Спустя час мы снова погружаемся в лодку и, держась ближе к берегу, потихоньку на веслах идем к мысу Эрри.
Отсюда до полярной станции Валькаркай (70 градусов 5 минут северной широты) километров двадцать. Мы идем не спеша.
Состав полярной станции полностью обновился, но из старых знакомых там остался Ваня Иванов. Я встречался с ним прошлой зимой, когда мы охотились с Васей Кевкеем.
Мы решаем переночевать на полярке, а потом идти дальше.
Идем без чаевки, на дальнем озере на льдине замечаем - что-то чернеет.
- Чернеет, - протягивает мне бинокль Виталий.
Идем еще полчаса. Виталий смотрит в бинокль.
- Утка, - говорит он.
Смотрю. Да, утка.
Идем еще.
Виталий смотрит в бинокль.
- Собака, - говорит он.
И без бинокля вижу - собака.
Идем еще.
Виталий смотрит в бинокль.
- Кино… - садится он на кочку.
Действительно "кино": на одинокой льдине в окружении воды стоит олень. Как же он умудрился туда попасть?
Льдина медленно плывет, но вокруг тоже льдины, только поменьше… Мы подходим к берегу, кричим оленю, он смотрит обреченно, будто знает, что спасти его нельзя.
- Он так и погибнет…
- Да.
- А что делать?
- Гм…
Стрелять никто из нас не хочет. Идем к полярке. Вон там, на горизонте, мачты радиоантенн в паутине проводов.
Идет мелкий снежок.
- Продолжим паши игры? - спрашивает Виталий.
- Давай!
Еще когда мы шли на Биллингс, придумали игру: если встречалась длинная однообразная коса, нужно было веселым разговором скрасить путь. Кто-нибудь один называл слово или кусок предложения, а в ответ второй должен был выдать наиболее употребительный газетный штамп.
- Встав…
- …на вахту!
- Взяв…
- …повышенные обязательства!
- Откликнувшись…
- …на призыв!
- Идя…
- …навстречу пожеланиям!
Эту разминку мы называли "газетным футболом".
- На главном… - пасовал я.
- …направлении, - парировал удар Виталий.
- В стороне… - делал пас Виталий.
- …от главного, - футболил я, вспоминал штампованный заголовок.
Потом мы усложнили игру. Выбирали жанр, например очерк. Задавался тест - положительный герой. Вспоминалось все прочитанное, и появлялся немеркнущий образ:
а) голубые выразительные глаза
б) волевой подбородок
в) крепко сжатые губы
г) непослушный ежик волос
д) крепкая ладная фигура
е) высокий, стройный
ж) широкий уверенный шаг и т. д.
Естественно, если есть положительный герой, необходим отрицательный. Отрицательный тоже был живой и полнокровный:
а) маленькие бегающие глазки
б) мягкий женский подбородок
в) узкие бескровные губы
г) серое невыразительное лицо
д) маленький невзрачный и т. д.
Так, незаметно, к концу "футбольного матча" мы подошли к полярной станции.
В кают-компании начальник станции Николай Московский пожаловался:
- Извините, кормим вас консервами. Пароходы на рейде, все в первую очередь Певеку, до нас еще не дошли. Ничего пока свеженького…
- Свеженькое рядом, на озеро. - И мы рассказали про оленя.
Ребята завели трактор, погрузили на него лодку и отправились к озеру. А там на льдине уже орудовал чукча с Шелагского. Он шел из тундры на усадьбу, увидел оленя, добрался до него и теперь разделывал тушу. Он был рад помощникам. Взял себе голову и часть грудинки. Остальное отдал полярникам.
После обильного ужина мы расположились в комнате у Вани Иванова. Ваня меланхолично вязал морские узлы и вел неторопливую беседу. Витой шнур переливался у него в руках, как четки. Узел средний переходил в бабий, бабий - в выбленочный, тот - в прямой, прямой - в булинь, булинь сменял рифовый. Спешить действительно было некуда: за окном шел густой снег.
