– Нет, это удивительно, – сказала она. – Небо такое же, как у нас. И люди такие же. Смотри, вон идут девушка и парень, держатся за руки… Видишь, как они смеются? А вон тетка тащит в сумке продукты. Все одинаковое. А живем по-разному…
– А вон, посмотри, Сашенька, – перебила подругу Вера, – вот тут что-то не одинаковое. Смотри – мальчик. Ему не больше двенадцати. Это, конечно, "наемный мальчик". Что же он тащит на подносе?
– Завтрак! – воскликнула Саша. – Вон из той траттории, что на углу, возле дома. – И она показала пальцем на столики и стулья, расположенные прямо на тротуаре.
А мальчик проворно, мелкими плавными шажками пробежал мимо гостиницы, ловко удерживая поднос на пальцах правой руки.
Они могли так без конца висеть на подоконнике и разглядывать жизнь итальянцев, но внизу их ждали к завтраку.
Минну в этот день вызвали по каким-то срочным делам, и это было кстати. Хотелось посмотреть город одним.
Остановили таксиста. Он знал английский язык и, почувствовав, что Елена Николаевна владеет этим языком плохо, спросил, из какой страны его пассажиры. Узнав, что они русские, резко затормозил и, горячо жестикулируя, заговорил быстро-быстро, пересыпая английскую речь итальянскими словами.
– Он состоит в Коммунистической партии, – с трудом поняла Елена Николаевна.
Итальянец полез в карман и с гордостью показал свой партийный билет.
Ваня попросил Елену Николаевну узнать у шофера, не знает ли он кого-либо из бывших партизан.
Итальянец отрицательно покачал головой, но через минуту вспомнил, что такой знакомый у него есть.
– Слесарь, – сказал он. – Живет в городке безработных.
Елена Николаевна осторожно осведомилась, может ли он отвезти их в городок безработных. Шофер согласился, но не сразу и не без колебаний.
Он вел машину, не переставая разговаривать с Еленой Николаевной и поставив зеркало так, чтобы видеть пассажиров на заднем сиденье.
– Товарищ водитель предлагает вам разговаривать по-французски или по-немецки, – с улыбкой обернулась Елена Николаевна. – Он удивлен, что вы не знаете ни одного языка, кроме родного.
– А мы итальянский изучаем! – воскликнула Вера. – Вот, пожалуйста, считаем до пяти.
И все хором стали считать:
– Уна.
– Ду́э.
– Тре.
– Куа́тра.
– Чи́нкуэ.
Итальянец смеялся. Автомобиль, маленький и вместительный, бежал по улицам Рима мимо старинных домов, памятников и фонтанов.
– Ди Треви! – сказал водитель. – Остановить машину?
Конечно. Разве можно было проехать мимо, не бросив в фонтан монету?
Фонтан примыкал к старинному дому с четырехугольными колоннами и полукруглой аркой посредине. В пенистом потоке воды дикие кони, сдерживаемые нагими людьми, мчали колесницу, похожую на огромную раскрытую раковину. Колесницей управлял человек. Фонтан был прекрасен. По обычаю приезжих, каждый бросил в воду монету, чтобы когда-нибудь снова вернуться в Рим. Об этом обычае рассказала Минна в незабываемую ночную поездку по Риму на извозчике.
Ехали долго. Давно уже остались позади красивые дома, фонтаны и храмы. Не то площади, не то пустыри отгораживали шумный, веселый Рим от грустного и тихого городка безработных. Вот показались жилища, которые трудно было назвать домами. Они стояли, близко прижавшись друг к другу, жалкие, низкие, похожие на собачьи конуры, сооруженные из кусков фанеры, картона, ржавых железных листов и даже из обломка крыла самолета. Возле этих жилищ людей не было видно. Даже итальянское небо, ласковое и голубое, казалось здесь хмурым. Даже солнце, казалось, обделяло этих людей своим светом.
