- Вообще в обстановке разберемся.
- Да? - Тоня посмотрела на меня через плечо, прикрыв глаза темными ресницами.
Через плечо, сквозь ресницы - долгий испытующий взгляд. И почему-то мне сделалось нестерпимо тоскливо в это летнее утро, и в то же время захлестнул такой прилив восторженной энергии, что мне с трудом удалось изобразить человека, обремененного государственной важности делами. Вынув из портфеля блокнот, я начал изучать листок с поспешными записями Потаповой статьи. Делая вид, будто все время у меня расписано по минутам, я пробормотал:
- Посмотрим, что у меня сегодня…
Но разыграть очень перегруженного делами человека мне не удалось. Никогда не умел я врать, и Тоня, наверное, это заметила.
- Сегодня вечером, хорошо? - нетерпеливо сказала она.
2
Я без труда отыскал вишняковский дом, довольно большой, сложенный из каких-то необыкновенных серебристых бревен, не почерневших от времени, как на всех старых домах, а как бы тронутых почтенной сединой, которая блестит на солнце, как серебро с чернью.
Четыре окна с белыми наличниками и синими ставнями глядели на сонную речонку Домашку. И ворота тоже были синие, недавно покрашенные. Сразу видно - есть в доме хозяин, положительный человек с твердыми взглядами и прочными намерениями.
Через синюю калитку я проник во двор. В дом вело крыльцо с навесом, в перспективе виднелся молодой сад с белой беседкой для чаепития и вечерних мечтаний. Через двор к беседке шла дорожка, выложенная плитняком.
Посреди беседки, прислонясь к столу, стояла Тоня в нарядном красном платье и босая. Наверное, она ждала меня, потому что смотрела на калитку и пушистым концом своей великолепной косы обмахивала пылающее лицо. Ее желтые туфли на высоких каблучках стояли на нижней ступеньке.
А по дорожке, выложенной плитняком, прямо на меня шел огромного роста рыжий разжиревший пес и скалил зубы. Догадавшись о его нехороших намерениях, я остановился. Тоня засмеялась:
- Это же Прошка!
Как будто мне легче оттого, что я узнал, как зовут собаку, которая меня сейчас хватит.
Отбросив косу на спину, Тоня не спеша всунула ноги в туфли, подошла к Прошке и положила руку на его рыжую голову.
- Он вас… тебя приветствует. Видишь, улыбается.
- Вижу. Только я еще плохо разбираюсь, улыбается он или хочет цапнуть.
- Я же сказала: это брошка. У него нет никаких собачьих привычек. Он не умеет лаять, не кусается, ни на кого не набрасывается. У него нет даже хваленой собачьей преданности. Он просто не знает, что он собака. Пес.
- А зачем тогда он вам? Для красоты?
Она оттолкнула Прошку и пошла в беседку. Я последовал за ней. Прошка вежливо пропустил меня и поплелся за мной, обнюхивая мои пятки, а когда мы сели, он лег у входа и с явным интересом стал слушать, о чем мы говорим. Мне даже показалось, что он все понимает и не вмешивается только оттого, что не умеет говорить.
- Зачем он у нас? - повторила Тоня мой вопрос и, подняв тонкие брови, улыбнулась. - А разве мало таких, которые забыли, что они - люди, и отвыкли от людских поступков? И ничего, живут. И никто их не спрашивает - зачем?..
Весь день, с того момента как мы расстались с Тоней, я думал о ней и ждал этого вечера. Весь день, что бы я ни делал, с кем бы ни говорил, меня не оставляло удивительное чувство изумления и тревоги.
И сейчас я совсем не был склонен к философским рассуждениям о смысле бытия, мне просто хотелось смотреть на Тоню и слушать ее разговор, даже не вникая в суть. Просто смотреть и слушать. Но Тоня тоже замолчала.
Я спросил:
- У тебя в семье кто да кто?
- Отец. У него сегодня собрание. И тетя. Увидела, ты идешь, шляпу надевать побежала. Вот и вся семья.
- Зачем шляпу?
