У Сани, Игоря и у Феди мелькнула мысль: "Может, она?"
– Цветочки не желтые? – спросил Савелий.
– Желтые! – замирающим в ожидании голосом ответили все трое.
– Значит, чина луговая! Тоже полезное растение, – разочаровал их Савелий. – Вот что, детки, – распорядился старик, – вы зря времени не теряйте – желтые, синие да красные цветы сразу из корзины на землю вытряхивайте. Свет-трава с мелкими белыми да с розовыми цветочками.
Федя достал из кармана небольшой пакетик, развернул его, бросил бумагу и положил в руку Савелия мохнатую травку с мелкими цветами.
Тот коснулся ее пальцами.
– На свет-траву походит, и корешок так же слабо в земле держится… А цветочки какого цвета?
– Розовые цветы, дедушка, – волнуясь, сказала Саня, – мелкие-мелкие… Я эту траву за городом часто встречала, и здесь ее много. Наверно, это и есть свет-трава?
Старик поднес траву к носу.
– Нет, дочка, это богородская трава.
– Уже открытая и применяется в медицине! – горько пошутил Игорь.
Так они перебрали всю корзину. Но в ворохе самых различных трав свет-травы не оказалось.
– Ничего, первый блин всегда комом, – утешал Федя главным образом самого себя.
Савелий, почмокивая губами и сплевывая, раскуривал трубку с отсыревшим табаком. Он безжалостно топтал сапогами с любовью собранные пахучие травы и цветы. Никому теперь не нужные, они валялись вокруг скамейки.
– А я, сынок, все же вспомнил фамилию ссыльного доктора, – хитро улыбаясь, обратился Савелий к Феде. – Мозги-то, знать, совсем еще не отказали в работе! – похвастался он. – Давеча ты назвал фамилии своих товарищей, я и вспомнил. Фамилия-то его, как у этой девушки, – Савелий ошибся и показал на Игоря. – А звали Петром Яковлевичем.
Федя, Саня и Игорь несколько мгновений стояли молча. Тишина показалась старику странной.
– Ты слышал, Федя? Петр Яковлевич, – повторил он.
– Так я и думал, – взволнованно прошептал Игорь.
– Это твой прапрадед, Саня! – воскликнул Федя.
Саня растерянно смотрела то на слепца, то на Федю и Игоря. Только Савелий Пряхин сидел равнодушный и спокойный. Прожив на свете больше века, он привык ко всему, и теперь уже никакие неожиданности не могли вывести его из равновесия. Устремив вдаль невидящие глаза, он видел то, что жило за незримыми десятками лет, видел живого Петра Яковлевича Кузнецова. Ранней весной он сидел на завалинке с мужиками. Подросток Савелий с любопытством слушал, о чем говорили взрослые, и разглядывал странного человека. Все казалось мальчику удивительным в нем – и простое обращение с мужиками, и рыжая меховая шапка, и городская шуба с воротником, но больше всего поразило Савелия и осталось навсегда в памяти бледное живое лицо с большими ясными зеленоватыми глазами. Если бы Савелий видел Саню, то, конечно, сказал бы, что она походила глазами на прапрадеда.
К вечеру Саня, Игорь и Федя возвратились в Семь Братьев. В этот вечер совсем иным показалось Сане село. Они ехали по улице, и Саня молчаливо разглядывала почерневший дом старшего брата Кудреватых с резными наличниками на окнах, старинные ворота с навесом, украшенные причудливой резьбой. Здесь жил ее прапрадед. Он ходил по улицам этого села. Здесь он лечил народ свет-травой, здесь мечтал о свободе и счастье людей.
Около больницы Федя остановил Рыжку.
– Беги, Игорь, расскажи обо всем Марии Владимировне.
Игорь охотно выполнил распоряжение Феди и уже в воротах крикнул:
– Не жди меня, я задержусь!
– Вряд ли в рабочее время Машенька будет тебя задерживать! – засмеялся Федя, понукая Рыжку.
Глава восемнадцатая
Окрестности Семи Братьев особенно хороши были в ясный полдень. Блестели на солнце бархатные взгорки, как древние курганы, обступившие село с востока и юга. Все кругом жило полнокровной жизнью: цвело, росло, зрело.