- По документам нашей станции, такое лето было только в тридцать восьмом году. Да и чукчи вам, наверное, говорили об этом. Первый караван судов показался напротив нашей станции седьмого июля. Двадцать дней он стоял напротив станции, зажатый льдами, и мы ничего не могли сделать. Ледокол "Ленинград" ничего не мог сделать. Лед двухметровый. Он его крошил, но сильное сжатие все сводило на нет.
Витой шнур тек между пальцев, как вода.
- Потом пришел ледокол "Сибирь". Только двадцать седьмого июля караван пришел в Певек. Вы слышали об этом?
- Нет.
- Короче, самая трудная навигация Заполярья.
Мы понимаем, куда клонит Иван. Он встает, бросает шнур, уходит к начальнику станции и возвращается с бланками прогнозов и метеосводок.
- Вот, смотрите.
Прогнозы самые плохие.
- Этот снег, - Иван кивает за окно, - уже не растает. Это зима. Вот так, мальчики. Идти на восток нет смысла.
Мы молчим. Если вернемся назад, то, значит, дополнительно прошли еще сто двадцать километров. Пятьсот за плечами. Жаль, что не закрыли побережье губы Нольде.
- Ничего, в следующий раз…
- Какое сегодня число? - спрашивает Виталий.
- Тринадцатое августа, - отвечает Ваня. - Выпьем за окончание экспедиции.
- Не только за это…
- А что еще?
- Сегодня день рождения Виталия, - говорю я Ивану. - Сегодня ему стукнуло двадцать шесть.
Послесловие
Этот участок побережья мы закрыли зимой на собачьих упряжках.
А перед этим походом за одну экспедицию было пройдено на собаках почти полторы тысячи километров.
В честь таких походов уэленские мастерицы-гравировщицы по кости - выточили пластинки из моржового клыка. Они вручаются только рыцарям Ордена Костяной Пластинки.
Чтобы быть членом этого Ордена, надо за одну экспедицию пройти на собаках тысячу километров или пятьсот пешком. Надо, чтобы экспедиция была в тайге или в тундре, в местах высшей категории трудности.
В уставе нашего Ордена нет пункта об исключении, потому что в него принимаются только достойные люди.
Об этих людях я еще не раз напишу.
Старая яранга
Утром к старику Керго пришел председатель. Старик сидел на нартах у входа в ярангу. Грелся на солнышке. Ковырялся в трубке. Его жена Мымчинэ копошилась в чоттагыне. Оттуда слышался натужный кашель, вздохи. Тоненькой струйкой пополз на улицу дым. Старуха разжигала костер.
Председатель сел на нарту, вытащил портсигар, и они с Керго закурили. Не впервые начинал председатель этот разговор.
- Вот что, - сказал он. - Твой дом уже неделю стоит. Понимаешь?
- Ии… - кивнул старик.
- Надо переселяться. Ты один остался. Только ты живешь в яранге. Понимаешь?
- Ии…
- Бумага пришла из Магадана.
Председатель вытащил белый листок и отдал Керго. Старик равнодушно посмотрел на бумагу и снова занялся трубкой. Читать он не умел.
- Пишут, что твою ярангу перевезут в город. В музей. Чтобы все люди смотрели, как раньше жил Керго. И как жили все на побережье. Понимаешь?
- Ии…
- Ты ничего не забирай. Все оставь - и чайник, и рэтэм, и колья, и котел - в общем, все. Твоя яранга последняя, больше на берегу нет. Учти.
Керго посмотрел на берег, на дальние сопки. Вздохнул.
- Мы тебе все купили. Койки, столы, чашки-ложки разные, в общем, все, понимаешь? А трубку можешь забрать себе. Трубка в хозяйстве пригодится, - и председатель засмеялся. - Скажи Мымчинэ, пусть собирается. Скоро за ярангой придет пароход.
В новый дом старик натаскал шкур. Спал с Мымчинэ на полу. На кровати боялся. Председателю объяснял:
- А вдруг я ночью упаду?
- Дети, - председатель улыбался.
