Лида открыла глаза и посмотрела на него с интересом и удивлением.
- Это… - она помедлила. - Это мелодия двоих.
- Ага, и мне так думается, - обрадовался Володя. - Когда я слушаю "Историю любви", мне видится… - он вдруг смутился. - Знаете… Поле в ромашках. Я вроде иду босиком, а впереди - солнце. Рано утром - поднимается, бьет в глаза, а идти хочется все равно, и идешь, идешь… Кому-то навстречу. Смешно, да?
- Ну, почему же! А я вот под эту музыку всегда вхожу в ночное море, - задумчиво проговорила Лида. - Именно в ночное…
- Одна?
- Нет, вдвоем…
- Второй, конечно, не я, - с безобидной наглостью ляпнул Володя, и опять смутился.
- Нет, не вы. - Она улыбнулась, мотнула белыми кудряшками. - Вы строитель? - спросила она после паузы.
- С чего вы взяли?
- Не знаю… На Севере все строители ходят в таких овчинках, - она перевела взгляд на крючок, где висел его полушубок.
- И потом… лицо у вас… как пишут в газетах, овеяно таежными ветрами…
- В тайге ветры бывают редко, - возразил Володя. - Это больше в тундре. А у нас морозы…
- Тогда обожжено морозом, - как пишут в тех же газетах. - Она тихонько рассмеялась, блеснув золотинкой в левом уголке рта. Володя терпеть не мог вставных зубов у женщин, если они были спереди. Но когда женщина вдруг белозубо улыбалась, а где-то в самом конце улыбки неожиданно обнажалась золотиночка, ему это нравилось.
- Мало ли что пишут, - махнул рукой Володя и, помолчав, похвастался: - Про меня писали раз пять, не меньше. И все по-разному. А однажды в областной газете поместили снимок: стою я по пояс в снегу под елкой, каска на затылке, улыбка до ушей, на плече "Дружба". Красиво!..
- Что на плече? - не поняла Лида.
- "Дружба". Бензомоторная пила. Кормилица. Я ведь работаю вальщиком леса.
- Дровосеком?
- Лесорубом. Это в старые времена: "В лесу раздавался топор дровосека…" Теперь только сучья топором обрубают. И то не везде. Уже изобрели специальные машины для этого дела.
- Неужели вы просто лесоруб? - внимательно глядя на Володю, спросила Лида.
- Просто. А что?
- Натурально рядовой? В смысле - без диплома?
- Рядовой. А вообще-то у, нас есть инженеры с дипломами, а тоже - просто лесорубы.
- Да-да, стало модно примазываться к рабочему классу, - сказала "на раздумчиво, вдруг помрачнев.
- Не модно, а выгодно, - заметил Володя.
- Пожалуй… В Полярске у меня есть знакомый… инженер… Работает обыкновенным горнорабочим. Он утверждает, что хочет быть непосредственным производителем материальных благ, находиться, так сказать, на переднем крае. Но мне кажется, что он просто трус, боится ответственности. А тут отмахал смену - и никаких проблем: начальство за тебя все решит…
Вот черт, подумал Володя. Уже было отвлек ее, повеселела, а теперь снова этот… знакомый.