В воскресный день друзья собрались в лес. Саня не пошла с ними, отговорилась тем, что занята срочной работой. Для всех было очевидно, что Саня упорно избегает встречи с Машей, и это портило теплые, дружеские отношения Феди и Маши.
Поэтому в воскресный полдень друзья шагали по дороге без Сани. Они шли медленно, изредка перебрасывались незначительными фразами, захваченные красотой окружающей их местности. Когда потянулись однообразные просторы полей, Маша сказала, обращаясь главным образом к Игорю:
– К нам приехали писатели из города. Сегодня в клубе встреча. Вы пойдете?
– Нет, не пойду, – ответил Игорь, – в Москве я видел наших литературных светил, и, скажу откровенно, не хочется портить впечатление.
– Ты считаешь, следовательно, что таланты родятся и живут только в Москве? – усмехнулся Федя.
– А! Оскорбил патриотические чувства сибиряков! – попытался отшутиться Игорь.
– Старинкой попахивает от твоих слов, – серьезно сказал Федя, пропустив мимо ушей шутку товарища. – Зачем быть таким близоруким? Разве ты не видишь, что советская литература развивается во всех уголках нашей страны? Ну-ка, припомни лучшие книги этого года, – что, их только москвичи написали?
– Простите, Игорь, за резкость, – сказала Маша, – но я не раз замечала, что Москву с ее богатством, с ее культурой вы воспринимаете как московский обыватель. Вам надо решительно пересмотреть свои взгляды.
– Сдаюсь! Иду на вечер встречи с писателями! Пересматриваю свои взгляды! – весело воскликнул Игорь, поднимая над головой обе руки.
"Молодец, не обиделся", – подумал о товарище Федя.
Игорь никогда не пытался навязать противнику свои взгляды и перетянуть его на свою сторону. Он оставлял ему право оставаться при своем мнении. Поэтому спорить с Игорем было невозможно. Эту черту его характера Федя помнил с детских лет.
Будто бы ничего не случилось, Игорь сейчас же заговорил о том, как жаль, что и вторая поездка к Савелию Пряхину осталась безрезультатной.
В это время внимание друзей привлекли два всадника, неожиданно из-за поворота появившиеся на дороге. За ними расстилалась пелена пыли.
Кто один из них, Маша почувствовала сердцем еще тогда, когда не различали глаза, другого узнала только на небольшом расстоянии. Это были Банщиков и Иван Иванович.
Худощавый, ловкий Иван Иванович, в военном костюме, перетянутый широким ремнем, как джигит, цепкими ногами обхватил взмыленные бока черного горячего коня. Никита Кириллович, в белой расстегнутой косоворотке, в полосатых брюках, заправленных в сапоги, тоже отлично держался в седле, в каком-то порыве подавшись вперед. Но он смотрел не туда, куда указывала рука Ивана Ивановича. Движением головы отбрасывая назад непокорные пряди волос, он смотрел на дорогу, по которой навстречу ему в белом платье, в белом шарфике, наброшенном на голову, шла Маша и рядом с ней все тот же молодой человек с манерой держать себя везде так, точно он дома.
Никите Кирилловичу захотелось хлестнуть коня так, чтобы тот пролетел мимо этой молодой компании. Но Иван Иванович заметил Машу и спрыгнул с коня. Никита Кириллович был тоже вынужден спешиться.
– Все по вашему делу Никита Кириллович из меня душу вышибает, – пожаловался Иван Иванович, пожимая Маше руку. Но жалости он не вызывал – энергией, здоровьем, силой веяло от всего его облика.
Он подал руку Игорю, потом Феде и сказал:
– Председатель сельсовета Лучинин.
Никита Кириллович Федю знал, а с Игорем пришлось познакомиться. Коротким, но недоброжелательным взглядом окинул он рослого, как и он сам, юношу в костюме на военный манер, его стриженую голову и белые, нежные, как у девушки, руки с длинными пальцами.
– Ну вот, еще раз самолично посмотрел, – оживленно говорил Иван Иванович, попыхивая трубкой и удобно пристраиваясь на сваленном дереве у дороги.
