- Мы решили потревожить вас по поводу забракованной Мосторгом большой партии шерстяных платков, - ответил помощник прокурора. - Это не первый случай, и боюсь, что директора, главного инженера и начальника ОТК придется привлечь к уголовной ответственности. Но предварительно нам хотелось бы поговорить и знать ваше мнение.
- Уж сразу и к уголовной ответственности!.. Если за каждый платок сажать людей в тюрьму, то некому будет работать, - невесело пошутил Василий Петрович, раздумывая, кого же послать к прокурору.
- Во-первых, не за каждый платок, а из-за целой партии платков, во-вторых, как вы знаете, закон об ответственности руководителей за выпуск недоброкачественной продукции не отменен. - В голосе помощника прокурора Василий Петрович уловил нотки раздражения и сменил тактику.
- Конечно, конечно! Но вы и представить себе не можете, в каких условиях нам приходится работать. Сырья не хватает, красители недоброкачественные, квалификация рабочих низкая… Впрочем, не будем спорить, если вы разрешите, я вместо себя пришлю к вам моего помощника, весьма квалифицированного инженера!
Прокурор согласился, и Василий Петрович попросил Никонова съездить к прокурору.
Когда Юлий Борисович вернулся из прокуратуры и с сияющим лицом сообщил, что вопрос с платками отрегулирован, Василий Петрович подумал:
"А все же неплохо иметь возле себя такого расторопного человека, как Никонов! Пусть говорят что угодно, но без таких не обойдешься… Нужно отблагодарить его как-нибудь", - решил Василий Петрович и, окончательно успокоившись, начал просматривать почту.
2
Еще в раздевалке его шумно поздравили студенты-однокурсники. Вадим небрежно поблагодарил их и побежал вверх по лестнице, думая про себя: "Вот так и приходит к человеку слава!"
Не успел он войти в аудиторию, как к нему потянулось несколько десятков рук.
- Ну, Вадим, поздравляю!
- Молодец, Вадька, здорово! - перебивая один другого, говорили товарищи.
- Ребята, минуточку внимания!
Неуклюжий Саша с трудом вскарабкался на стол и, достав из кармана свежий номер комсомольской газеты, начал громко читать напечатанные там стихи Вадима:
Грозовые тучи чернее земли
Небо застлали, и где-то вдали
Гром загремел, и зарницы блеснули,
И нити дождя за собой потянули…
Веснушчатая студентка, пожав плечами, нагнулась к подруге.
- Подумаешь, тоже мне поэзия! Писанием таких виршей все школьники занимаются!
- Тсс! - остановила ее подруга.
В коридоре задребезжал звонок. Студенты, похлопав Саше, поспешили занять места.
Началась лекция.
Вадим, безразличный ко всему окружающему, сидел подперев рукою голову, и мечтал. Разве не может случиться, что его стихи понравятся какому-нибудь известному поэту? И вот известит этот поэт на страницах "Литературной газеты" всю страну о рождении нового самобытного таланта, предложит издательству выпустить сборник его произведений. Правда, для сборника у него еще стихов маловато, но не беда, можно работать день и ночь, взяться за большие формы, скажем за поэму, и подогнать! После выхода сборника, его, конечно, примут в Союз писателей. Александр Фадеев пожмет ему руку и скажет: "Мы надеемся, что вы прославите нашу советскую поэзию: для этого у вас имеются все данные - талант, молодость, энергия!" В будущем он непременно возьмет себе псевдоним, а то в его фамилии - Преображенский - есть что-то поповское. Везде, где бы он ни появлялся, будут шептать: "Это известный поэт…" Самые шикарные девушки сочтут за великую честь знакомство с ним. А деньги? В деньгах недостатка, конечно, не будет, и скряга Борис больше не осмелится упрекать его за каждый стакан вина. Можно купить "Москвича" - нет, лучше "Победу". Научится управлять, и захотел - сел за руль и поехал в Ленинград или в Сочи. Можно собрать подходящую компанию и отправиться куда угодно.
Во время перемены Вадим задумчиво прохаживался в одиночестве. Он никак не мог решить: как ему поступить с Леной? Жениться на ней он, конечно, не собирается, но так, сразу, порвать связь тоже нехорошо Может быть, она со временем поймет, что не пара ему, и сама отойдет…
Поглощенный мыслями о будущем, Вадим и не заметил, как прошел день. После семинара по политэкономии он взял Сашу под руку, и они вместе вышли из университета. Во дворе, около памятника Ломоносову, их дожидался Борис.
