский человек, человек творческих устремлений, видит смысл своей жизни.
"Коммунизм начинается там, - читаю я Ленина, - где появляется самоотверженная, преодолевающая тяжелый труд забота рядовых рабочих об увеличении производительности труда, об охране каждого пуда хлеба, угля, железа и других продуктов, достающихся не работающим лично и не их "ближним", а "дальним", т. е. всему обществу в целом, десяткам и сотням миллионов людей, объединенных сначала в одно социалистическое государство, потом в Союз Советских Республик".
Герасим Иванович взял в руки ленинский том и сначала про себя, потом медленно прочитал вслух:
- Коммунизм начинается там, где появляется самоотверженная, преодолевающая тяжелый труд забота рядовых рабочих об увеличении производительности труда.
Герасим Иванович бережно кладет книгу.
- Мудрые слова, - оживленно говорит он. - Я ж тому хлопцу казав: по труду и жизнь…
И вот оказывается, что этот вопрос - "в чому суть життя" - Герасиму Ивановичу задал навалоотбойщик Гуренков во время беседы о текущей политике.
- Вопрос, товарищ Пантелеев, - рассказывает Герасим Иванович, - как вы сами понимаете, острый и довольно-таки умственный… А было дело так… Сижу я с ребятами, читаю им районную газету и как всегда делаю сначала международный обзор событий, потом перехожу к главному вопросу нашей текущей жизни, вопросу о среднепрогрессивных нормах, товарищ Пантелеев. Государство, говорю, требует от нас, чтобы планы были большевистские: они должны быть рассчитаны не на среднеарифметические нормы, достигнутые в производстве, а на среднепрогрессивные нормы, то есть, как сказано в государственном плане, равняться в сторону передовых. И в этой связи я ставлю вопрос перед моими слушателями, вопрос о прогрессивном человеке, имея в виду жизнь стахановцев нашей шахты и сталинский подход к стахановскому движению. Как, говорю, ставил этот вопрос товарищ Сталин? Товарищ Сталин говорил нам: присмотритесь к товарищам стахановцам, что это за люди? Это люди культурные, подкованные, умеющие ценить фактор времени, смело идущие вперед… Будущность нашей индустрии - в стахановском движении. Оно содержит в себе зерно будущего культурно-технического подъема и, если далеко смотреть, зерно коммунизма…
Так мы беседуем на тему дня, потом я перехожу к вопросам и ответам. Это мой постоянный принцип… И вдруг Гуренков задает мне вопрос: в чому суть життя? Я, товарищ Пантелеев, не сразу ответил. Надо, думаю, выиграть время, обдумать ответ. И я спрашиваю его: "А чей, говорю, смысл жизни тебя интересует, товарищ Гуренков? Какого, говорю, народа?" А он отвечает: "Это, говорит, безразлично, какого народа. Я, говорит, поставил вопрос в общем порядке. И имею в виду смысл жизни советского человека".
Смотрю я на Гуренкова и думаю, что же сказать ему. Весь мой авторитет агитатора пойдет побоку, ежели я осрамлюсь. Смотрю на него и думаю, а в чем же он видит смысл жизни? И мысль моя работает в одном направлении - в направлении борьбы за среднепрогрессивные нормы. И я сказал ему: сейчас, говорю, я отвечу тебе, только у меня к тебе будет такой вопрос: как, говорю, ты работаешь? Норму, говорю, выполняешь?
- Это, отвечает он, ответ не по существу, дядечка.
А сам, вижу, смутился. Стало быть, по существу я задал ему вопрос. И стал я ему объяснять, что из того, как человек работает, можно, я думаю, понять и даже почувствовать, в чем он видит смысл своей жизни.
Он выслушал меня и этак с усмешкой говорит:
- Вы, дядечка, узко смотрите на вопрос. Вы - человек старой формации, мало видели в своей жизни. А я, говорит, походил по белу свету, кое-чего на войне насмотрелся.