Было ясно, что Иван Иванович настроен посидеть, покурить и поболтать. И молодежь с удовольствием разместилась вокруг него. Никита Кириллович тоже опустился на траву. Он играл хлыстом, не отрывая от него глаз.
– Все осмотрел, – продолжал Иван Иванович, обращаясь к Маше. – Белый ключ, который, по вашему проекту, соединится с Зеленым ручьем, и болото. Комаров там – тучи! Прежде, бывало, кусают – не заметишь, а теперь чуть кольнет, так и кажется, что бактерию малярии пустил под кожу.
Игорь насторожился.
– Какой это ваш проект, Мария Владимировна? – спросил он. – Если не секрет, так расскажите.
– Интересно было бы узнать, – сказал Федя, и Маша почувствовала упрек в его голосе и взгляде, точно он хотел подчеркнуть, что не по-товарищески скрывать такие интересные вещи от него и от Игоря.
Маша посмотрела на Банщикова. Ее нерешительный взгляд спрашивал: "Можно сказать?" Но Никита Кириллович в упор смотрел на тонкий жгут хлыста, как змея изогнувшийся в траве причудливым кольцом.
– Автор этого проекта Никита Кириллович, – сказала Маша.
Федя не настаивал, но Игоря уже трудно было удержать. Он вскочил и горячо обратился к Банщикову, прося объяснить сущность проекта. Никита Кириллович засмеялся, отбросил хлыст и рассказал о новом водоеме.
– Блестящая идея! – воскликнул Игорь. Он стоял возбужденный, раскрасневшийся и смотрел на Никиту Кирилловича влюбленными глазами.
Никто, кроме Феди, не понял, почему так загорелся этот восторженный юноша, но Федя расхохотался.
– Сюжеты… проблемы… герои! – сквозь смех воскликнул он. – Никита Кириллович! Не откажите моему другу помочь вам в осуществлении этого проекта. Он ночи спать не будет, сам всю землю перекопает!
– Один не осилю, – с улыбкой сказал Игорь, – а все вместе поможем. – Он вопросительно посмотрел на Федю.
– Конечно, поможем, – отозвался Федя.
– Вот что, товарищи, – сказал Иван Иванович. – Мы с Никитой Кирилловичем так порешили. Весеннее половодье в этом году использовать не удалось. Значит, надо к будущей весне все подготовить. И подготовить сейчас. Людей у нас вроде и много, а на этакие просторы, – он показал рукой вдаль, – все равно не хватает: некого мне дать на эту работу. Попытаемся организовать воскресник. Инструмент в колхозе есть, машины, коней также мобилизуем. А людей надо организовать, тут уж добрая воля да сознательность…
Долго и обстоятельно они обсуждали, как организовать воскресник.
Мимо них с полей, белых от цветущего клевера, летели на пасеку пчелы, обремененные ношей, и, как цветы и трава, как воздух вокруг, несли с собой чуть уловимый запах клевера и меда. В воздухе стоял несмолкаемый звонкий гомон кузнечиков – жизнерадостный и зовущий.
И когда Лучинин и Банщиков ускакали, замер цокот копыт лошадей и развеялась пыль на дороге, Игорь восторженно воскликнул:
– Чудесный человек! А лицо какое! Красавец! Вы заметили, Мария Владимировна, какие глаза? Вот уж поистине бездонные… И горят, как звезды!
Маша покраснела. Она наклонилась и сорвала совсем не нужный ей цветок.
Заметила ли она? Да ей эти глаза день и ночь не дают покоя, так и стоят в ее воображении – золотые, глубокие.
Глава девятнадцатая
Игорь и Федя жили у Степана Петровича. Старый дом, построенный сто лет назад одним из семи братьев Кудреватых, с трех сторон окружала пасека. Это был сад из мелкорослых цветущих деревьев: яблони, черемухи, боярки. Между тонкими стволами, на полянках, засеянных белым и розовым клевером, стояли веселые разноцветные пчелиные домики с крышами, с маленькими круглыми отверстиями на восток.
