- Он остается на шахте, - говорил Егоров, - и просит разрешения до конца довести дело: пройти главный ствол. Что-то наклевывается.
Некоторое время Егоров молча слушал, что ему говорил начальник комбината, потом, повернувшись к Афанасьеву, стал задавать ему вопросы:
- Вы в каком году закончили Горный?
- В 1939-м - сказал Афанасьев.
- Старостой группы вам приходилось быть?
- Да, приходилось, - сказал Афанасьев.
Егоров положил трубку и, обратясь к Афанасьеву, сказал:
- Начальник комбината - ваш однокурсник, он передает вам привет и желает успешной работы…
- Все мы, Максим Саввич, люди честолюбивые и даже тщеславные, - продолжал Егоров. Он говорил эти слова, кажется, не столько для Афанасьева, сколько для Приходько, который в течение всего этого разговора угрюмо молчал. - Честолюбие - штука не плохая, когда оно работает на пользу дела. Где же ваше честолюбие, Максим Саввич? Вам говорят: "Пишите заявление о том, что хотите уйти по собственному желанию". И вы пишите это заявление, а про себя думаете: "Чёрт с ними, с их главным стволом!" Да и мы с вами хороши, - сказал он, обращаясь к Приходько и Панченко. - Решили проблему с помощью оргвыводов! А где же гарантия, что новый инженер сумеет найти хорошую техническую идею? Для нас время - это сейчас самое главное.
Все почувствовали, как Василий Степанович Егоров своими маленькими жесткими руками поворачивает руль и по-новому ставит вопрос о положении на шахте "Капитальная".
Василий Степанович предложил, чтобы Панченко и Приходько оказали Афанасьеву полную поддержку в разработке его идеи. Приходько просил "отключить" его. Но Егоров настаивал на том, чтобы Приходько занялся этим делом.
Степан Герасимович пытливо взглянул на Егорова, словно стремился понять истинный смысл намерений первого секретаря райкома.
- Установлено, - сказал Егоров весело, - что у вас должная хватка и вы, в этом я глубоко убежден, сумеете двинуть дело.
На другой день, зайдя по какому-то делу к Егорову, я увидел там Приходько. По тому, как они замолчали, я понял, что у них до этого был какой-то важный разговор.
Я хотел было уйти, но Егоров взял у меня бумаги и принялся их просматривать. Он задал мне несколько вопросов, но видно было, что его занимают другие мысли.
- Мы еще вернемся к этой теме, - сказал он Приходько.
- Зачем же возвращаться? - усмехнувшись, проговорил Приходько. - Может быть, лучше разом решить…
Тяжело вставая со стула, он вполголоса сказал:
- А може мени найкраще зийты зи сцены?..
Он говорил медленно, раздельно. Он словно спрашивал не столько Егорова, сколько самого себя.
И посмотрел на Егорова, который ничего ему не сказал. Потом повернулся, рывком распахнул дверь.
- Зийты зи сцены, - сердито фыркнул Егоров, и карие глаза его блеснули веселым блеском. - Черта с два!..
Комнаты первого и второго секретарей райкома были расположены рядом. Слышно было, как Приходько говорил по телефону с парторгом шахты "Капитальная".
- Где вы работаете? - громким голосом спрашивал Приходько, словно давал волю своим чувствам. - Где вы работаете, я вас спрашиваю… В Донбассе или на небеси… Ну, а ежели в Донбассе, так нужно живей поворачиваться…
5
Можно ли найти элемент поэзии в сводке суточной добычи угля? Оказывается - можно. В этом меня убедил наш управляющий угольным трестом, Илларион Федорович Панченко, к которому я пришел с целью побеседовать о главном направлении хозяйственной жизни нашего района. Помню, я пришел к нему в ту минуту, когда он по телефону разговаривал с начальником комбината.