Она подмяла и опустила полуоткрытые плечики:
- Для старинного приличия. У них это раньше, наверное, так полагалось в торжественных случаях.
- А сейчас какой торжественный случай?
Тоня покраснела и засмеялась:
- Ты пришел.
- Ну и что?
- Я же говорила: женихов приваживают. Говорила же - болото.
Должно быть, я тоже покраснел. Во всяком случае, мне стало вдруг жарко, как будто болото, в которое я попал, оказалось горячим. И снова мы замолчали, и теперь уж надолго.
В реке купались ребятишки. За рекой расстилалась опаленная солнцем, седая от ковыля степь, и на горизонте чернел знаменитый бор. А молчанию не предвиделось конца. Прошка поднимал то одно, то другое ухо, поглядывая на нас с явным недоумением. Мне показалось, что в его несобачьих глазах мелькнула презрительная усмешка, и, почувствовав себя неловко, я задал совсем уж лишний вопрос:
- Значит, ты решила на трактор?
- Я это давно решила, - горячо заговорила Тоня, словно испугавшись, что я сейчас начну ее отговаривать. - Мы - девчонки - после школы как-то все растерялись: куда идти? Уездные барышни, белоручки. Ведь ты тоже так про меня думаешь?
Так именно я и думал, разглядывая ее ручки, действительно белые и, конечно, слабые. Как она справится с рычагами трактора? А Ольга? Мне и в голову не приходило разглядывать ее руки.
- Не совсем так, - ответил я. - Ты комсомолка, а не какая-то совбарышня. Конечно, трудно тебе будет…
- Все меня только пугают. Трудно да трудно. А я прошу помочь мне, а не запугивать. Придется - сама испугаюсь. А все равно не сдамся. Завтра приду к вам на курсы. И нечего проверять мои домашние условия.
- Хорошо, - согласился я, и это у меня прозвучало так обреченно, будто она уговорила меня прыгнуть вместе с ней в пропасть.
- Нечего тут проверять, - презрительно повторила она.
Но получилось так, что проверять мне все-таки пришлось. На высоком крыльце дома появилась полная, очень подвижная женщина в голубом платье и соломенной шляпе с цветами.
- Вот, пожалуйста, - тихо сказала Тоня, - тетя в шляпе.
Я бы и сам догадался, что это и есть тетя, а она, в свою очередь, должно быть, приняла меня за достойного кандидата в женихи, потому что сразу же, как только Тоня нас познакомила, я был приглашен в дом "почайпить". Так тетя и сказала:
- Милости прошу почайпить.
Мы пошли в дом. Впереди тетя, за ней Тоня и я. Прошка поплелся за нами. Он был общительный пес и очень любил слушать, как разговаривают люди.
- Слышали, что Тонечка-то наша удумала? - спросила тетя с такой восторженностью, с какой рассказывают об умилительных проделках смышленого ребенка. Сказав это, она весело и заливисто засмеялась.
3
Прошло много времени, прежде чем я узнал то, о чем сейчас придется рассказать. Все это я узнал от самой Тони и в самом начале знакомства, и узнавал потом, в трудные для нее дни, когда отчаяние сменялось трепетом ожидания и когда ей требовалась дружеская рука и бескорыстный друг.
Нет, это был не я - бескорыстный друг; любовь корыстолюбива и неуступчива, и как раз меня-то она меньше всего хотела видеть в те дни. Таким другом оказался ее дед Василий Иванович Вишняков, машинист водокачки на станции Бор. Тоня говорила, что он лучший из людей, каких только она знала, несмотря на то что в семье Вишняковых и еще в очень многих семьях считали его просто дураком и отщепенцем, опозорившим не только свою семью, но и все чиновное сословие города.
Задолго до революции, окончив реальное училище, он, вместо того чтобы определиться на приличную его званию службу, поступил в железнодорожное депо простым слесарем. Его уговаривали, ему грозили, но он только отмалчивался и неловко улыбался.
А отцу он смиренно объяснил:
- Противно мне с вами жить, как с прокаженными или с горькими пьяницами.