Четверть века прожил Степан Петрович на пасеке со своею родственницей Натальей Родионовной. Теперь им перешло за шестьдесят лет, но оба были бодры и здоровы.
Степан Петрович целыми днями без устали возился на пасеке. Наталья Родионовна управляла небольшим хозяйством. Жили они дружно, но скучно. День походил на другой, месяц на месяц, и год повторял предыдущий.
Приезд гостей нарушил это однообразие. Старый дом сам словно помолодел, приободрился, принарядился свежими скатерками, занавесками, чистыми половиками.
Теперь на пасеке то и дело собиралась молодежь, слышны были смех и песни. Степан Петрович торопился управиться с делами, чтоб часок-другой посидеть на террасе с внуком и его товарищами, поговорить, поудивляться на те великие дела, которые творятся на родной стороне.
Любила и Наталья Родионовна посидеть с молодежью. Брала она вязанье, пряжу или штопку, садилась на стул в угол, между двумя кадками с многолетними фикусами, работала, слушала и часто вступала в разговор. Споро шла работа в ее сухих старческих руках. В сморщенных ушах блестели забытые с молодости круглые золотые серьги с небольшими голубыми камешками, такими тусклыми, постаревшими, как глаза их обладательницы. Лицо ее не сохранило почти никаких черт молодости, даже обильные рябинки после оспы, перенесенной в детстве, затерялись в глубоких морщинах, и их почти не было видно.
Разложит Федя на столе свои цветы и травы, вооружится лупой и пинцетом, придвинет свой стул поближе Наталья Родионовна, подойдет Степан Петрович, и оба часами смотрят, как любовно "колдует" внук над растениями.
– Ишь ведь, не думала, что столько делов с ними! – изредка вздохнет старушка, поглядывая на открытую книгу определителя с цветными картинками, на иголки с деревянными ручками и кипу продолговатых стекол.
Ежедневно повторялось одно и то же. Положит Федя цветок на стекло, возьмет в руки иголку и пинцет и показывает Наталье Родионовне:
– Вот это цветок правильный. Вот чашечка, видите, зеленая. Это венчик. Состоит он из лепестков.
Осторожно придерживая цветок иголкой, Федя пинцетом отрывал легкий, как крыло бабочки, лепесток.
– Эти лепестки несросшиеся, – значит, они свободные, а венчик свободнолепестковый.
– Ишь, свободнолепестковый! – усмехалась старушка. – Смотришь-то на цветы – ничего этого не знаешь. Красиво – и только.
– Вот тычинки. Сейчас подсчитаю, сколько их.
Федя брал лупу, приближал к правому глазу и, щуря левый глаз, низко склонялся над столом.
– Шесть. Вот посмотрите.
Федя подавал старушке лупу. Та долго разглядывала цветок, ахала и удивлялась. Затем лупа переходила в руки Степана Петровича.
Но не всегда работа над гербарием проходила мирно.
Однажды Федя явился домой с новыми экспонатами. Осторожно вытащив из бумажного пакета растение с шапками белых цветов и толстым корнем, он положил его на стол. Из другого пакета достал другое растение, тоже с белыми, почти такими же цветами.
– Дедушка! Бабушка! Идите сюда! – оживленно позвал стариков Федя.
Наталья Родионовна явилась сейчас же со стопкой тарелок и хлебом в руках. Она положила хлеб на край стола, поставила рядом тарелки и, обтерев руки пестрым передником, села на стул.
Не торопясь пришел Степан Петрович. Он взглянул на стол и сердито сказал:
– Чего болиголов на стол положил? Поганый ведь!
– Сотру! Смою! – засмеялся Федя. – Сегодня я занимаюсь ядовитыми растениями, – обратился он преимущественно к Наталье Родионовне. – Это болиголов. Все растение ядовитое.
– Оттого и болиголов, – вставил Степан Петрович, – что отравление с головокружения начинается.
– А это знаете, дедушка, что такое? – указал Федя на другое растение, с толстым корнем.
– Что-то не признаю, – ответил старик.
– Это вех. Слыхали? В болоте выкопал. Тоже очень ядовитый. Особенно корневище.