- Войдите в мое положение, - взывал тучный Панченко в телефонную трубку. - Я и сам знаю, что надо давать уголь. Но ведь надо вдуматься в причину отставания… Я же не говорю, что они объективные, - поспешно сказал он, - эти причины…
Он кончил разговор и, вытирая платком багровую шею, вздыхая, сказал:
- Панцырную душу нужно иметь, товарищ пропагандист. Господи, уж я ли не стараюсь лучше работать! Уж на что я привычный, но и то другой раз обида берет. Господи, разве я не хочу, чтобы лавы мои по всему тресту цикловались… Просыпаешься утром и думаешь: а как же сегодня поработали шахты? Это же первая мысль, товарищ пропагандист, первая мысль управляющего угольным трестом, хозяйственника! И каждая тонна добытого угля сказывается на твоем настроении…
Он помолчал и потом совсем другим тоном спросил:
- Что у вас? Квартирный вопрос?
Я объяснил ему причину моего прихода. Он посмотрел на меня удивленно: пропагандисты редко к нему хаживали.
- Стало быть, вы хотите узнать главное направление нашей жизни, - проговорил Панченко, вставая из-за стола.
Он подвел меня к стене, на которой висела геологическая карта района.
- Вот наши шахты, - сказал он. - Одни из них еще затоплены, в других уже наполовину откачали воду, третьи уже дают добычу. И все эти шахты, и все люди, работающие на этих шахтах, имеют свои плюсы и минусы, свои горести и свою радость.
У него была прекрасная память. Он ни разу не заглянул ни в какие справочники, называя масштабы и объем произведенных работ, узкие места и перспективы развития отдельных шахт и всего угольного района. Я пробовал было записывать цифры, но он остановил меня, сказав:
- Такие вещи, товарищ Пантелеев, нужно запомнить раз и навсегда. Они должны жить в вашем сердце.
Когда я шел к нему, то первоначальная мысль моя была такая: получить от него ориентировку, и все. Теперь же, слушая Панченко, я подумал, а не лучше ли будет, если мы поставим его доклад о задачах и перспективах развития нашего района перед пропагандистами и агитаторами шахт. Но стоило мне высказать эту мысль вслух, как он замахал руками.
- Да что вы! - говорил он в смущении. - Да какой же я лектор?! Я же управляющий… хозяйственник!..
Но, видимо, мысль, которую я ему подал, чем-то задела его. Он вдруг спросил меня: "А чего, собственно говоря, вы хотите от меня?.. В каком разрезе вы представляете себе мой доклад, или, как вы говорите, лекцию?"
Я коротко объяснил ему, что именно я имею в виду. Управляющий трестом, говорил я, заинтересован, как хозяйственник, как большевик, в том, чтобы работающие с ним инженеры, заведующие шахтами, рабочие хорошо разбирались не только в частных вопросах своей работы, но и в общих вопросах, охватывающих жизнь целого района, в свою очередь связанную с жизнью всего Донбасса и даже всей страны.
- Ого! - воскликнул Илларион Федорович Панченко, - слишком многого вы хотите. На первый раз я берусь сделать доклад в разрезе нашего района. По рукам, что ли?.. Я человек сухой, даже наверное ограниченный в том смысле, что знаю только свое дело. Но - придется тряхнуть стариной. Я ведь сам когда-то был агитпропом… Да, да, агитпропом! - Он сказал это таким тоном, словно хотел заставить меня поверить в то, что он, тучный, лысый, с багровой шеей, был когда-то молодым. - Как мы агитировали! - сказал он, с каким-то чувством восхищения вспоминая дни своей юности. - Время-то какое было! Время первых пятилеток… Если бы пропагандисты и агитаторы нашего района умели бы так агитировать и пропагандировать, как тогда, в годы первых пятилеток, то, уверяю вас, мы бы убыстрили темпы восстановления шахт. Да, да, убыстрили бы!..
Он вдруг положил свои большие руки ко мне на плечи и, заглядывая в глаза, сказал:
- Хотите, чтобы ваша пропаганда была действенной, чтобы ваши лекции попадали в цель, чтобы они стреляли хорошо? Хотите?
Я ответил, что, конечно, хочу.
- Тогда я вам кое-что покажу, - сказал Панченко.