- Что за дурацкая привычка сидеть до конца! Неужели не смогли смыться пораньше? Еще немножко - и я смотал бы удочки, - заворчал он на друзей.
- Староста нашей группы подлиза, с такой не больно столкуешься, - оправдывался Саша.
- Подумаешь! У нас тоже была одна такая маменькина дочка, но мы быстро привели ее в чувство, сейчас паинькой стала!.. Ну как, читали? Молодец-таки Никонов, у него всюду блат. Втиснул-таки твою писанину в газету!
- Что значит "втиснул"? - Вадиму вдруг стало обидно. - Если стихи бездарные, то никакой блат не поможет!
- Рассказывай! Мы с Сашей люди свои и в медицине разбираемся. Не ты ли засыпал все журналы и газеты своими стихами, а толк какой? Один и тот же стандартный ответ: "Использовать не можем. Вам нужно тщательно поработать над отделкой стихов…" Рисоваться нечего, напечатали - ну и ладно. Я, например, рад за тебя. В данный момент вопрос заключается в другом: неужели мы не отметим это событие надлежащим образом?
- Надо бы, но, понимаешь… - Саша похлопал себя по боковому карману. - Последнее время мамаша моя совсем отбилась от рук, без конца ворчит! Я человек не щепетильный, могу все снести - лишь бы деньги. Беда в том, что ругать ругает, а денег не дает.
- Ясно. Короче говоря, история в этом тесном мире вечно повторяется. У меня тоже всего полсотни. На худой конец поллитровочку, конечно, можно раздавить. Жаль! Такое событие хотелось бы отметить по-человечески. Сесть за столик, обложиться закуской и хоть на время позабыть о бренности жизни. - Борис уставился на Вадима. - Небезынтересно было бы узнать мнение служителя Парнаса.
- Что, если позвонить Лене? Она единственная дочь у своих свободомыслящих родителей, служителей искусства, и у нее всегда водятся деньги. Не замотаем же, вернем! - Последней фразой Вадим как бы оправдывался перед самим собой.
- Идея, - быстро согласился Саша.
Борис брезгливо поморщился, но промолчал.
Вадим вышел из телефона-автомата с сияющим лицом.
- Порядок! Лена будет ждать нас у Моссовета, - сообщил он, - оттуда до "Арагви" два шага.
- У меня есть предложение, - оживился Саша. - Раз в деле участвует представительница прекрасного пола, позовем и Милочку.
- Ну ее! - Борис швырнул сигарету и зашагал вперед. Он знал, что Милочка не придет.
Борис был очень злой на нее. Последнее время она, как ему казалось, держалась надменно, да и вообще вела себя весьма странно. Главное - не хотела встречаться с ним, даже от билетов в театр отказалась.
"Зазнайка! Подумаешь, видали мы таких!" - думал он, давая себе слово больше не звонить, прекратить знакомство. Но через короткое время его еще сильнее тянуло к ней. Может ли это быть? Он стеснялся признаться в этом даже самому себе, но временами тоска по Милочке становилась такой сильной, что он не находил себе места…
В ресторане после каждой рюмки Борис все больше мрачнел, говорил Лене грубости, чуть не подрался с Вадимом и, не вытерпев, наконец побежал к автомату звонить Милочке.
- Я очень плохо чувствую себя, - сказала она.
На его настойчивые просьбы прийти хоть на десять минут для серьезного разговора ответила, что это ни к чему, и повесила трубку…
"Ни к чему? Как бы не так! Назло всем возьму и женюсь на ней, тогда посмотрим". То, что Милочка может не захотеть выйти за него замуж, ему даже в голову не приходило. Приняв такое решение, Борис успокоился и вернулся к столику веселый.
3
Лариса Михайловна была в полном расстройстве чувств. Жизнь, налаженная ценой стольких ухищрений забот и сделок с совестью, рушилась, и уютный, богато обставленный дом, в котором каждая вещь была приобретена ею, превращался для нее в сущий ад. Правда, и раньше она не имела душевного покоя. Грозная тень калеки мужа вечно стояла над ее жизнью. Но она надеялась, что со временем дети встанут на ноги, все как-то наладится. А теперь… Леонид ушел, ушел, должно быть, навсегда; Милочка, обычно такая веселая, жизнерадостная, замкнулась в себе, редко выходит из комнаты и ни с кем не хочет разговаривать. Лариса Михайловна убедилась, что дети не приняли ее "жертвы", ее забот об их будущем, - и не только не приняли, но, как видно, сурово осудили ее поступок (о том, что, выходя замуж за Толстякова, она преследовала только эгоистические цели, Лариса Михайловна не задумывалась даже теперь). Вот и Юлий Борисович избегает встреч с нею. И наконец, к довершению всех бед, изменился и Василий Петрович - стал раздражительным, ворчит по каждому пустяковому поводу и говорит обидные резкости…
Часами сидела она у туалетного стола, с горечью разглядывала морщинки на лице, темные круги под глазами. Молодость прошла, никакая косметика не вернет ей былую свежесть и красоту. А ведь было время, когда многие, очень многие добивались ее благосклонности, в том числе и Юлий Борисович. А теперь?..
