Великое и ничтожное смешалось в эту ночь.
Заставляя меркнуть огни фонарей и окон, поднимался рассвет. Уже выползали на асфальт мостовых деловитые уборочные машины. Дворники в белых фартуках с обычной старательностью подметали тротуары. Троллейбусы шли один за другим через равные промежутки, направляясь по обычным маршрутам.
Самое высокое и легкое облако, еще минуту назад блеклое и едва различимее в рассветном небе, вспыхнуло первым; вслед за ним загорелись вдалеке пышные вершины низких кучевых облаков, и с каждой минутой багрянец скользил по ним, все ниже опускаясь к их плоским синеватым доньям. Это солнце набирало высоту…
Внезапно ум Бахирева пронзило давнее, забытое, как будто ничем не связанное с этой ночью. Ему вспомнились первые шаги самого кровного и дорогого - сына.
В начале войны Катя с сыном уезжала из города, от бомбежек. Бахирев задержался на заводе и пробирался сквозь толпу к входу в привокзальный садик. Он шел с наружной стороны покореженной бомбежками решетчатой ограды и по ту сторону ее увидел сына. Похожий на медвежонка в своих широких фланелевых штанишках, малыш стоял возле матери, старательно держался за край садовой скамьи и тревожно оглядывался на тощего пса, рыскавшего рядом, на обломки кирпича, на полосы скрюченного недавним пожаром железа.
- Рыжик! - позвал Бахирев через решетку.
Мальчик завертел головенкой, увидел, заулыбался, показал два маленьких зуба, потянулся одной растопыренной ладошкой. До сих пор он ходил, лишь держась за что-нибудь; теперь ему и хотелось к отцу и страшно было оторвать от скамьи другую руку, сделать первый в жизни самостоятельный шаг. Но, еще не умея ходить, малыш уже умел любить. И любовь оказалась сильнее страха. Он оторвался от скамьи, качнулся и двинулся к отцу, колеблясь всем телом, неверно шагая тупыми ножками. В груди у Бахирева похолодело. Комочек человеческого тепла и радости, движимый любовью, зыбко шел к нему, протягивая растопыренные ладошки.
И Бахирев понял, как страшно и грозно то, что вокруг, - острый кирпич, цепкое, скрюченное огнем железо, обшарпанный рыщущий пес.
Он был только псом, только старым, наторелым в собачьих боях псом с голодной клыкастой мордой, но как уверенно и проворно перебирал он четырьмя голенастыми лапами, с какой жадностью, наглостью и сноровкой рыскал он меж людьми и вещами!
- Катя! Смотри, собака! - в страхе крикнул Бахирев.
Жена подхватила ребенка. Этим и закончилось происшествие.
Но навсегда в памяти Бахирева остались и те зыбкие первые шаги сына и то обжигающее чувство любви, гордости и тревоги.
Почему сейчас вдруг пронзило его это воспоминание? Он ладонью крепко потер лоб. "Что со мной? Почему сейчас о первых шагах ребенка?" Вспомнились свершения трех с половиной десятилетий - все, от озелененных пустынь до победных битв. Несмотря на владевшее им волнение, уверенность была где-то в глубине костей, в крови, у истоков мыслей. Гигантский опыт стоял позади.
Но откуда же это чувство любви и тревоги, пронзительное и сходное с тем, с которым он смотрел на первые шаги сына? Может быть, наши три десятилетия представятся лишь первыми шагами, если взглянуть из той глубокой дали, когда коммунизм восторжествует на всей земле и войны будут безумием далекого прошлого. Может быть, историк далеких времен скажет, что в тысячевековом кровавом прошлом страна, несущая новые человеческие законы, делала первые шаги в начале двадцатого столетия? Он скажет: страна, и несла тепло и свет, и училась идти и нести, и не было старшей, более опытной руки идущего впереди, но немало было рук, готовых толкнуть, ударить, злорадствуя и торжествуя при каждом неверном шаге.