Шофер повел машину медленнее, но свернуть на улицу городка безработных в этом месте не смог, потому что на углу маячила внушительная фигура полицейского. Попытка шофера показать русским не веселый, поющий Рим с дворцами, фонтанами и магазинами, заваленными товарами, которые некому покупать, а Рим с печальными конурами безработных могла бы кончиться неприятностью и для итальянца и для гостей.
– Им предлагают поселиться в новых кварталах, – сказал шофер, сворачивая в переулок, чтобы все же как-нибудь проскочить в городок безработных, – но они не хотят. Их насильно переселяют в новые дома: подъезжают машины и увозят…
– Почему же они не хотят?
– Потому что в Италии квартиры очень дороги. Нечем за них платить.
Шофер высунул голову в окно, огляделся, поддал газу и въехал в городок безработных.
Вблизи это зрелище было еще страшнее. На полуразвалившемся заборе, около которого остановилась машина, было что-то написано черной краской и стрелка показывала влево.
– Что здесь написано? – спросил Федор Алексеевич.
– Написано, что ячейка Коммунистической партии находится там, – ответил шофер, показывая на угловую лачугу, и вдруг, стащив с головы берет, приветливо кому-то замахал.
Низко склонясь, чтобы пролезть в дверь, из лачуги вышел итальянец средних лет, широкоплечий и высокий, с огромными, сильными ручищами, которым, казалось, было невозможно и дня оставаться без дела. Но невозможное здесь становилось возможным. Это был тот самый слесарь, о котором говорил шофер.
Показались еще несколько мужчин и женщин. Вначале они лишь осторожно прислушивались к разговору. Но шофер представил иностранцев, и жители городка оживились.
Все же общего разговора не получилось. С трудом выяснили, что русского воина не было в том партизанском отряде, в котором сражался итальянец. С итальянского шофер пытался переводить на английский, а Елена Николаевна с английского – на русский. Оба переводчика оказались неквалифицированными, и беседа закончилась тем, что все рассмеялись и замолчали.
Худенький подросток со смышленым и, может быть, слишком серьезным для своего возраста лицом залез на крышу ближней лачуги. Он то поглядывал с любопытством на русских, то всматривался в даль, затеняя ладонью глаза от солнца. И вот в тот момент, когда оба переводчика убедились, что у них ничего не выходит, с крыши послышался свист.
Безработный слесарь прикоснулся своей большой рукой к руке Федора Алексеевича, давая понять, что нужно немедленно уходить. Шофер кивнул головой.
Когда автомобиль заворачивал за угол, шофер притормозил и высунулся в окно. На улице было тихо и пусто. Только с крыши торопливо спускался подросток, стоявший на страже.
– Полиция! – сказал итальянец, когда городок безработных остался позади. – Наверно, нас заприметили.
И вот они снова едут оживленными улицами Рима, со старинными зданиями, пышными садами, просторными площадями, изящными фонтанами.
Остановились возле площади Святого Петра. Долго и молча наслаждались великолепным ансамблем, овалом вытянутой площадью с легко вздымающейся ввысь четырехугольной колонной на середине ее. С двух сторон площадь украшали фонтаны. Площадь заканчивалась подавляюще величественным зданием собора святого Петра, круглым куполом уходящего в небо. Слева, во входной нише собора, – вход в Ватикан. Его охраняла необыкновенная стража в средневековых костюмах. Солдаты стояли в латах, в железных головных уборах, украшенных пышными белыми и красными перьями, в коротких полосатых шароварах и таких же полосатых чулках. Руки в белых перчатках-крагах держали секиры.
Конечно, очень хотелось посмотреть папский дворец на Ватиканском холме, побродить по улицам этого особого государства – со своей гвардией, тюрьмой, деньгами, телеграфом, почтой, радиостанцией и агентством печати. Но Ватикан для сибиряков был недоступен.
– Минна говорила, – вспомнила Вера, – что каждое воскресенье, в определенный час, в окне, справа от собора, – она показала на высокое здание за колоннадой, – появляется папа в белой одежде и беседует с народом.
– "Беседует"! – иронически заметил Ваня. – Интересно, как это он беседует с высоты десятого этажа?