После долгих размышлений Лариса Михайловна решила, что ей непременно нужно повидаться с Юлием Борисовичем, - в конце концов он единственный человек, которому она может рассказать обо всех своих бедах и огорчениях, ничего не скрывая. Он разумный человек, он может дать хороший совет… И кроме того, не признаваясь в этом даже самой себе, она где-то в тайниках души надеялась, что такая встреча может привести к восстановлению их прежних отношений. Ведь она так одинока, так нуждается в поддержке!.. А если этого и не случится, то по крайней мере наступит конец мучительной неопределенности…
В субботу она суетилась весь день. Уложила волосы у лучшего дамского мастера парикмахерской "Гранд-отель", сделала маникюр, заглянула по привычке в антикварный магазин и купила статуэтку пузатого китайского монаха из фарфора. Впрочем, даже такое удачное приобретение не обрадовало ее. Чтобы назавтра быть свежей и бодрой, Лариса Михайловна легла рано. Утром она поднялась чуть свет, приняла ванну, долго возилась у зеркала и потом, взяв такси, отправилась к Никитским воротам.
Когда она позвонила, Юлий Борисович лежал еще в постели. Накануне у него были Борис и Вадим. Сидели допоздна, и, кажется, они выпили лишку. Сейчас у него болела голова, слегка поташнивало. Он был зол на весь мир. Этот мальчишка заладил ходить к нему в гости, брал деньги взаймы и не возвращал. Мало того - пришлось два раза свести его в ресторан.
Накинув на себя халат и ворча, что ходят, мол, всякие бездельники и не дают человеку отдохнуть даже в воскресенье, Юлий Борисович пошел открывать дверь. У порога стояла Лариса Михайловна в котиковой шубке и меховой шапочке. От неожиданности он невольно отступил назад.
- Можно? - спросила Лариса Михайловна, стараясь казаться веселой и непринужденной.
- Конечно… Хотя, по-моему, это и не очень разумно…
Делая вид, что не расслышала эту не слишком приветливую реплику, она разделась в передней, не спеша поправила перед зеркалом волосы и вошла в комнату.
Юлий Борисович последовал за ней с обреченным видом, даже слегка втянув голову в плечи, словно ожидая удара. Приход к нему Ларисы Михайловны в такую раннюю пору ничего хорошего не предвещал.
Никонов сошелся с Ларисой Михайловной в первый год войны, спустя месяца два после ухода Ивана Васильевича Косарева на фронт. До этого между ними установились легкие, непритязательные отношения. Бывая в фабрикоуправлении, Никонов обязательно заглядывал в контору, пошутить, посмеяться с кокетливой "плановичкой", говорил ей комплименты, рассказывал анекдоты, а иногда приносил маленькие подарки - плитку шоколада, флакон духов. Лариса Михайловна, в свою очередь, всячески давала понять, что молодой инженер ей нравится. Впрочем, новый помощник начальника механических мастерских заигрывал не только с "плановичкой". Все женщины - служащие комбината - находили его симпатичным и галантным кавалером.
Сдавая дела помощнику, Иван Васильевич попросил его не оставлять семью без внимания. "Лариса остается совсем одна с двумя детьми, ей будет нелегко… Прошу вас, Юлий Борисович, в случае чего, помочь ей", - сказал он на прощание. Никонов даже обиделся: "Разве об этом нужно просить?" Он взял на себя роль доброго опекуна и часто заходил к Ларисе Михайловне по вечерам.
Очень скоро между ними установились близкие отношения, и когда Толстяков тоже стал ухаживать за ней.
Юлий Борисович встревожился. Встать поперек дороги директору он считал по меньшей мере неразумным: захоти Василий Петрович - броня Никонова будет аннулирована и он окажется на фронте… К тому же у него никаких серьезных намерений не было: не станет же он связывать свою жизнь с женщиной, которая старше его на восемь лет, да еще с двумя детьми на руках!
И Юлий Борисович откровенно посоветовал Ларисе Михайловне подумать о будущем, о детях.