И снова тревога сжала сердце, и снова в борьбе взволнованных чувств и трезвых мыслей побеждал разум. И снова Дмитрий опровергал самого себя: нет! И тот будущий историк увидит, что лишь за три десятилетия до этой мартовской ночи страна бескрайнего сугробного бездорожья была и нищей, и разоренной, и окровавленной, и полуфеодальной. И тот далекий историк расскажет не о первых шагах ребенка, но о первых десятилетиях гигантской работы…
За стеной слышались мерные мягкие шаги. Вальган ходил из угла в угол в своей комнате.
"Не спит… - подумал Дмитрий. - Что-то в нем не устраивало меня сегодня. Многоречивость? И эта привычка брать в кулак, гладить, ласкать собственный подбородок?.. А! Все это мелочь. Энергичен, горяч, неутомим, как видно, отзывчив, и вот не спит, ходит… думает… как весь народ в эту ночь… в это утро…"
Оттого, что Вальган ходил за стеной, он стал сейчас ближе Дмитрию, чем за весь день, проведенный бок о бок.
Что в эту ночь шло сквозь стены, сквозь время?
Червленая заря заливала город, но во многих домах еще светились окна. Сколько людей в эту ночь и в этот рассвет вот так же, как он, ходят по комнатам, стоят у окон с мыслями о грозном, светлом и победном пути юной страны в этом огромном древнем мире, раздираемом битвами и противоречиями! Одна мысль сейчас у миллионов!
Каждый думает о своем и по-своему, но едины раздумья народа в эту ночь, на глазах превратившуюся в утро ведренного и чистого дня.
ГЛАВА 2 НЕМИЛЫЙ ЗАВОД
Они приехали на рассвете.
Квартира была заботливо прибрана и обставлена необходимым. Дмитрий торопился:
- Ты тут займись вещами, Катя. Я сейчас к Вальгану, а с ним на завод.
Катя бросилась в прихожую.
- Только смени костюм. Знакомиться будешь… Нельзя же…
Он покосился на зеркало, повешенное в прихожей. На него исподлобья взглянули заспанные темные глаза. Костюм не помялся и не запачкался. Волосы были до блеска приглажены.
- Хорош! - сказал он решительно.
- Вихор! - Катя с ужасом схватила его за рукав.
До женитьбы он не подозревал о существовании вихра на своей макушке. Причесывался он всегда тщательно и считал свою прическу образцом аккуратности. Но оттого ли, что, причесываясь, он приподнимал голову и утрачивал возможность лицезреть свою макушку, оттого ли, что у него была привычка во время работы крутить и дергать волосы на темени, или по иным причинам, на полове у него торчал вихор. В обычное одностворчатое зеркало Бахирев его не видел, но в трельяже, к которому подводила мужа Катя, картина действительно получалась несолидная: над внушительной фигурой, над безукоризненно причесанной на косой пробор головой возвышался хохол, похожий на обтрепанный петушиный гребень. В эти минуты Бахирев понимал Катины мучения. Но в трельяж Бахирев смотрел раза два в год, а в остальное время вихор терял для него свою реальность. Поэтому на возглас Кати он махнул рукой и вышел. Вальган уже дожидался его в машине.
Город, еще по-ночному сумрачный, был уже по-дневному деловит. Справа от дороги, вдоль берега, под раскидистыми деревьями еще гнездился мрак, а слева ярко сияли окна одинаковых четырехэтажных домов, и по расчищенному асфальту тротуаров и мостовых в одном направлении шли люди. Их обгоняли "Победы" и "Москвичи". Проплывали медлительные, как большие рыбы, автобусы… Позванивая цепочкой, один за другим скользили трамваи.
Чуть морозило, но ветер, рвавшийся с реки в открытые окна кабины, был отсырелым и едва уловимо пах тающим снегом, ростепелью.
"Сколько раз придется мне проделывать этот путь? - думал Бахирев. - Скоро ли завод? И какой он?"
Наконец показалась нарядная предзаводская площадь, вся в алых стендах. Высоко над площадью желтел луноликий часовой циферблат. Улицы шли к заводу радиально, как лучи, и со всех сторон к площади стекались люди и машины в ровном, ритмичном, деловом движении.
С поворота открылась колоннада заводских ворот. Гирлянды фонарей повторяли легкие очертания арок. Вход был просторен, воздушен, словно вел он не на завод, а куда-то на праздничное побережье, к мраморным ступеням, к широкой водной глади.