И, подойдя к столу, протянул мне лист бумаги. Это была суточная сводка добычи угля по району в целом и по каждой шахте в отдельности.
- Вот, - сказал он торжественно. - Чаще заглядывайте в эту сводку. Тут наши успехи и тут наши недочеты. Тут вся наша работа. Тут вся наша жизнь - и будни, и праздники, и счастье, и горести. Только ее нужно уметь читать, эту сводку. За нею стоят люди - хорошие работники и лодыри, живые работники и вялые, инициативные работники и такие, что прячутся за объективными причинами. Хотите попасть в цель - заглядывайте в суточную сводку. Я попрошу вас обратить внимание на шахту "Девятую". Как член бюро райкома партии, как управляющий трестом я бы просил вас заняться этой шахтой, она у нас начинает вылезать из прорыва… Хорошее будущее у этой шахты.
Взглянув на мои сапоги, которые порядком истрепались, он вдруг сказал:
- Фронтовые донашиваете?
И проводил меня, предупредительно открыв дверь. Увидев в приемной заведующего шахтой Пятунина - у нас в районе его звали ДПД (день повышенной добычи), - Панченко задержался.
- Проходите, - сказал Панченко, стоя в узких дверях. Пятунин попробовал было протиснуться между Панченко и дверью, но это ему не удалось. Оба они были мужчины тучные.
- Вот так у тебя в лавах, - сказал Панченко, когда Пятунин пробился и вошел в кабинет. - Тесно, криво… Когда же ты, наконец, дашь мне устойчивую нормальную добычу? Когда ты перестанешь штурмовать?..
- В самые ближайшие дни, - заговорил Пятунин. Говорил он, улыбаясь, нежным тенорком.
Я подумал: "Хорошо поет".
- В самые ближайшие дни, Илларион Федорович… Все признаки перелома налицо…
Панченко побагровел от ярости.
- Налицо? - сказал он шепотом.
Я прикрыл за собой дверь и вышел из треста. Обогнув дом, я услышал гневный голос Панченко:
- Налицо?! - спрашивал он Пятунина.
Панченко сдержал свое слово. На другой же день я стал получать сводки добычи. Доклад, который он сделал на собрании агитаторов и пропагандистов района, имел успех. Это не был доклад в полном смысле этого слова, скорее всего это была хозяйственная справка. Но даже и в этом виде доклад был полезен для агитаторов и пропагандистов.
6
Самое опасное быть штатным оратором, который, бия себя в грудь и произнося по шпаргалке затасканные фразы, по существу притупляет могучее оружие, каким является слово, особенно большевистское слово. Работая штатным пропагандистом района, я стремился к тому, чтобы мое слово заражало людей творческой энергией, чтобы оно служило оружием большевистской политики, сплачивающей массы на борьбу с трудностями.
Страсть, волнение, даже восторг могут только тогда возникнуть в душе пропагандиста, когда он живет интересами людей, с которыми он соприкасается в повседневной жизни, когда их труд, их радость - это его труд, его радость.
Я не сразу находил свой стиль работы. Однажды Ольга Павловна заметила мне, что в свои доклады я вношу агитационный элемент. Эти ее слова заставили меня задуматься. В какой-то степени она была права - я иногда в своей работе шел от агитации. Отчасти может быть это объяснялось недостаточным запасом знаний. Но с другой стороны, мне кажется, я старался вносить в свои доклады ту горячность, ту страсть, которые приобрел в дни войны, когда был политбойцом. Я хочу, чтобы мое слово звало людей на бой. Это не значит, конечно, что нужно говорить, как бог на душу положит, всецело полагаясь на настроение. Для любой беседы, для любой лекции нужна очень тщательная подготовка и целеустремленность и та внутренняя собранность, которую я бы назвал мобилизацией ума и сердца. Я хочу, чтобы мое слово, слово районного пропагандиста, отвечало затаенным желаниям моих слушателей, пробуждало их мысли, их воображение, вводило их в мир напряженной деятельности, звало вперед. Я хочу, чтобы люди, которым я читаю лекции, почувствовали горячий отблеск жизни.