- Видишь ли, надеяться на возвращение твоего мужа нечего. В этой войне слова "пропал без вести" равносильны слову "погиб". Предположим, что он попал в плен, - разве он выживет? Если у Василия Петровича серьезные намерения, колебаться, по-моему, нечего. Он человек влиятельный, с большими связями, с ним ты и твои дети будете жить, как у Христа за пазухой. Ради тебя, ради будущности твоих детей я готов пожертвовать всем, даже моей любовью к тебе…
И она не заставила долго уговаривать себя, вышла замуж за директора, на связи с Никоновым не прерывала.
Столь удачно сложившиеся обстоятельства вполне устраивали Юлия Борисовича. Сняв с себя ответственность за судьбу Ларисы, он в то же время приобрел возможность если и не влиять через нее на Василия Петровича, то уж, во всяком случае, быть всегда в курсе его замыслов и намерений. Время шло, Никонову все больше надоедали ее навязчивость, бесконечные упреки и частые сцены ревности. Он тяготился затянувшейся связью и искал благовидного предлога, чтобы порвать ее…
Лариса Михайловна долго пудрилась у туалетного столика, еще раз поправила прическу и, повернувшись к нему, сказала:
- Вижу, ты не рад моему приходу!
- Отчего же? Я просто не ожидал. Ты ведь могла предупредить меня по телефону…
- Мне так нужно поговорить с тобой! - Она подошла к нему и сделала робкую попытку обнять его.
- Извини, я оденусь! - Юлий Борисович торопливо юркнул за ширму.
Еще недавно его холодность оскорбила бы ее и она устроила бы бурную сцену с истерикой, криками, обвинениями в измене. Но сейчас она молча опустилась в кресло и сидела неподвижно, глядя в окно.
- Видишь ли… Я давно хотел сказать тебе, - говорил Юлий Борисович из-за ширмы. - Пойми, как мне тяжело: Василий Петрович прекрасно ко мне относится, доверяет, а мне совестно ему в глаза смотреть… Самое разумное - разойтись нам по-хорошему, остаться друзьями…
Удивленный ее молчанием, он вышел из-за ширмы. Она сидела в кресле и, закрыв лицо руками, тихо плакала.
Юлий Борисович стоял и холодно, со скукой, смотрел на нее, думая, что она, по-видимому, не скоро уйдет от него.
Глава пятнадцатая
1
Конец декабря… Для одних это долгожданный Новый год, веселый праздник, шумные вечеринки, танцы до утра, подарки, сердечные поздравления и надежды на будущее. Для директора предприятия - это конец хозяйственного года, пора самой напряженной работы. Нужно завершить квартальную и годовую программу, еще и еще раз заглянуть в показатели, подтянуть отстающие участки. Дорог каждый час, не доглядишь, упустишь - и конец, наверстать некогда!
Показателей множество: вал, натура, качество, себестоимость, производительность труда и оборудование, простои, брак, фонд зарплаты. Ассортимент - одних артикулов больше сорока, а если учесть расцветки и рисунки, их набирается больше двухсот. Сорвется выпуск десятков рисунков - испорчены показатели, сойдет на нет труд и старания тысяч людей. Могут придраться, отведут от участия во Всесоюзном соревновании, и коллектив лишится премии, а инженерно-технические работники - прогрессивки.
Нужно еще думать о людях, об их досуге. Не у всех квартиры, многие живут в общежитиях, им тоже хочется весело встретить Новый год. А дети? Разве можно оставить их без елки, без подарков?
Старый год уходит, становится достоянием истории. Плановики и статистики подведут итоги всего, что было создано трудом. Запишут эти итоги в толстенные книги, чтобы через некоторое время сдать их в архив. А жизнь продолжается, поднимается ступенькой выше, становится лучше.
В эту пору директор завода, фабрики или даже маленькой мастерской похож на полководца на поле боя. Ведя решительное наступление, он в то же время подтягивает тылы, подсчитывает ресурсы, старается учесть все, предусмотреть даже мелочи, чтобы второго января обеспечить выполнение суточного, уже повышенного по сравнению с прошлым годом плана.
Именно за таким занятием и застал Власова влетевший к нему в кабинет Шустрицкий.
- Ну и порядки, я вам скажу! - говорил плановик, потрясая бумагой, которую держал в руке. - Семнадцать лет работаю экономистом, но такого еще не видел! Совсем совесть потеряли!
- О ком вы, Наум Львович? - Зная склонность Шустрицкого к преувеличениям, Власов невольно улыбнулся.