– Пусть бы на площадь спустился, – горячо поддержала Саша и предложила прийти сюда в воскресенье.
– Если не уедем из Рима, – отозвалась Елена Николаевна.
И от этих слов всем стало приятно. Впереди было так много интересного!
По широким многочисленным ступеням поднялись в собор святого Петра. Из всех скульптурных работ Саша сразу отличила одну – это была "Пьета" Микеланджело. Забыв обо всем на свете, Саша стояла перед голубоватым изображением божьей матери с мертвым Христом на коленях.
Подошел Ваня. Рядом остановилась молодая, нарядная женщина. Она прижалась накрашенными губами к потертому краю постамента, и в глазах ее блеснули слезы.
– Посмотри, – шепотом сказала Саша, когда женщина отошла, – на камне следы от бесчисленных поцелуев.
– Сашенька, Ваня! – послышался шепот Веры. – Хотите избавиться от грехов?
Она показала им на будки в стене, напоминающие телефонные. Их было несколько – и справа и слева от главного входа в собор. На каждой были сделаны надписи на разных языках мира. И на разных языках шла в этих будках исповедь. Через стекла были видны коленопреклоненные фигуры. Верующие исповедовались в металлические трубки, а где-то там, за стеной, священнослужители слушали их и отпускали грехи.
– Усовершенствовано, – усмехнулся Федор Алексеевич, – ничего не скажешь. Сверхсовременный способ исповеди. В наших церквах это происходит иначе: верующий говорит с попом о своих грехах с глазу на глаз. Помню, когда шел мне десятый год, бабка заставила меня говеть и исповедоваться.
– Что значит говеть? – шепотом спросила Вера.
– Поститься, не есть скоромного, ходить в церковь, молиться… Так вот пришли мы с бабкой в церковь, остался я с попом один на один в маленькой полутемной комнатушке рядом с алтарем. Страшно стало. Признался я попу в своих грехах: маму, мол, не всегда слушаю, иногда вру, с ребятами дерусь – других грехов припомнить не мог. Поп велел мне стать на колени и накрыл меня епитрахилью.
– Что значит епитрахилью? – снова шепотом спросила Вера.
– Ну, вроде передника… Тут я подумал: "Сейчас старый, грузный поп вскочит на меня верхом и я должен буду, подобно Хоме Бруту, вскачь пуститься по церкви" – да как заору во весь голос! Перепугал и попа, и бабку, выскочил из комнатушки, промчался по церкви к выходу и опомнился только на улице…
Воспоминания Федора Алексеевича всех рассмешили. Но Елена Николаевна приложила палец к губам.
Поспешно вышли из собора, спустились по лестнице на площадь и тут уж дали волю своему веселью.
17
Рамоло Марчеллини и Роберто Аоста обедали в траттории тетушки Терезы, расположенной на берегу Неаполитанского залива. Марчеллини выжимал лимон на устриц и со свистом высасывал их из раковин. То же с явным удовольствием проделывал Аоста. Неподалеку четверо стройных итальянцев в черных костюмах и белоснежных рубашках тихо и проникновенно играли на гитаре. Один из них вполголоса пел. Квартет двигался по траттории, задерживаясь у некоторых столов, где обедавшие туристы заказывали музыку и песни. Поедая устриц и не слушая пения, Марчеллини и сценарист оживленно разговаривали.
– Подумайте, – говорил Марчеллини, – какой интересный фильм может получиться, если взять за основу все те события, которые действительно произошли! Война, разгром итальянской армии, переход итальянского солдата на сторону русских, его жизнь в России. И могила в парке, в центре современного сибирского поселка. И вот вам встречный сюжет: русский солдат в плену у фашистов. Лагерь смерти в Италии. Организованное бегство и партизанский отряд, скажем, в провинции Модена. Нет, вы только вникните, Роберто!
К столу подошел один из певцов, протянул тарелку. Аоста и Марчеллини бросили по нескольку монет.
– Ну как, Роберто, загорелись?