- Точно, вы правы! - бодро сказал он. - С этими дипломированными инженерами другой раз одно расстройство, ей-богу! Лет пять назад был у нас такой случай. В общем, решили заменить начальника участка. Вроде вышел приказ поснимать с руководящих должностей всех практиков и назначить людей с дипломами. А у нашего начальника, Степана Петровича Козюбина, образование было всего шесть или семь сентябрей. Маловато, конечно, по нынешним временам. Но он всю жизнь в лесу провел, еще лучковой пилой работал. Всегда в передовиках ходил. Наградили орденом. Назначили бригадиром. Потом в мастера произвели. Короче говоря, вырос до руководителя участка. Хозяйственный мужик. Деньги считать умеет, хотя всякие там финансовые мудрости для него - тайга непролазная. И красиво говорить не умеет. Это тоже, можно сказать, минус для начальника. Зато план всегда перевыполняли, люди были довольны заработками и премиями… Ну вот… Прислали на место Козюбина одного инженера. Не пацан уже, лет тридцать пять, наверно, было. Красивый такой мужик, по фамилии Харченко, рослый, черноглазый, шевелюра слегка седая. А жена у него врач, тоже симпатичная вообще-то, заведующей здравпунктом назначили. В общем, уступил Степан Петрович руководящий пост без разговоров, а сам ушел работать десятником нижнего склада. Ну, этот Харченко, значит, сразу забрал круто: начал с собраний, с инструкций, приказами задавил, хотя большой нужды в них не было - участок крутился нормально. А люди не здорово любят, когда им часто приказывают. Инструкции в тайге - дело тоже… как бы это сказать… десятое… сами понимаете… Короче, работяга любит, когда с ним начальник говорит без бумажки. Это закон! Пускай и матюгнет по делу, но с глазу на глаз, от души. А вот Харченко этого не понял. План перестали выполнять, попали из передовых в отстающие. Жалобы полетели в инстанции, дисциплина начисто пропала. А Харченко приказы шпарит. Д-а-а, каждый день по приказу. Вою стену залепил в конторе. Только пользы - никакой. Наоборот… Приехала комиссия, разбирались, делали выводы. Выводы правильные, а "кубиков" по-прежнему мало. И так целый год канителились… Летом новый начальник укатил с Женой в отпуск. Недели через две прислал телеграмму в леспромхоз: прошу освободить от занимаемой должности по состоянию здоровья.
Сидельников оборвал рассказ, достал папиросу, стал разминать.
- Курите здесь, - сказала Лида и потянулась к карману дубленки, где лежали ее сигареты. - И я покурю с вами за компанию.
- Не стоит дымить в купе. Вам же здесь спать, - заботливо проговорил Володя.
- И вам тоже.
- Нет, - он посмотрел на часы. - Мне через сорок минут - на выход.
- Как? - удивилась она.
- Очень просто. Я только до Северограда.
- А я думала, до Москвы, - сказала она с откровенным сожалением. - С вами, знаете, очень интересно…
- Ну вот, - засмеялся Володя, - то глядеть не хотели в мою сторону, а теперь интересно стало.
- Бывает. - Она улыбнулась. - Было плохое настроение, вы мне его развеяли. Спасибо. И вообще… хорошо ошибаться в людях вот так… как с вами. Наоборот - ужасно!..
- Всяко бывает, - поспешил перебить Володя. - Всю жизнь можно прожить с человеком и не понять… Не углядеть нутра. И наоборот тоже… - Он чиркнул спичкой, дал Лиде прикурить и прикурил сам. Они вышли в коридор и неспешно дымили, усевшись друг против друга на откидных скамеечках. Володя понимал, что снова упустил ее внимание, и мучился, не находя нужных слов. Но Лида сама помогла ему.
- Чем же кончилась история с Харченко? - спросила она.
- Вам интересно? - обрадовался Володя.
- Естественно. Все же человеческая судьба…
- Сбежал. Тонка кишка оказалась.
- И после него назначили вас? - спросила она, глубоко затягиваясь дымом.
- Вы правда не верите, что я рядовой лесоруб? - Володя никак не мог понять, всерьез сомневается она или так… подшучивает над ним.
- Не верю.
- Почему же?
- Вы слишком… ну, скажем - слишком много знаете. Для рядового.