Глядя на его тихую, отчасти виноватую улыбку, отец даже не вспылил, не возмутился.
- Пошел бы в монастырь, дурак. Намного почетнее…
- Почетнее рабочих ничего нет.
- Пьяницы они и бунтовщики…
- Они справедливые, - сказал Василий Иванович все с той же тихой улыбкой, но так убежденно, что отец растерялся.
- Да ты и сам… - пробормотал он. - Ты сам бунтовщик. Тихий, а бунтуешь.
- Нет, - ответил сын, - этого я не могу, бунтовать. Нет…
- Ну хорошо, - сказал на прощание отец, - иди к своим справедливым. Только об одном тебя прошу: женишься, пойдут дети, старшего твоего сына я к себе возьму. Обещай мне это.
Василий Иванович обещал. В городе ему долго проработать не дали. Начальник депо предлагал ему различные конторские должности, и многие старые знакомые тоже начали донимать его своим сочувствием. Тогда он уехал на станцию Бор, женился на дочке машиниста водокачки и сам занял место своего тестя, когда тот ушел на покой.
Так мне рассказывала Тоня в первые дни нашего знакомства, и по тому, как нежно она улыбалась и как сияли ее глаза в сумраке мохнатых ресниц, я понимал, какой хороший человек ее дед. Меня даже не смутило, что я безоговорочно полюбил его и проникся к нему несказанной благодарностью за все Тонины радости.
Кое-что к этому рассказу добавили и остальные члены семьи - ее отец, веселая тетка и даже пес Прошка, позабывший свое собачье первородство. И отец, и особенно тетка, усматривая во мне возможного жениха, вначале были в меру приветливы и в меру откровенны. В ту именно меру, когда каждый стремится с подкупающим простодушием блеснуть всеми своими прекрасными качествами, которых, скажем прямо, не так-то много, и прикрыть убогие обывательские пороки.
Прошка ж был во всем откровенен, и ничего не скрывал этот живой герб дома Вишняковых. Но каждый герб требует расшифровки. Поэтому надо рассказать именно о самом доме, в котором жила Тоня.
4
Он был большой, пустоватый, и в нем как-то особенно гулко отзывались все шорохи, потрескивания и голоса. Это, наверное, оттого, что дом сложен из старых, отслуживших свой узаконенный срок телеграфных столбов, привыкших гудеть на степных просторах. И если приложиться ухом к стене, то кажется: и сейчас слышно струнное гудение проводов.
Эти столбы Тонин отец купил еще до революции у знакомого почтового чиновника.
- Я была отчаянно влюблена в того чиновника, - рассказывала тетка шепелявым голосом.
Всегда, вспоминая о своих амурных приключениях, она начинала шепелявить для интимности и уводить черненькие птичьи глазки вверх под пухлые веки.
- Так была влюблена, просто до ужаса. Не помню, как его - Пеньков, Еньков… Он был усатый и очень щекотно целовал меня вот здесь.
Она показывала на свою толстенькую грудь и взмахивала пухлыми ручками:
- Конечно, ничего еще у нас не намечалось. Мне было восемь лет.
- В восемь лет не влюбляются, - сказала Тоня, которой надоели теткины любовные истории и еще больше сама тетка.
- Некоторые не влюбляются и в семнадцать.
- А это не ваше дело.
Отец говорил:
- Грубишь ты тетке, а этого не надо. Она добрая.
- Она глупая.
- Добрые всегда глупые или кажутся глуповатыми, - изрек отец.
- Это неверно.
Отец строго взглянул на нее.
- Если я говорю, то, значит, верно. Глупость - это в женщине не главное несчастье.
- А какое самое главное?
Отец двумя пальцами провел по клинышку бородки, как бы подоил ее. Этот жест он давно уже приметил у начальника депо и считал его очень утонченным и в то же время солидным. С тех пор он стал подстригать бородку клинышком и с достойной задумчивостью подаивать ее большим и указательным пальцами. Это помогало ему глубокомысленно произносить престарелые истины.