Но тут я его оборвал: "Брось, говорю, называть меня дядечкой. Фамилия моя Приходько, товарищ Приходько". Потом спрашиваю:
- Что же ты видел на белом свете?
А он снисходительно отвечает:
- Многое, товарищ Приходько. Я до самой Эльбы дошел. И готику видел, и гофрированные крыши, и механические поилки для рогатого скота…
И пошел, и; пошел про этот рогатый скот. Обида меня взяла… Ах, думаю, погоди ты у меня. Вдруг в дискуссию вступает слесарь Рыбалко - принцип у меня такой: имеешь вопрос - свободно оглашай его. А Рыбалко этот - из перемещенных, долго томился в немецком плену. Душит его что-то, глаза сверкают, хочет сказать, но выговорить не может.
- А людей, тихо говорит он, людей ты видел, как их фашисты истребляют, как они из них мыло варят, как они в душегубках их сжигают.
Нахмурился Гуренков, видит, что разговор оборачивается против него, и делает вид, что ему пора уходить.
- Ну я, говорит, пошел…
- Стой, говорю, стой и слушай, что я тебе скажу! Что касается того, что я человек старой формации, так вот что я тебе скажу: люди мы одной формации, советской; только разной сознательности у нас горизонты. Многого я, действительно, в своей жизни не видел, только шахту свою знаю. И отец твой, Аполлон Гуренков, только шахту свою знает. Ты, спрашиваю, руки у своего отца видел?
- Видел, говорит.
- И ту, что изуродована, видел?
- И ту, говорит, видел.
- Так вот. Он изуродовал ее при проходке ствола после немцев. Старый он человек, твой отец, а первым пришел на шахту восстанавливать ее, и в этом он видел смысл своей жизни. Обидно, говорю, за твоего отца, что у тебя, у молодого хлопца, в голове полова. И я, как внештатный агитатор райкома партии, разъясню тебе весь вопрос.
Чувствую - ребята все на моей стороне, смотрят на Гуренкова злыми глазами.
- А по какому, говорит, праву вы на меня нападаете? Я же завел теоретический разговор, а вы свернули на практику, на личности. Кто вы такой, чтобы учить меня?
- Во-первых, говорю, я горный мастер, твое начальство; во-вторых, я внештатный агитатор райкома партии. И как агитатор я должен ликвидировать в твоей голове старые пережитки.
Герасим Иванович до того разволновался, что, начав шепотом, перешел на громкий голос. Кто-то за стеной постучал, видимо требуя тишины, потом дверь открылась, и вошел сын Герасима Ивановича - второй секретарь райкома, Приходько.
Я обратил внимание, что на людях старый и молодой Приходько старались ничем не подчеркивать свое подлинное отношение друг к другу. Они были взаимно вежливы, называли один другого по имени-отчеству, но во взглядах, которыми обменивались, в отдельных репликах, в жестах можно было уловить, как они любят друг друга. Приходько-сын спросил старика, как его здоровье. А старик в свою очередь спросил молодого Приходько, как здоровье внуков. Приходько-сын сказал, чтобы Герасим Иванович говорил потише, так как скоро начнется заседание бюро…
- А что вы будете слухать на бюро? - спросил старый Приходько.
Сын держал в руках папку с надписью: "На бюро".
- О работе райпотребсоюза, Герасим Иванович, - сказал Приходько-сын.
В глазах старика заиграли лукавые искры, он оживился и спросил:
- Про торговые точки будет идти разговор?
- Да, о развертывании торговых точек, - сказал секретарь райкома.
- И наша точка там записана? - спросил Герасим Иванович.
- И ваша точка.
- В той точке можно купить только коняки из папье-маше, - возвысив голос, сказал Герасим Иванович, дотронувшись до папки, которую держал в руках второй секретарь райкома.
- А как ваш ревматизм? - спросил молодой Приходько, стараясь перевести разговор на другую почву.