- Много, не много, а одиннадцать классов вечорки одолел. Между прочим, тот же Козюбин заставил ходить в школу. На него давили сверху за повышение технического и прочего уровня подчиненных, а он на нас давил. Но, знаете, умело, без перегибов, всякие льготы выдумывал. Одному ковер даст без очереди, другому - холодильник, когда они еще были в дефиците… Но некоторые и на дефицит не поддавались. Был в четвертой бригаде Женька Синцов. "Упорный" у него кличка. Так тот, помню, ни в какую! В восьмой класс зиму отходил, а перед самыми экзаменами вдруг заартачился: не буду сдавать - и все! Учителя в панике, им процент нужен. Прибежали жаловаться начальнику. Степан Петрович вызвал Женьку в кабинет: и топором тесал его, и фуганком гладил - бесполезно. Тогда он говорит: "Если, Синцов, сдашь экзамены, предоставлю тебе отпуск летом. И премию выпишу". Летом насчет отпусков туго, все рвутся на юг, кто как может. Даже туфтовые телеграммы от родичей организовывают. Да! Как лето подходит, так начинается - болеет и мрет родня на юге. У многих. Ну, Женька подумал и согласился. Сдал экзамены, в июле отпуск отгулял, а осенью разохотился - поступил в девятый. Так и одиннадцатый закруглил. Потом поступил в автодорожный техникум. Нынче, по-моему, кончает. Уже года два завгаром работает…
- Оригиналом был ваш Степан Петрович, - сказала Лида. - Мне нравятся такие неожиданные люди.
- Почему был? И теперь есть.
- Его же сняли.
Сидельников хитро прищурился:
- Спилили ствол, а корни оставили. Корни в людей вросли. Их не вдруг вырвешь. Не придумана еще такая механизация… Когда Харченко "по состоянию здоровья" телеграмму прислал, замельтешились леспромхозовские руководители, стали срочно подыскивать человека. А где его сразу найдешь? Многие инженеры отказались. Кому охота пялить на шею разболтанный хомут? Приехал к нам директор леспромхоза, созвал общее собрание участка. И тут мужики наши зашумели, как колхозники: верните Козюбина! Он хотя и без диплома, а жили мы при нем нормально. Верните и все! Степан Петрович на то собрание не пришел, дома отсиживался. Все же, видимо, таил обиду. Послали за ним человека - не явился. Радикулит, мол, замучил, как раз змеиным ядом натерся, на улицу нельзя выходить. Пришлось Директору самому к Козюбину в гости идти. Там и заночевал… А утром Степан Петрович сел в свое прежнее кресло. По сегодняшний день сидит. И дела идут хорошо. Шли бы еще лучше, но мешают всякие мелочи.
Володя закурил новую папиросу, прикинул: не рассказать ли о цели своей командировки? Будет ей интересно? Нет, решил, вряд ли. Не стоит. И добавил:
- Знаете, что самое смешное в этой истории? Как заступал Козюбин в должность, так сразу и подал документы на первый курс лесотехникума. Правда, его без экзаменов зачислили. А было ему тогда лет сорок пять, не меньше. В прошлом году диплом получил. Теперь под приказ о замене практиков его не подведешь. Конечно, диплом ума не прибавил и характера не изменил, но, как говорится, проформа… Характер у нашего начальника сложный, мы частенько с ним цапаемся по делу…
- Наверное, в сложности характера и есть прелесть человека, - задумчиво проговорила Лида.
- Может быть. - Володя помолчал и, чувствуя, что прерывается нить разговора, спросил: - А вы, если не секрет, чем занимаетесь в жизни?
- Я пианистка, - тихо ответила она, глядя мимо Сидельникова в конец коридора. - Работаю аккомпаниатором в "Госконцерте".
- Мне так и подумалось, - слукавил он. - Как глянул на ваши руки, так и решил: пианистка или скрипачка.
- Вы хороший психолог, - снисходительно улыбнулась она и стала как-то нехотя разглядывать свои руки.
- Работаете в Полярске? - Володя разглядывал потухшую папиросу.
- Нет, в Москве. А в Полярске была на гастролях…
- Поправилось?
- Как вам сказать… На Севере интересно… Необычно…
- Люди у нас хорошие, - убежденно сказал он.