И сейчас он завел было пространную речь о долге женщины, но Тоня перебила его:
- Я тебя о самом главном несчастье спросила, а не про обязанности.
- Я и хочу сказать, что все несчастья являются результатом несоблюдения…
- Да главное-то что? Что?
Он раздраженно сорвал пенсне:
- Это тебе еще рано знать.
- А вдруг будет поздно, когда узнаю?
- Не болтай чего не понимаешь.
- А я все понимаю. Мне тетка сказала.
- Тетка? - отец презрительно рассмеялся. - Эта знает. Эта все знает.
Он перестал доить бородку, значит, пропало настроение философствовать.
Уже прошло то время, когда Тоня всеми силами старалась поддержать пошатнувшееся уважение к отцу, внушая себе, что он добрый и честный семьянин, безупречный работник, знающий свое дело. И она думала, что, может быть, всего этого в прежние времена было бы достаточно, но теперь от человека требуется еще что-то, кроме прекрасных качеств.
А что, она не знала. Что надо для того, чтобы человека можно было просто уважать, а не заставлять себя испытывать чувство уважения?
Кое-что в этом отношении прояснилось после того, как она объявила о своем намерении работать только в новом совхозе и только трактористкой.
- Господи! - с ужасом сказала тетя. - Они такие грязные!
Отец сказал:
- Да… - и впал в прострацию. Но он скоро пришел в себя, и ему удалось выдоить из бородки кое-какие мысли и воспоминания: - Мой отец, твой дед, - простой рабочий, машинист на водокачке. А я окончил коммерческое училище и стал бухгалтером. Рабочих у нас на элеваторе сотни, а бухгалтер один, и это - я. А ты закончила школу второй ступени, по старому понятию - гимназию, вот что тебе надо учесть.
- Я учла. Приняла к сведению.
- Если ты не дура, то можешь стать учителем или врачом. Вообще кем-нибудь, приличествующим твоему положению.
- Мой дедушка - лучший человек, какого я только знаю. Он тоже закончил реальное училище, а потом стал рабочим. Да ты и сам это везде говоришь.
- Да, да, да, - очень уж как-то торопливо согласился отец, и лицо его задергалось. Знает, чем поддеть. А главное, возражать нельзя. И невозможно возразить: отец - простой рабочий! Чего же лучше? Пролетарское происхождение. По нынешним строгим временам это посильнее "дворянской грамоты".
- Ты знаешь, чем меня поддеть, и пользуешься этим…
- Ох, мой дорогой. - Тоня усмехнулась и покачала головой, не то осуждая отца, не то просто напоминая ему то, что он стремился позабыть, предать забвению. - Этим ты пользуешься, ты.
- Это, наконец, нечестно, - пробормотал отец.
- О чести я уже не говорю.
Он забегал по просторной комнате, натыкаясь на стены, как воробей, залетевший в открытую форточку. Что она задумала, глупая девчонка? Работать на тракторе! Не девичье это дело и даже не мужское. Это мужичье дело: мужики должны пахать, деревенские, нечесаные, лапотники. Он даже застонал, представив себе свою дочь, тоненькую, чистенькую барышню, среди этих нечесаных.
- Да что это с тобой, господи! - Тетка перекрестилась и вдруг звонко хихикнула, как от щекотки. - Тонечка вся в меня, такая же авантюристка…
Но на нее не обратили никакого внимания, потому что давно уже было установлено, что ничего умного она не скажет, и с ее мнением никто не считался. Да и сама она так же думала и не обижалась. Женщины для того и существуют, чтобы украшать жизнь, увлекать мужчин и жить в собственное удовольствие, а для этого много ли надо ума? Красота нужна, хитрость, изворотливость, а ум - бог с ним. От большого-то ума ничего хорошего еще не происходило. Антонина умна, учена, а с отцом вон как разговаривает. Посмела бы так в старые времена…
И Тоня как раз то же подумала: прошли старые времена. Отвернувшись к отцу, она сказала:
- Оба вы остались жить в прошлом веке…
5
Жил в свое время в городе купец-хлебник Староплясов, - это в его амбарах сейчас тракторные курсы, - и было у него две дочки. Старшая - высокая, чернявая, остроносая. В кого вышла, никто не знал, и все поражались, как это такое выросло на пшеничных пирогах. На ржанине и то сдобнее вырастают и добродушнее.