– Загораюсь, Рамоло. Нет, уже пожар! – вскричал Роберто Аоста, темпераментно вскинув руки.
– Тогда не будем терять золотого времени. Я займусь переговорами с посольством Советского Союза и прочими делами, а вы начинайте сбор материала… Я наводил справки в архивах о русском партизане Иване Лебедеве. Документов о его пребывании в Италии не сохранилось. Указали мне бывшего партизана из отряда провинции Модена – художник Торквиний Маклий, он живет на Капри. В этом партизанском отряде было много русских, бежавших из лагеря.
– О, я отлично знаю Торквиния! – воскликнул Аоста. – Он действительно помнит множество интересных фактов о войне. Торквиний – клад для нас.
Небольшой малолюдный пароходик привез сибирских гостей из Неаполя на Капри. Он проворно пересек Неаполитанский залив, оставив позади разбросанный по берегу и горам город со старинными замками, новыми многоэтажными домами, с оживленным портом, где дымили, гудели, приставали и отплывали корабли из разных стран. И когда город подернулся голубоватой дымкой, слился с небом и только очертания Везувия были еще различимы, сбоку, на высоком гористом берегу, мелькнули дома Сорренто и пароход взял курс к пристани острова Капри.
Гостей встретили служители отеля, взяли вещи, а приезжие пошли к фуникулеру, сели в маленький вагон, и фуникулер быстро и бесшумно пополз в гору. В окнах справа и слева мелькали сухие и почти безлиственные кусты виноградника, обремененные тяжелыми темно-синими с беловатым налетом гроздьями винограда.
– Около нашей гостиницы, – сказала Минна, – виноградники императора Августа, и даже каменное основание забора сохранилось с тех давних времен…
Фуникулер замедлил ход и плавно остановился. Вышли на улицу, с любопытством огляделись. Низкие дома. Узкие переулки. Безлюдно. Тихо.
Стоял знойный полдень. Приезжие находились на пляже, а местные жители занимались обслуживанием приезжих. Жизнь Капри во всем была подчинена курортному быту. Навстречу попалась только одна женщина верхом на осле, его вел в поводу хорошенький, лет четырнадцати мальчик в штанишках и курточке, отделанных золотым кантом. Женщина была в трусиках, в длинной блузе без рукавов, в золотых босоножках на ногах. Видимо, от предков-негров она унаследовала завитые колечками густые волосы и немного выпяченные, полные губы. Трудно было определить возраст ее, трудно было понять, хороша она или нет. Но она была необыкновенна. Женщина проследовала мимо сибиряков, не оторвав своего задумчивого взгляда от какой-то точки в высоте ясного неба.
– Вероятно, мулатка, – сказала Минна, перевидавшая в Венеции представителей всех национальностей.
– Интересно, кто она? Откуда? Что здесь делает? – загорелась Саша.
– Это приезжая. Богачка. Живет в роскошном отеле, наслаждается жизнью: ездит на осле, купается, смотрит в небо… Словом, живет весьма "содержательной" жизнью, – уверенно сказал Ваня.
Минна с опаской поглядела на него. После схватки в Колизее с князем Гагариным она решила, что Ваня не терпит богачей и вообще всю знать и старается не давать им спуска. Она облегченно вздохнула, когда незнакомка на осле скрылась за домом.
Подошли к отелю. Над дверью была вывеска "Белый кот" и нарисована усатая, очень приятная мордочка белого кота.
Поднялись наверх в номера, отделанные в тон голубому каприйскому небу. Вещи были уже там. Отодвинули шторы, открыли легкие ставни. По привычке Саша и Вера повисли на окне.
Внизу лежала узкая улица. Напротив, огороженный рассыпающейся каменной оградой, тянулся виноградник.
– О, это, должно быть, и есть виноградник императора Августа, – высказала предположение Вера.
Она говорила громко, и вдруг откуда-то снизу послышались звучные детские голоса:.
– Августа! Августа!