Каждый вечер Керго и Мымчинэ приходили к своей яранге, сидели на берегу, молчали. Старик курил трубку, а Мымчинэ сидела просто так. Смотрела в море. В ярангу они не заходили, хотя там все было, как прежде. Нельзя заходить в ярангу, если ты ее сам покинул.
Каждый вечер они спешили сюда, как на свидание с прошлым. Они садились у входа. И хотя тут никто не жил, яранга еще сохранила свой удивительный запах. Старик потихоньку втягивал носом воздух, ноздри его дрожали, он закрывал глаза. У прошлого был запах, и Керго волновался.
Пароход пришел утром. Молодые, веселые парни управились с ярангой быстро. Они поставили основания кольев на распорки, стянули их канатом и так перенесли на палубу. Старик не видел, как орудовали матросы. Очень рано он ушел на рыбалку и пропустил важнейшее событие - приход первого парохода. Каждый год старик сообщал эту новость первым и целую неделю всем рассказывал, как увидел дымок на горизонте, как догадался, что это старый знакомый "Докучаев".
А вот теперь пароход увозил его прошлое. Невеселое это дело - рассказывать о том, как что-то от тебя увозят.
Старик сидел на берегу и смотрел на пароход. На палубе стояла его яранга, в которой он прожил всю жизнь. Дул южак, глаза старика слезились. Он втянул носом воздух. Знакомого запаха не было.
Старик о чем-то мучительно думал. Вдруг вскочил, заковылял в правление. Председатель подписывал какие-то бумаги и отдавал их незнакомому человеку с парохода.
- Куда идет, говоришь? Туда, - махнул рукой председатель, - на юг, в Магадан.
Керго заволновался и долго путано что-то объяснял человеку с парохода. Тот ничего не понял.
- Ладно, - сказал председатель, - отвези его на судно, там разберетесь. Переводчицу возьмите, Леночку.
Капитан долго водил старика и секретаря сельсовета Леночку по пароходу, показывал свое хозяйство. А когда капитан открыл шампанское, глаза у Керго заблестели. Нет, будет что рассказать на берегу.
- Так какое у тебя дело, Керго? - спросил капитан, когда они поднялись на палубу.
- Он хочет ярангу посмотреть, - сказала Леночка. Они пошли. Яранга была поставлена крепко. Старик обошел вокруг нее.
- Он спрашивает, правда ли, что пароход идет на юг?
- Да, - сказал капитан, ничего не понимая.
- Он говорит, что нужно ярангу переставить.
- Зачем?
Леночка смутилась.
- Надо переставить так, чтобы вход в ярангу выходил на восток. Так говорит старик.
Капитан что-то сказал матросу. Пришли парни. Подняли за колья ярангу и поставили ее по-новому.
Вечером пароход уплывал на юг. Старик сидел, как всегда, на берегу, смотрел на пароход.
Капитан не знал, что ему будет удача. Керго хотел, чтобы к людям, которым вдруг почему-то понадобилась его старая яранга, не пришла беда, чтобы они были счастливы. А для этого надо, чтобы вход глядел на восток. На востоке восходит солнце, а с солнцем приходит радость. В стойбище Керго все яранги глядели на восток.
Треугольник
Всего пять весен прожили вместе молодая Наулье и Рольтио. Тогда, в последний раз, Рольтио ушел на охоту после обеда. А вечером подул южак. Он ломал льды, гнал их на север, и к утру кромка оказалась совсем рядом. Рольтио с охоты не вернулся.
Ждали его день, два, месяц…
Далеко в море уходили вельботы, охотники просматривали в бинокль каждую льдину, но следов Рольтио не нашли. Не вернулся он и осенью.
Зимой Наулье оставила свою ярангу и перебралась жить к Омкаю, младшему брату Рольтио. Жена Омкая - Келенны встретила Наулье спокойно. Так они и зажили втроем. Делить им было нечего, ссор в яранге никто не слышал. Женщины все делали дружно, и вскоре Омкай забыл, кого из них он любит больше.
А жизнь шла своим чередом. Охотники стреляли моржа и нерпу, пастухи отмечали праздник молодого оленя, полярники запускали радиозонд, а председатель колхоза выбивал ссуду на строительство.