Мы, районные пропагандисты, учились на инструктивных докладах, на семинарах. Но была еще одна школа, еще один семинар, который мы непрерывна проходили. Это была школа жизни.
Донимал меня нагрузками Степан Герасимович.
У меня создавалось впечатление, что ему доставляет удовольствие наваливать на меня всевозможные поручения.
- Имеется для вас нагрузочка, - говорил он насмешливо, проверяя мою готовность выполнить новое поручение райкома партии и не только мою готовность, но и мое умение и дисциплинированность.
Первое время я сетовал. Мне казалось, что эти задания отрывают меня от основной пропагандистской работы. Что-нибудь одно - практическая нагрузка или пропаганда. Но позже я понял, что необходимо уметь делать то и другое. Нельзя отгородиться от повседневной жизни района и знать только свои книги, тезисы, лекции. Окунувшись в жизнь, я расширял границы своего опыта. К райкому партии стягивались все нити борьбы за восстановление хозяйства района - шахт, заводов, школ, всей духовной и культурной жизни трудящихся.
Управляющий трестом Панченко настоял, чтобы меня прикрепили к "Девятой". И вот постепенно я стал входить в жизнь поселка, в жизнь шахты, расширяя круг знакомых, и, самое главное, я уже различал краски в общей картине жизни нашего населенного пункта. Я с радостью отмечал эти на первый взгляд маленькие перемены к лучшему. День ото дня что-то изменялось в поселке, что-то нарождалось - вот еще один дом восстановили, вот еще одно деревцо ожило, принялось и выросло. Вот еще один кубометр воды откачали на затопленной шахте, вот еще одной тонной угля больше дали на шахте…
Парторгом на "Девятой" был Мещеряков Тихон Ильич, бывший фронтовик. Он вернулся из армии после тяжелого ранения. Правая рука его висела плетью. До войны Мещеряков работал на этой шахте. Все в поселке знали этого спокойного и настойчивого человека. Всё, что он делал, он делал обстоятельно. Одно время мне даже казалось, что Тихон Ильич с одинаковой страстью, вернее с одинаковым спокойствием и подшивает бумаги, и беседует с людьми. Его любимые слова были - "тезис" и "процент охвата". О чем бы ни шла речь - о лекции или о суточной добыче, он любил высчитать, какой это "процент охвата".
Он любил присылать мне записки во время доклада, в которых требовал: "Прошу развить тезис о нашей конечной цели - переходе к коммунизму". Или же: "Мобилизуйте внимание общественности на значении подготовительных работ". Сначала эти его записки с тезисами сбивали меня с толку, но постепенно, привыкнув к Мещерякову, я понял, чего он хочет от нас, пропагандистов. Говоря его языком, он хочет "увязки самых высоких проблем с текущей злобой дня".
Василий Степанович, как-то встретив меня на одной из шахт, спросил:
- Замучил вас Приходько нагрузками? Вы не сердитесь на него. Это от меня все исходит. Хочется окунуть вас в живую жизнь.
И он показал мне отзыв Тихона Ильича Мещерякова об одной моей лекции. Мещеряков писал, сколько народу присутствовало на лекции, сколько вопросов было задано, и в заключение он отметил, что такого-то числа, то-есть на другой день после моей лекции, суточная добыча составляла столько-то тонн. Процент был хороший - сто. Я удивился: какое отношение имеет эта суточная добыча к моей лекции?
Егоров сказал, что о каждой моей лекции Мещеряков дает отзыв. Я смущенно пожал плечами: "А бывает так, что после лекции процент падает?" Егоров заулыбался: "И так бывает". Мне казалось странным это желание Тихона Ильича, чтобы эффект от лекции был, так сказать, оперативный. Егоров считал, что в этом желании добиться немедленного результата имеется правильная мысль.
- Вы не обижайтесь на Тихона Ильича, - сказал Егоров. - Он бывший политработник, замполит батальона, и привык, что хорошая агитация перед боем должна дать хороший результат в самом бою. И этого он хочет и требует от нас с вами, и наверное и от себя, и в нашей будничной обстановке.