- Стреляет, - сказал старик. И, дотронувшись до папки, которую держал в руках молодой Приходько, спросил подмигивая:
- И проект решения уже готов?
- Подготовлен, - все более хмурясь, сказал молодой Приходько.
- Выговор или на вид? - продолжал допытываться старик.
Молодой Приходько покраснел и сказал:
- Герасим Иванович, в своих суждениях о деятельности того или другого работника вы теряете чувство всякой меры…
Но старика нельзя было смутить.
- Чувство меры! - фыркнул он.
И Приходько-сын угрожающе сказал:
- Вот кооптируем вас в члены правления, тогда посмотрим, что вы запоете.
- А вот не кооптируете, - быстро сказал старик Приходько.
- Кооптируем! - улыбаясь, сказал молодой Приходько.
- А вот и не кооптируете! - отвечал ему Герасим Иванович. - Я же беспокойный элемент, я же буду требовать настоящей торговли, а не развертывания точки…
Молодой Приходько быстро откланялся и ушел. Старик некоторое время молчал и, сердито проговорив: "Чувство меры!", вернулся к занимавшей его мысли - к вопросу: в чому суть життя?
- Ты, говорю, Гуренков, жил при немцах в Донбассе? А он отвечает: "Зачем, Герасим Иванович, вы этим меня корите? Вы Же знаете, как я себя вел". - Знаю, говорю. А это я для ясности тебя спрашиваю. И с тачкой ты ходил на "менку"? - "Да, говорит, и с тачкой ходил". - А где, спрашиваю, эта тачка? - "Я, говорит, ее выбросил, как наши пришли, и пошел в армию". - Вот что, говорю, товарищ, мало эту тачку выбросить из хаты. Ее нужно выбросить из души.
Герасим Иванович выпрямляется во весь рост. Он глядит на меня вопросительно: так ведь, товарищ Пантелеев? Из души ее надо выбросить, эту тачку с грузом старых привычек и пережитков. Склонив свою седую вихрастую голову, Приходько пытливо смотрит на меня.
Он хочет знать, что в первоисточниках написано по этому поводу… В чем вожди нашего государства видят смысл жизни… Да, да, товарищ Пантелеев, в чем великие люди видят смысл жизни? Как они трактуют эту проблему?
Я хочу сказать ему: в том же, что и вы, Герасим Иванович. У них нет иной жизни, чем жизнь для блага народа, чем жизнь для нашего великого дела, чем жизнь для борьбы за всеобщее благосостояние народа, за радость для всех трудящихся, для миллионных масс. Свое представление о счастье они, великие люди, связывают с общей борьбой миллионов простых людей. Вот о чем мечтал создатель нашего государства великий Ленин на грани перехода от эпохи гражданской войны к эпохе мирного строительства.
В том самом томе, в котором напечатана статья Ленина "Великий почин", напечатан и его доклад на VII Всероссийском съезде Советов. Я прочел Герасиму Ивановичу вслух ленинские слова: "позади лежит главная полоса гражданских войн, которые мы вели, и впереди - главная полоса того мирного строительства, которое всех нас привлекает, которого мы хотим, которое мы должны творить и которому мы посвятим все свои усилия и всю свою жизнь".
Читая Ленина, я словно видел живого Ильича, который, по словам современников, особенно зажигался на крутых поворотах истории. Что представлялось ленинскому взору в тот момент, когда он говорил эти слова: позади осталась главная полоса гражданских войн? И каким же счастьем должно было дышать его лицо, когда он произносил: впереди главная полоса мирного строительства. - Вот так и мы, Герасим Иванович, говорим себе после этой величайшей из войн: впереди главная полоса мирного строительства. Впереди живая, трудная, но прекрасная жизнь, полная созидания, творчества. И мы живем этой жизнью. Ради этого стоит жить, отдавать все усилия своей души.
В чому суть життя?