- Не все…
- Все не могут быть хорошими и одинаковыми, иначе бы получился муравейник - все на одно лицо… - Володя скомкал папиросу, взглянул ей в глаза. - Вот вы приезжайте к нам в Кусинск. Работать. Насовсем.
- Спасибо, - вздохнула она, потягиваясь. - Но что я там буду делать? Играть белым медведям?
- У нас белых нет, только бурые встречаются. А играть будете людям. Лесные люди очень любят музыку. Вот Иван Буратино, шофер начальника, подбрасывал меня до станции и попросил достать иголку для "Эстонии" - стерео. Без иглы, говорит, не возвращайся, поскольку жить без музыки не могу… Между прочим, в прошлом году у нас открылась в поселке музыкальная школа для детей и для взрослых. Многие учатся. Жаль, преподавателей нехватка. Вот бы вам было работы - на три ставки. - Володя говорил все это с жаром, глядя на свою собеседницу, и не мог представить ее, тонкую, модную, среди деревянных домов, двухметровых сугробов, грубых мужских разговоров лесорубов и понимал, что весь его запальный призыв уходит в "свисток". Но он приглашал искренне, как искренне приглашают в дом редкого гостя, зная наверняка, что он никогда не придет.
Лида долго молчала, все так же безучастно разглядывая кисти рук с тонкими, идеально ухоженными пальцами. Потом неожиданно глянула на Володю и смущенно сказала:
- Давайте выпьем вашего вина.
- Правда?! - Он вскочил так резко, что стульчик громко хлопнул о стенку вагона. Через полминуты он принес из проводницкого купе два чистых стакана, откупорил бутылку и налил понемногу вина. Наливая, он помнил, что перед ним интеллигентная москвичка, потому стаканы нельзя наполнять до последней кромочки. Пока он делал это, Лида внимательно наблюдала за ним, забившись в угол своей полки и по-домашнему подобрав под себя ноги. Третий, освободившийся от чая стакан, Володя наполнил почти до края.
- Я сейчас, - сказал он и, захватив стакан в подстаканнике, отправился к бригадиру. Тот, в рубахе и подтяжках, еще более грузный без форменного кителя, сосредоточенно заполнял какой-то бланк. Сидельников поставил перед ним "чай без ложечки", взмолился: - Батя, крутни "Историю любви". Во как нужно!..
- Какую историю? - не понял бригадир.
- Френсиса Лэя. Она у тебя первой на пленке записана.
- А-а-а… эту, - бригадир покосился на часы, потом на стакан с вином. - Время отбоя приближается, не положено вроде…
- Только одну вещь, - просил Володя. - До отбоя еще двадцать минут. Перемотай… Момент дела…
- Что тебе так приспичило?
- Надо! Судьба решается!
- Судьба? - Бригадир глянул на Сидельникова с понимающей ухмылкой. - Если судьба - тогда ладно, - и нажал клавишу обратной перемотки. - В четвертом купе судьба-то? Гляди…
Сидельников подумал о том, что бригадир все знает о пассажирке из четвертого купе, и это почему-то ему не понравилось. Он не ответил, стоял, как на иголках, и ждал, пока открутится пленка. Когда она открутилась, бригадир нажал толстым пальцем нужную клавишу и тут же щелкнул тумблером "трансляция". По вагону поплыла "История любви". Володя метнулся в свое купе с таким чувством, будто совершил лучший в жизни поступок.
- Ваша работа? - спросила Лида. - Заказали… как в ресторане…
- Мне через десять минут выходить. Давайте выпьем, - попросил он. - Очень хочется выпить с вами под эту музыку. - Он поднял стакан и потянулся чокаться. - За что же мы будем пить? - спросила она грустно. - За бездарно прожитый день?
- Давайте лучше за наступающий. - Сидельников легонько коснулся ее стакана своим и сразу выпил. А женщина слегка пригубила вино и, скрестив на груди руки, держала стакан у рта, не то смакуя, не то раздумывая: пить ли ей до конца?