Девушки увидели трех черноглазых мальчишек в коротеньких штанишках, с аккуратно заглаженными складками спереди, в чистых белых рубашках. Задрав кверху свои мордашки, они глядели на девушек и что-то лопотали по-своему.
Саша спрыгнула с подоконника, бросилась к чемодану, достала трех ярких матрешек и снова свесилась в окне. Раскрыла матрешку, вынула из нее другую, поменьше, и показала ребятишкам. Затем она то же проделала со второй матрешкой, достала из нее третью – и так до тех пор, пока не добралась до самой маленькой.
Ребятишки, открыв рты, с восторгом глядели на необыкновенные игрушки.
– Ловите! – крикнула она, и три русские матрешки, румяные и круглолицые, полетели на землю.
Мальчишки подобрали игрушки и мгновенно исчезли, словно их ветром сдуло.
– Даже "грацие" не сказали, – засмеялась Вера.
Еще несколько минут подруги висели на подоконниках, разглядывали виноградник и небольшие белые дома вдалеке.
– Ну, что же мы зря теряем время? – сказала Вера. – Ведь мы на Капри. Ты понимаешь, Саша, на Капри! Сюда приезжал Ленин! Здесь жил Горький! Надо все посмотреть…
– И к морю! – воскликнула Саша. – Мы еще никогда в жизни не купались в Тирренском море.
Послышался легкий стук, и появилась Минна, сияющая и торжественная. Она забавно подняла палец вверх и сказала:
– Необыкновенная новость! Слушайте. Очень приятное известие. Сейчас мне звонил из Неаполя Рамоло Марчеллини. Вечером он приедет сюда вместе с Роберто Аоста. Он сказал, что на Капри живет человек, который был в партизанском отряде вместе с русскими.
– И он знал Ваниного отца? – спросила Саша.
– Об этом мне не говорили, но вполне возможно…
В саду, около отеля, девушек ждали земляки. А на ступенях отеля сидели трое мальчишек. Как только на крыльце появились Саша и Вера, они вскочили, дружно закричали: "Грацие! Грацие, синьорины!" – и бросились целовать девушек.
Вера, смеясь, расцепила на своей шее сильные детские ручонки. А Саша схватила барахтающегося мальчишку, притащила его в сад и передала Ване. Тот сейчас же, не опуская на землю, устроил с ним несколько номеров воздушной гимнастики. Остальные мальчишки, с открытыми ртами, с блестящими глазами, смотрели и завидовали.
…Путь к пляжу был уже знаком. Шли теми же узкими переулками с небольшими магазинами. Товары здесь были выставлены прямо на улице. Жарко палило солнце. Выгорали шерстяные дамские шарфы и кофты, всех цветов, косынки, купальные костюмы.
– Вот этот отель самый дорогой на Капри, – показала Минна на трехэтажное здание с открытым рестораном, мимо которого вела гостей.
– Смотрите, она здесь! – воскликнула Вера.
Все увидели ту женщину, которую утром встретили верхом на осле. Она сидела одна за столом, положив ногу на ногу, откинувшись на спинку кресла. Перед ней стоял бокал с вином, уже до половины выпитым, открытая бутылка, пепельница. В руке, лениво лежащей на колене, дымилась сигарета. Женщина, приподняв кверху лицо, задумчиво смотрела вдаль.
– Узнать бы, кто она? – сгорала от любопытства Вера, но заговорить с этой женщиной не было повода.
На фуникулере спустились вниз. Наняли лодку и поплыли вдоль каменистых берегов по синей, блестящей на солнце и прозрачной воде. Сзади и навстречу тоже плыли лодки. А вдалеке по морю, бечевой зацепившись за моторную лодку, на морских лыжах мчалась сумасшедшая спортсменка, окутанная облаком мелких брызг.
Вскоре лодка остановилась у причала. Вышли на помост. По лестнице поднялись на просторную веранду. Минна оплатила в кассе кабины и шезлонги. Разделись и спустились к морю. Купание на пляже "Тиберия" было дорогим по сравнению с другими пляжами, и поэтому его посещали преимущественно обеспеченные иностранцы.