У меня под руками не было сталинской речи на Всесоюзном совещании стахановцев, но я хорошо помнил смысл сталинских слов о том, что трудовой человек чувствует у нас себя свободным гражданином своей страны, своего рода общественным деятелем…
Вспомните, Герасим Иванович, сталинскую мысль: руководители должны не только учить массы, но и учиться у масс, у миллионов трудящихся - рабочих и крестьян, которые трудятся, живут, борются… Кто может сомневаться в том, говорил Иосиф Виссарионович, что эти люди живут не впустую, что, живя и борясь, эти люди накапливают громадный практический опыт…
Герасим Иванович тихо проговорил запавшие ему в душу слова - "живя и борясь", охватывавшие истинный смысл жизни советского человека, борца и строителя.
- Я ж тому хлопцу говорил, - оживился Герасим Иванович, - хочешь жить красиво? - "Хочу", говорит. - А если хочешь, говорю, так выполняй норму! Работай так, чтобы всегда была чистой дорога врубовым машинистам.
- Вот так, товарищ пропагандист, обернулась эта дискуссия. Начали с вопроса о среднепрогрессивных нормах, а перешли к философии. В чем смысл жизни.
И завязался у нас тут общий разговор. Как мы живем и работаем и как нужно жить и работать. Гуренков сидит и слушает. Я на него вроде не обращаю внимания: хочешь - иди, хочешь - слушай и просвещайся. А он вдруг сам тихо говорит:
- Герасим Иванович, за кого же вы меня принимаете? Разве я не понимаю, что сила в нас самих? Разве я враг своему счастью?
- Да, говорю, может быть, ты кое-что и понимаешь, но боюсь, что ты счастье свое односторонне понимаешь. Меньше дать и больше взять. Может быть, так ты понимаешь красивую жизнь? Лежать на травке и глядеть на солнце. Но даже траву, и ту тянет к солнцу. Идейности в тебе мало. И заостряю перед ним вопрос о сознательности. Социалистическое сознание, говорю, ускоряет движение советского общества вперед, умножает источники его силы и могущества. Это сказал товарищ Жданов и это я говорю тебе, твое непосредственное начальство, товарищ твоего отца. Гордости в тебе мало. Настоящей, советской, социалистической гордости. Я не тратил бы на тебя свой порох, если бы не уважал твой род шахтерский… Это я, товарищ Пантелеев, говорю не столько для него, сколько для моей аудитории молодой, состоящей из одного лесогона, двух крепильщиков, одного проходчика и двух откатчиков. Величие советского человека ты должен понимать. А на советского человека смотрит весь рабочий мир. Смотрят дальние и близкие народы и дивятся его силе и отважной красоте. Что это за люди, из какого материала они скроены? Как они беспощадно-смело возвышают свой голос правды и светлого разума против лжи и насилия. Смотрят далекие и ближние народы и думают: да ведь это же наша ударная бригада! Будем у них учиться, будем их поддерживать, будем на них равняться. Так ведь?
Маленький, сухощавый - "шахтерская гвардия", так он называл себя - Приходько стоял посреди комнаты, прижимая к груди ленинский том, и какая же душевная красота была во всем его облике, когда он говорил о нашей родине.
И он находил все новые и новые доводы в доказательство этой своей мысли: по труду и жизнь. Герасим Иванович связывал вопрос о норме труда с общей нормой человеческого поведения.
- Я, товарищ пропагандист, этот же вопрос поставил перед главным инженером "Капитальной", Максимом Саввичем Афанасьевым. Он образованный инженер, дай, думаю, спрошу его. Сначала у нас шел разговор о шахте, потом я ему говорю: "Максим Саввич, будьте, говорю, добры, разъясните мне вопрос: "в чому суть життя?". Он посмотрел на меня и покрутил головой.
- Н-да, говорит, вопрос сложный, на него сразу не ответишь. Нужно, говорит, время, чтобы подумать. Вам это к спеху, Герасим Иванович, или можете подождать?
- Могу, говорю, подождать.