За окном мелькнули первые огоньки городской окраины. Поезд рвался из таежной темноты навстречу острову света, затерянному в далеком далеке от мировых столиц. С каждой секундой этот свет все ближе подступал к вагонному окну, слепил его тысячами больших и малых, далеких и близких электрических лучиков, преломлявшимся и причудливо преломлявших друг друга.
Над головой звучали последние аккорды "Истории любви". Володя знал, что это последние, и уже не отмотать пленку, не прокрутить заново еще разок, как он это делал у себя дома.
Поезд притормаживал у станции. Сидельников снял с крючка полушубок и одним отработанным движением надел его на себя.
- Уже… приехали, - проговорила Лида будто со сна, и торопливо спросила: - Как вас зовут?
- Какая разница, - сказал Володя. - Если вспомните, называйте как хотите. Ведь мы никогда не встретимся… Лида.
Она пораженно глянула на него и поднялась с полки.
- Откуда вы знаете мое имя?
- Я все знаю. - Володя торопливо застегивал пуговицы. - Умею угадывать мысли на расстоянии и предсказываю, что все у вас будет хорошо. Желаю вам счастья… Большого, большого. - Он уже стоял в проходе и раскинул руки, пытаясь показать, каким огромным должно быть это счастье, и зацепил кого-то в коридоре. Это оказалась Никифорова.
- Чего размахался, как ветряк? - незло проговорила проводница. - Торопись… Билетик возьми. Пригодится к авансовому отчету.
- Отчитаемся, - небрежно обронил Сидельников, сунув билет в карман. Он никогда не ездил в служебные командировки и не знал, что все билеты и квитанции надо хранить для бухгалтерии, иначе не оплатят расходы. Да если бы и знал - было не до того…
- Давай, давай, леший, - по-матерински бубнила проводница, шагая к выходу впереди Володи и размахивая фонарем. - Развеселил девку-то… Развеселил… Оклемалась немного… Красивая, чертяка…
- Частично есть, - согласился Володя. Он обернулся. Лида стояла у двери своего купе и смотрела ему вслед. У Володи защемило внутри, запрыгало где-то под ребрами. Захотелось вернуться, сказать Лиде какие-то важные слова. Но он не знал, что надо сказать или сделать, да и возвращаться было поздно: стоянка поезда всего пять минут. Много ли скажешь за это время…
Он поднял руку, приветливо помахал ей. И она ответила тем же, как-то грустно и рассеянно улыбаясь.
Проводница уже открыла дверь и протирала тряпкой поручни. К вагону торопились новые пассажиры. Среди них Володя увидел высокого молодого человека спортивного вида. Он был в модном пальто с шалевым воротником и в такого же меха шапке с козыречком.
- Этого в четвертое не пускай, - шепнул Володя проводнице. - Поняла? Ни в коем случае…
Никифорова опытным взглядом окинула новых пассажиров и сразу догадалась о ком шла речь.
- Ревнуешь?
- Частично есть…
- Ишь ты, ревнитель какой… Раз, два - и в дамках…
- Прошу, - настаивал Володя, чувствуя потенциального соперника в этом, в шапке с козырьком, который показал свой билет и неторопливо, с чувством достоинства, вошел в тамбур.
- Место укажу потом, - крикнула ему вслед проводница и метнула в Сидельникова насмешливый взгляд: издевалась.
- Смотри, мать, - шутливо пригрозил Володя. - Если что, в другой раз высажу тебя с поезда на ходу… - Он направился по высокой платформе к четвертому купе. Лида стояла у окна, упираясь длинными руками в столик и, кажется, ждала его появления. Они посмотрели друг на друга через окно, улыбнулись. Дверь в коридор была открыта. Володя увидел, как подошел и остановился напротив купе тот спортивный, в шапке с козырьком.
Поезд тронулся и поплыл, поплыл - в темноту…