Домов в ту пору было еще мало, сам председатель жил в землянке-развалюхе. Как и во всех поселках побережья, в первых домах разместили больницу, школу-интернат, почту и правление. Готовился к сдаче клуб. На его открытие приехал секретарь райкома комсомола Смирнов: клуб строила молодежь.
Смирнов был первый раз в поселке, и председатель долго ломал голову, куда поместить такого гостя. Потом махнул рукой, позвал Омкая, и тот отвел Смирнова в свою ярангу. Там ему будет неплохо, думал председатель. В яранге две женщины. Там порядка больше.
Три дня прожил Смирнов у Омкая, пока готовили клуб к празднику.
…Речь он произнес весело, без бумажки, и вернулся в президиум под восторженный шум и аплодисменты. Когда зал утих, он снова поднялся:
- Да-да. Я повторяю, в навигацию вы будете, можно сказать, самыми богатыми. Вам столько леса привезут, что через год все в домах будете жить. Это ничего, что у вас поселок самый отдаленный. Хоромы, можно сказать, вам построим.
Зал аплодировал.
Утром Смирнов прочитал лекцию о любви и браке, роздал молодежи районные обязательства, взял сводку по ликвидации малограмотности и уехал.
Бюро райкома комсомола началось с того, что Смирнов стал распекать инструктора Крутикова.
- Стойбище Инныкей - это твой куст, Крутиков?
- Ну, мой…
- Плохо, Владик. Очень плохо, товарищ Крутиков!
- А чего плохо?
- Омкая знаешь?
- Омкая? Ну знаю… он мне нарту чинил.
- Вот-вот, нарту чинил!
- Хорошо чинил, - недоуменно уточнил Крутиков.
- Тем более. На вид вы друзья, все там у тебя друзья, нарту тебе, можно сказать, чинят, а того не знаешь, что у Омкая две жены. Да-да! И не удивляйтесь, товарищи! Мы воюем с пережитками, строим чукчам новые дома, прогресс, можно сказать, а отдельные комсомольские руководители допускают близорукость.
Крутиков поморщился. Он хотел потереть щеку, но отдернул руку. Вся щека в пятнах: обморожена. Лицо коричневое, дубленое, с розовыми пятнами там, где слезла кожа. Крутиков был грустным человеком, потому что у него болело лицо.
Он давно вышел из комсомольского возраста, но из-за нехватки кадров по-прежнему он - Владик, по-прежнему работает инструктором. У него своя упряжка, и тундру он знает, как свою родную деревню Забугоровку. Впрочем, тундру Крутиков знает лучше, потому что Забугоровку давно забыл, ведь на "материке" он не был лет десять.
От тундры, от работы Крутиков устал. Всю зиму он мотается по стойбищам, ночует в снегу. В поселок наведывается редко: не любит свою холостяцкую комнату, свою кухню, где всегда нет угля, много грязной посуды и сваленного в угол белья. Белье он покупает каждый раз новое, стирать некому, а самому некогда, да и не умеет. Крутиков чувствует, куда гнет секретарь. И он не хочет никуда ехать, ведь еще лицо не зажило. Но приученный с детства делать все по-крестьянски ладно, Крутиков знает, что поедет, чертыхаясь, и сделает все, как надо, кляня свою добросовестность.
Смирнов глядит весело:
- Допустил близорукость?
- Ну, допустил… - морщится Крутиков.
- Значит, знал. - Смирнов погрозил пальцем. Командировкой своей он был доволен, и ругаться не хотелось. - А почему прошел мимо?
Крутиков задумался: действительно, почему?
- Не знаю.
- Вот и хорошо. Сам и исправляй положение. Наулье двадцать восемь лет. Двадцать восемь! Это наша несоюзная молодежь. Нельзя проходить равнодушно и оставлять ее там. Вот и поезжай и действуй!
- То есть как? - спросил Крутиков и покраснел.
- Привезешь ее к нам в райцентр. Устроим ее здесь на курсы кулинаров. Через год вернется в свой Инныкей, будет поваром. К тому времени и столовую отгрохают. А там, глядишь, и жениха найдет. Нечего ей жить с Омкаем. У Омкая Келенны есть. Ишь, нашелся султан турецкий.