"Вот он…" - мысленно сказал себе Бахирев и затосковал.
Привычной и добротной представлялась ему сейчас вся его прошлая жизнь, с городком, родным от рождения, с заводом, знакомым до каждого станка.
И как ни празднична и ни великолепна была входная арка, она была чужой, и остро захотелось ему войти в будничный вход родного завода. "Там я был на своем месте. Придусь ли к месту здесь? Справлюсь ли?"
По широкой лестнице, устланной дорожкой винного цвета, Дмитрий вслед за Вальганом поднялся во второй этаж заводоуправления и вошел в директорский кабинет.
Кабинет был параден. Кремовые полированные панели, коричневые, обитые кожей кресла и коричневые, в тон им, портьеры придавали ему солидную элегантность. Тяжелые знамена торжественно алели в углу.
Вальган делал несколько дел сразу.
- Садись сюда! Ближе! - указывал он Бахиреву, перебирал бумаги на столе, улыбался, поглаживал подбородок, говорил в трубку: - Алексей Павлович!.. Да, да, приехал… От Толи привет! Как программа?.. А по номенклатуре?.. Как металл?.. Черт подери! Привез, привез! Вот он сидит. Приходи сюда, познакомлю. - Тут же он нажал на кнопку и, нахмурясь, спросил вошедшую секретаршу, указывая на бумаги: - Почему ко мне вторично? Я уже подписывал! Развольничались без меня!
Бахирев по себе знал это радостное чувство возвращения на родной завод и завистливо любовался Вальганом. Здесь, у себя дома, в этом великолепном кабинете, Вальган был особенно привлекателен со своим горячим и быстрым взглядом, с постоянной сменой выражений лица - то озабоченного, то весёлого, то дружеского, то сердитого.
"Энергичный директор, боевой коллектив, - говорили Дмитрию в министерстве. - Без остановки производства перешли на новую марку трактора и одновременно увеличили программу. Себестоимость у них высока, но и условия трудные! Завод старый, разорен войной, удален от центра, плохо с энергетикой - на вечном лимите…"
Дмитрий знал, что такое переход на новую марку машины без остановки производства. Он знал, что такое одновременное увеличение программы. Он думал, глядя на Вальгана: "Нет, нет, не случайно он и Герой Труда и прославленный директор. Есть в нем, есть хватка… Не пройдешь мимо такого…"
- Входите, входите! - говорил Вальган. - Привет, привет! Знакомьтесь! Главный конструктор Шатров, парторг ЦК Чубасов. А это наш главный технолог, он же заместитель главного инженера, и он же врид заместителя директора - Уханов.
- В трех лицах един бог! - смеясь сказал высокий белокурый человек. - Едва вас дождался.
Трое вошедших были различны, вошли и сели по-разному.
Голубоглазый Уханов вошел упругой походкой, с таким выражением почтительно сдерживаемого, но рвущегося оживления, с которым молодой ученик входит к любимому учителю. Он сел в ближнее к Вальгану кресло и весь подался к нему, улыбаясь и радуясь. Смеясь, он по-вальгановски запрокидывал голову.
Конструктор Шатров, костлявый человек не то с робким, не то с виноватым выражением влажных темных глаз, шел заплетающейся походкой, цепляясь длинными ногами за края ковра. Сев в кресло, он сразу весь обмяк и замер, ссутулившись. Только голова его на слабой шее все время беспокойно поворачивалась, подергивалась, и казалось, что ему тесен воротник.
Чубасов шагал легко, и вся его до хрупкости худощавая фигура казалась легкой. Вальган кивком указал ему на кресло прямо против директорского, но он прошел мимо, присел на подоконник и принялся оттуда разглядывать Бахирева с тем добрым, но беззастенчивым, словно забывчивым любопытством, с каким взирают на нового человека деревенские ребятишки. Молодое, матово-смуглое, продолговатое лицо его с правильными чертами и крупным ртом, с аспидно-серыми глазами было красиво. Галстук гармонировал с костюмом мышиного цвета. "Жених", - мелькнуло у Бахирева. Он отвел глаза от навязчивого взгляда Чубасова и принялся ощупывать карманы в поисках спичек.