И Василий Степанович стал расспрашивать - что у меня нового, имею ли я "контакт". Я сказал ему, что моя работа пропагандиста, как это ни покажется на первый взгляд странным, иногда начинается после лекции. Первое время меня смущало, когда после доклада ко мне подходили слушатели и обращались с вопросами, которые не имели никакого отношения к тому, о чем я делал доклад. Но постепенно я убедился в том, что такие живые собеседования после лекции являются хорошим признаком: люди как бы раскрывают свою душу.
- А вопросы, - спрашивал меня Егоров, - какие вопросы вам задают?
Он потребовал от меня, чтобы я подробно выложил ему все вопросы, какие мне задавали в письменной или в устной форме слушатели. Вопросы эти были самые разнообразные - и атомная дипломатия интересовала моих слушателей, и суть политики Трумэна, и англо-американские противоречия, и бои в Индонезии, и индийский вопрос, и прогнозы экономического кризиса в Америке, и конференция министров иностранных дел, и положение дел в Германии…
Но Егоров хотел знать вопросы, имевшие, как он говорил, прямое отношение к нашей текущей жизни. Устные и письменные. Я вынул свою записную книжку, вынул и положил перед Егоровым ворох записок, которые мне в разное время подавали на лекциях и докладах. Василий Степанович с жадностью набросился на эти записки. Он разглаживал их и медленно, смакуя каждое слово, читал, что пишут шахтеры, инженеры, домашние хозяйки. На первый взгляд казалось, что эти записки полны жалоб: речь шла о том, что на одной из шахт отстают с горноподготовительными работами, и при этом указывался конкретный виновник зла; в другой записке указывалось на воровство в орсовской столовой, в третьей записке упоминалось, что хотя по всем сводкам лавы (это на шахте Пятунина) циклуются, но в действительности циклом в этих лавах и не пахнет; говорилось о том, что торговая сеть в поселке "Девятой" шахты слабо развернута…
Егоров отобрал часть записок, сказав, что он сам займется разрешением тех вопросов, которые подняты в них. Его заинтересовали устные вопросы. Третьего дня после доклада о текущем моменте на шахте Пятунина группа рабочих обратилась ко мне с просьбой добиться, чтобы завшахтой выдал, наконец, полагающиеся рабочим чуни. Егоров быстро спросил меня:
- А что вы сделали? Выяснили? Добились?
Я сказал, что был у Пятунина и изложил ему просьбу рабочих.
- А что Пятунин? - спросил Егоров.
- Пятунин сказал, что чуни рабочим действительно полагались и что они будут выданы.
- В ближайшее время, - усмехнувшись, сказал Василий Степанович. - И вы, конечно, не проверили - выданы ли эти чуни рабочим?
Я покраснел, потому что действительно не проверил, и в запальчивости пробормотал что-то вроде: - А входит ли это в функции штатпропа?..
- А как же вы думали? - тихо сказал Егоров. Он подошел ко мне вплотную и еще раз повторил: - А как же вы думали?.. И атомная дипломатия, и чуни. И бои в Индонезии, и рабочая столовая. И индийский вопрос, и вопрос о горноподготовительных работах. Все! Вас все касается! И вы ни от чего не смеете отмахнуться! Ведь люди, которые обратились к вам с вопросом о чунях, видели в вас не только пламенного оратора или, как говорит Степан Герасимович Приходько, трибуна районного масштаба, они видят в вас большевика, представителя райкома партии. Какими же глазами они будут смотреть на вас, когда вы будете читать им новый доклад о текущем моменте! А вы понадеялись на Пятунина!..
Егоров по телефону позвонил Пятунину. Сначала он говорил с ним о делах шахты, потом спросил, что сделано по вопросу о чунях. Пятунин что-то ответил. Егоров вдруг спокойно сказал:
- Хорошо. Я завтра сам заеду. Если ты думаешь отделаться обещанием, как это ты сделал с нашим пропагандистом, который еще мало знает тебя, то ты ошибаешься. Я-то уж тебя хорошо изучил. Да, да, будь здоров. Всё.