На выполнение деликатного поручения Крутикову дали три дня. И десять дней на дорогу - пять туда, пять обратно. Почти две недели.
В "пять дней туда" он уложился. А вот у Омкая уже неделю живет. Чаю выпито много, а говорено мало. Да и о чем разговор вести, коли и так все ясно.
Крутикову неловко. Омкай его старый друг, вместе не раз пурговали в тундре, многому научил его добрый человек. И Омкаю тоже неловко. Часто сидят они вместе у костра: молчат больше, выглядывают на улицу, погоду смотрят, и снова за чай.
- Что нам стоит дом построить… - невесело думает Крутиков.
А на улице стучат топоры. Это достраивают к клубу пристройку и крыльцо.
- Дом без крыльца - что нос без лица, - ворчит председатель и целый день торчит у клуба.
Крутиков вспоминает, какое крыльцо в его Забугоровке было, и не может вспомнить.
Наулье рубит моржовое мясо. Сейчас она будет кормить собак крутиковской упряжки. Наулье их кормит раз в день вечером. Мяса не жалеет, куски большие.
Келенны на улице сидит на китовом позвонке, курит трубку и смотрит на море. Келенны на китовом позвонке, как на постаменте, и Крутикову немного смешно. Он улыбается, и щека начинает болеть.
Покормив собак, Наулье садится рядом с Келенны. Женщины молчат, Келенны передает ей трубку. Наулье пускает тонкую струйку дыма и смотрит в море. Тогда, в пятую весну, она несколько дней просидела вот так на берегу, но Рольтио не вернулся.
Келенны терпеливо ждет, когда Наулье отдаст ей трубку, и думает, наверное, о том, что осень была плохой, море часто сердилось и его морщины застыли торосами. Плохо, когда море сердится.
Крутиков переворачивает кружку:
- Паак! Все, кончил…
И думает: утром ехать надо… утром поеду… Что нам стоит…
- Какой дом строить? - спрашивает Омкай.
Крутиков догадывается, что конец фразы произнес вслух.
Упряжкой своей Крутиков гордился. Это была его слабость. Знакомые вышучивали его, потому что говорил он о своих собаках правду. А если говорить правду, то надо всегда упряжку хвалить. Один вожак и два пса под дугой были подарком Омкая. Крутиков никому не позволял кормить собак, но здесь у Омкая он доверял Наулье.
Крутиков запряг псов. Делал он это медленно, основательно, подолгу, ласково разговаривая с каждым. Собаки понимали, что им предстоит длинная дорога. У этой упряжки коротких дорог не было.
Наулье каждой собаке давала по маленькому кусочку мяса. Много перед работой нельзя.
Потом Омкай принес рюкзак. Рюкзак Крутикова маленький, в нем нехитрый багаж, только то, что пригодится в пути. Все вещи Крутикова Омкай знал наизусть: кружка, полотенце, табак, мыло, запасные чижи - меховые носки, запасные торбаса, спички, облитые стеарином, чтобы не промокли, галеты, мясо и сахар. И чай. Крутиков всегда брал с собой много чаю.
Пока Омкай и Крутиков пьют - в который раз! - по последней кружке чаю, Наулье собирается. Все молчат.
Крутиков переворачивает кружку, говорит веленкыкун - спасибо - и выходит из яранги. Он садится на нарту и ждет Наулье.
За ним выходит Омкай, садится на китовый позвонок и молча курит.
Утро тихое. Небо над перевалом синее. Надо до вечера пройти перевал, думает Крутиков.
Омкай смотрит на море и щурится. Синее небо искрится во льдах.
Крутиков ждет. Собаки, предчувствуя дорогу, нетерпеливо повизгивают.
Крутиков не смотрит на Омкая. Он видит, как женщины с вещами выходят на улицу и скрываются за ярангой.
Крутиков ждет. Собаки устали от ожидания и легли в снег. Омкай успел выкурить несколько трубок. Женщины не приходили.