- Возьмите! - Чубасов, улыбаясь, подвинул зажигалку в форме трактора.
Улыбка у парторга была застенчивая, простоватая, почти глуповатая. Так улыбаются на людях каким-то своим, очень интимным и счастливым мыслям, когда и стесняются этих мыслей и все же не могут не улыбнуться.
Чубасов озадачил и огорчил Бахирева: "Жидковат, жидковат! Разве такой нужен парторг для такого завода, для такого директора? Жених, - повторил он про себя, - и улыбка жениховская".
Продолжая улыбаться, Чубасов повернулся, и Бахирев увидел, что с правой стороны зубы у него сплошь металлические. Это была единственная неправильность на безукоризненно очерченном лице. "Хоть с правой стороны похож на человека", - подумал Бахирев, отвернулся и встретил взгляд Уханова. Уханов взглянул остро, но тут же тактично отвел прозрачные, умные глаза и обратился к Вальгану:
- Как там Толя осваивается?
- Уже главки гоняет! Большому кораблю большое и плавание.
Они говорили о бывшем главном инженере Таборове, переведенном теперь на работу в министерство с большим повышением.
- Он звонил на той неделе, - продолжал Уханов, видимо, занимавшую его тему. - Я его спрашиваю: "Ну, как ты?" - "Шурую! - говорит. - Наши методы, Вальганову школу, внедряю в министерстве!" Я говорю: "Падать будешь - скажи! Соломки принесу по старой дружбе". Хохочет: "Отсюда упадешь - соломкой не спасешься!"
- Этот не упадет! - возразил Вальган.
- Да. Лет пять - глядишь, и министр! - задумчиво протянул Уханов и снова бросил на Бахирева быстрый, испытующий взгляд.
Дмитрий на минуту пожалел, что не послушался Кати, не надел для первого раза новый пиджак с орденами. Он вспомнил про вихор, хотел было его пригладить, протянул руку к тому месту, которое Катя определяла то как "затылочную часть макушки", то как "макушечную часть затылка", но тут же забыл о своем намерении и, вместо того чтобы пригладить, по привычке дернул вихор с такой силой, будто собирался сам себя скальпировать. Здесь, на месте, ему стало еще непонятнее, почему Вальган выбрал в заместители именно его, начальника цеха далекого завода, почему не взял одного из своих заводских людей, хотя бы Уханова. Выбор Вальгана был загадкой и для Бахирева и для других.
Люди постепенно наполняли кабинет, усаживались за длинным столом, перебрасывались словами, говорили с директором с тем оживлением, в котором чувствовались и уважение и симпатия. Один из вошедших бросился в глаза Бахиреву огромным ростом и красным, угрюмым лицом. Он не пошел к столу, а молча сел на стул у самой двери. Глаза его прятались под белыми ершистыми и жесткими бровями, похожими на две зубные щетки.
Когда кабинет наполнился людьми, Вальган встал. Сразу наступила тишина.
- Ну вот, почти весь наш командный состав в сборе. Представляю вам, товарищи, главного инженера Дмитрия Алексеевича Бахирева. Прошу любить и жаловать и с завтрашнего дня с вопросами главного инженера ко мне не обращаться.
Дмитрий подумал и сидя неловко поклонился под любопытными взглядами.
- Кратко информирую вас, товарищи, - стоя, четко, по-военному говорил Вальган. - Самое главное - вопрос энергетики - удалось решить. Осенью завод подключается к новой электростанции.
- Март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь… - тихо начал считать Уханов! - Долгонько!
- Через Госплан не прыгнешь! Между нами, - он прищурился и привычным жестом быстро погладил подбородок, - между нами, я рассчитываю временно получить часть энергии после весеннего паводка со старой ГЭС. Надеюсь, что обком… и лично Сергей Васильевич нам помогут… - Он нагнул голову и опять сощурил веки с хитроватым выражением, словно еще раз прикинул что-то в уме. - Они же заинтересованы иметь передовой завод! Энергию организуем. С металлом сложнее. Кое-что удалось. Послано приказание министерства - дать досрочно, в счет будущего квартала. Как на заводе сейчас с металлом?