Зато уж младшая полностью соответствовала своему пшеничному происхождению: вся как булочка из печи, так и пышет. И кажется: от воздушности сейчас приподымется и заиграет в сдобном благоухающем воздухе. Характер у нее был веселый, игривый. Прогимназию еще не закончила, а уже заневестилась.
В семье у них были прозвища, соответствующие характерам: старшую с некоторой досадливостью звали Шило, а младшую с несомненной лаской - Веретено.
Когда мне рассказали эту семейную историю, то, конечно, назвали и настоящие имена, но они как-то стушевались в моей памяти перед семейными прозвищами.
Вместо четырех лет Веретено провела в прогимназии шесть, лениво отбиваясь от наук. В результате жалкие тени разрозненных знаний, которым как-то удалось проникнуть в ее сознание, вскоре захирели и погибли.
У нее было много невинных увлечений, влюблялась она часто до помрачения ума, но непрочно. Родители были уверены, что с ней не будет много хлопот, стоит только подыскать достойную во всех отношениях партию - и под венец. Пока они хлопотали, подыскивали, Веретено сама все определила. Она влюбилась, да по-настоящему, в молоденького чиновника Вишнякова. Так влюбилась, что ладони холодели и она забывала дышать при встрече с ним.
Он тоже влюбился в нее и немедленно сделал предложение. Но родители не такого жениха искали и отказали ему под тем предлогом, что нельзя ломать обычай - младшую прежде старшухи замуж выдавать. Тогда, немного переждав для приличия, он согласился жениться на старшей.
Согласился. Как оказалось, любви тут было не очень много, прицел в основном был на приданое. А за старшей даже больше давали, поскольку на красоту ее не надеялись, да еще по тем временам считалась она перестарком - двадцать первый шел деве-то.
Когда младшую откачали после обморока, она объявила о своем непреклонном намерении утопиться, потом согласилась жить, но не иначе как в монастыре. И ее часто заставали у зеркала примеряющей черную шаль, повязанную по-монашески. При этом она томно уводила глаза под выпуклые девичьи веки, как бы отрешаясь от всего земного, считая, что при этом у нее на лице появляется что-то неотразимое и роковое. Господи, да с таким лицом не в монастырь, а сердца разбивать, грешить, прожигать жизнь. Приняв такое решение, она осталась в миру.
Пока были живы родители, не очень-то ей давали разгуляться, но когда началась война и в городе появились раненые, ей позволили надеть форму сестры милосердия. Белая косынка с красным крестом очень пришлась к ее розовым полным щекам и черным глазам, которые она так неотразимо научилась закатывать за время своей подготовки к монашеской жизни.
Но настоящая жизнь началась только после революции. Похоронив отца, который умер, как считали, от огорчения, она с матерью переехала в дом к старшей сестре и на время притихла: приглядывалась к новой жизни. Была она еще молода, привлекательна и очень хотела совершить что-нибудь отчаянное. Но весь привычный уклад жизни был нарушен, и ей казалось, что так и пройдет ее жизнь в этом степном городке и ничего она не увидит.
Вот тогда-то на ее горизонте, подернутом сплошным туманом неизвестности и дикой скуки, появился Симочка Блестящев, бывший младший письмоводитель воинского начальника. То есть он появлялся и прежде, но тогда она посматривала на него без интереса. Да и он тоже ни на что не надеялся и поэтому на жизнь смотрел с презрением. В местном драмкружке играл злодеев и пел баритоном гусарские романсы.
Надо сказать, что при всем этом наружность он имел совсем не злодейскую: роста среднего, лицом пухл и румян, как вербный херувим, но в то же время большой любитель выпить и как следует закусить.