– Знаю. С него у нас в соседнем колхозе прошлым летом несколько коров пало. Умники на силос пустили! – закуривая, сказал Степан Петрович.
– А знаете вы, дедушка, что оба эти растения очень древние? Ими был отравлен Сократ еще за четыреста лет до нашей эры.
– Какой Сократ? – заинтересовался старик.
– Греческий ученый.
Степан Петрович бросил через окно потухшую недокуренную папиросу, достал из кармана очки, надел их и с особым интересом стал рассматривать белые мелкие цветочки болиголова и веха.
Наталья Родионовна поднялась и сказала ворчливо:
– Натащил тут сору всякого. Сметай со стола в печь, пока горит!
– Я уберу, уберу и стол вымою. Я их, бабушка, для гербария. Видите, как аккуратно выкопал, ни одного волоска не повредил, – пытался убедить ее Федя.
Но Наталья Родионовна слушать его не хотела.
– Для какого такого гербария? Отравиться захотел? Думаешь, учителя твои спасибо тебе скажут? Сама слышала, как ветеринар говорил, что болиголов уничтожать надо. Значит, и нечего его собирать да сушить.
Она осторожно прихватила пальцами ветки и потащила растения в печь.
Федя растерянно посмотрел на деда, но тот только руками развел: дескать, я и не ждал от нее такой прыти, ишь как осерчала.
Глава двадцатая
За дощатой перегородкой, не доходящей до потолка, на ящике, согнувшись в три погибели, положив под голову свернутый полушубок, спал утомленный Федя – босой, в измазанной косоворотке, в дедушкиных заплатанных штанах.
Игорь не мог спать. Болело тело, непривычное к физическому труду: ныли ноги, руки, огнем горели на ладонях мозоли.
Игорь сидел за столом, писал о минувшем дне. Это была не запись в дневнике, не статья, скорее взволнованный рассказ о себе, размышления о пережитом.
Сегодня я увидел собственными глазами великую силу труда, – писал Игорь, – его организующую и облагораживающую силу, все то светлое и прекрасное, что заключается в нем.
Сегодня был воскресник. Кажется, какое мне дело, студенту Московского университета, до нового водоема, в котором Банщиков разведет всевозможные породы рыб? Но я трудился с утра до поздней ночи, ворочая глыбы песчаников, натирая лопатой кровяные мозоли.
На воскресник явились пионеры, вышли сельские школьники. Маша привела работников больницы, а Лучинин пришел в окружении колхозников…
Игорь осторожно положил ручку на блестящую белую клеенку с коричневыми разводами и задумался, снова и снова представляя себе те эпизоды, которые особенно поразили его сегодня.
…День серый и ветреный. По реке бежит частая-частая рябь, точно кто-то неосторожно потянул блестящий водяной покров и сбил его мелкими складками. В лесу тревожно, как всегда бывает при ветре. Клонится книзу некошеная высокая трава, беспокойно трепещут на деревьях листья. Но все же жарко.
Игорь с недоумением замечает за собой, что все время оказывается возле Маши, куда бы та ни шла.
Вот она стоит в красном сарафане, подолом его играет ветер. На ней белая кофточка с короткими рукавами и белый шарф, чалмой повязанный на голове.
Маша опирается на лопату. Грудь ее быстро опускается и поднимается. Она устала. На лбу и на носу блестят капли пота. Она вытирает их платком, но они выступают снова.
К ней подходит Никита Кириллович, и Игорь замечает в ее глазах огоньки.
Игорь перехватывает взгляд Никиты Кирилловича, в нем те же огоньки. Только он не опускает глаз, как Маша. Он смотрит решительно, смело…
Игорь оставляет их вдвоем, отходит и с ожесточением вонзает лопату в твердую, поросшую дерном землю. "Я помогаю ему осуществить проект, а он…" – мысленно упрекает Игорь Банщикова. Но что же он? Игорь отпускает лопату и задумывается… Почему же он недоволен Банщиковым, этим будущим героем его произведения? Банщиков и Маша!
– Чудесная пара для романа и повести! – вслух говорит Игорь. – Самому бы и не придумать! – Однако в первый момент ему все-таки не по себе от этой мысли.