- Положение очень серьезное, - лицо Уханова стало озабоченным.
- Брак ест металл, - гулко, как из бочки, донеслось от двери. Белобровый человек легко заполнил всю комнату гудящим голосом. - Литейщики во-вот выбьют нас из графика… Брак ест график, - повторил он упорно.
Но Вальган не стал говорить о браке.
- Министерство требует программу во что бы то ни стало! - сказал он с особым, жестким выражением на мгновенно окаменевшем лице. - Безоговорочное уважение к плану - закон завода! - добавил он, не взглянув на Дмитрия, но, видимо, адресуя ему эту фразу. - Четырнадцатого вышли из графика. Развольничались… Как Магнитка? Идет металл по телеграмме?..
Он взглянул исподлобья на полнеющего, красивого человека с барственной осанкой. Тот поспешно встал.
- Есть металл с Магнитки…
- Бы о чем? - Вальган помолчал. Человек стоял переминаясь. - Вы о фондах? О документах? Или о реальном металле?
- О фондах.
- Где вам нужен металл - в рудниках или в цехах?
Вальган все смотрел исподлобья, смотрел не отрываясь в лицо отвечающего. Под этим взглядом полнеющий человек с вельможным поворотом породистой головы выпрямлялся и вытягивался и наконец сказал жалобно:
- Позвоните сами на Магнитку, Семен Петрович.
- Мне Магнитка не подчиняется. Мне подчиняетесь вы! - ледяным тоном ответил Вальган. - Так будьте любезны обеспечить металл не позднее двадцать третьего!
- Невозможно ж, Семен Петрович! Железная же дорога… Вагоны… Если вы поможете…
- Помочь?.. Ну, так я вам помогу! - Вальган поднял голову и бросил в лицо начальника снабжения: - Я вам приказываю это сделать!
И начальник снабжения, по-военному повернувшись, пошел к двери. Лицо его выражало смесь противоположных чувств - недоумения и решительности, покорности и сопротивления.
Когда он вышел, наступило короткое молчание.
- А как там с нашим гибридом? - осторожно улыбаясь, спросил Уханов.
Бахирев понял, что на заводе "гибридом" называют трактор новой марки. Над ним работал научно-исследовательский институт в контакте с "ведущим" тракторным заводом. Здешние инженеры внесли целый ряд конструктивных изменений, и "гибридный" трактор недавно запустили в производство на трех крупнейших тракторных заводах.
- Что ж с гибридом? - Вальган понимающе улыбнулся и весело встряхнул смоляными волнистыми волосами. - С гибридом все идет так, как надо… Комитет по Сталинским премиям предварительно уже утвердил… Вот видите, что получается, Борис Ильич, когда становишься на почву реальных задач, - обратился он к главному конструктору, видимо, заключая этой фразой какие-то давние разногласия.
Главный конструктор торопливо закивал головой. Он сидел в кресле, безвольно опустив на колени вялые руки. Лицо его с выпуклым лбом и крупными, густо затененными ресницами глазами было бы красиво, если бы не стертая линия тонкого рта и не странная, не то робкая, не то виноватая, улыбка. Так же странен показался Бахиреву и его тоскливо бегающий взгляд.
Бахирев невольно вспомнил взгляд обезьяны в клетке Московского зоопарка, куда он водил Рыжика. Обезьяна как будто все время и боялась чего-то, и непрестанно искала выхода из клетки, и таилась от посторонних.
Похожее - и печальное и фальшивящее, и ищущее выхода - выражение таилось в глубине темных глаз главного конструктора.
- Видите, Борис Ильич, что получается, когда талант и знание работают на главном направлении… - упрямо продолжал Вальган, а конструктор в ответ быстро кивал головой и нервно шевелил костлявыми пальцами.
Закончив разговор, Вальган отпустил инженеров и подозвал Уханова.
- Сориентируйте Дмитрия Алексеевича.
- У нас с девяти рапорт, - сказал Уханов Бахиреву. - Хотите пойти? Сразу войдете в курс всех трудностей.
… Заводской двор говорил словами плакатов, карикатур, лозунгов, таблиц. У начала главной аллеи стояли стенды.