"В наборном цехе", укладывая свинцовые литеры на стальные дощечки верстаток, трудились над кассами три наборщика под командой "метранпажа" Яковлева. Жили они тоже в катакомбах.
Редакция коллегии расположилась в большой галерее, и помещение ее было "комфортабельно" обставлено. Из ровных брусков ракушечника, вырезанных когда-то неизвестными добытчиками, но так и не вынесенных на поверхность, были сложены "стол", два "стула", "шкаф" для бумаг, даже "диван" - для посетителей. На стене висел большой план Одессы, пестревший черточками и крестиками. Черточкой обозначалось место, где должны были быть вывешены или разбросаны прокламации; черточка превращалась в крестик, когда - по сведениям разведки Ревкома - это место брали под особый надзор контрразведчики и шпики. На противоположной стене в расщелину меж камней воткнуто было красное знамя с серпом и молотом и с золотой надписью "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" Это было старое боевое знамя: с ним Главные железнодорожные мастерские поднимали январское восстание против гайдамаков Центральной рады. Под надписью "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" недавно появилась еще одна, поблескивающая новым золотым шитьем: "Украинская Советская Социалистическая Республика". Эту надпись вышили пересыпские комсомолки сразу же после того, как стало известно, что правительство Советской Украины, собравшись в Харькове во главе с Артемом и Ворошиловым, приняло решение переименовать Украинскую Советскую Республику в Украинскую Советскую Социалистическую Республику. Над "столом" редакции на железной проволоке висела большая лампа - "молния". В подземелье пользовались для освещения главным образом небольшими керосиновыми лампочками и садовыми фонарями "летучая мышь". Но в редакции и в наборном цехе, где для устающих от мелкого шрифта глаз нужно было больше света, зажигали "молнию". Ее гасили сразу же, как только кончалась работа над рукописью или набором: большая лампа слишком быстро поглощала кислород, которого в подземелье и без того не хватало, и становилось трудно дышать.
В катакомбах, под землей, всегда стояла ночь, и, как всякая ночь, она полна была своих ночных, не сразу улавливаемых, "таинственных" звуков: где-то потрескивал известняк, где-то вдруг осыпался из трещины мелкий камень. Но в темноте и настороженной тишине отовсюду доносились из далеких галерей приглушенные звуки напряженной жизни, которая в подземной ночи не прекращалась ни на минуту. Здесь люди жили и работали, словно навеки отрезанные от мира толстым слоем земли. Для них не было ни дня, ни ночи, они утратили самое ощущение времени. То минуты тянулись как-то "ползком", то, наоборот, целые сутки пролетали в напряженном труде, как одна минута.
Иностранная коллегия выпускала короткие воззвания к населению для расклейки на заборах и стенах домов, большие листовки для распространении среди солдат и матросов оккупационной армии, а также газету подпольного областкома "Коммунист". Газета "Коммунист" выходила на русском языке и дублировалась на французском. Отдельные номера печатались на польском языке - для жолнеров легиона белого орла.
В редакции иностранной коллегии работали только двое: Галя и Жак.
Жак, для которого французский язык был почти родным, который знаком был с бытом французского крестьянина и рабочего и умел говорить на парижском и марсельском арго, взял на себя авторство. По тезисам областкома или Военно-революционного комитета он писал по-французски и статьи, и листовки, и воззвания.
Галя взяла на себя переводческую часть: она переводила на французский материалы, приходившие в редакцию на русском языке.
Жак правил и редактировал Галины переводы. Зато на Галю была возложена вся корректура.
Работы в редакции хватило бы на большой штат, и Галя с Жаком работали день и ночь, отдыхая лишь по нескольку часов в короткие перерывы.
2
"Утро" сегодня Галя и Жак начинали, как всегда.
"Утро" у них под землей наступало не так, как на земле - с рассветом, а по большей части вечером, так как выход продукции на-гора надо было подгонять как раз к настоящему утру.
"Утром", то есть часов в пять вечера, Галя и Жак выползали из своих "спален", устроенных в маленьких нишах-пещерках возле типографии для Жака и возле издательства для Гали, - и начинали, каждый со своего конца, добираться до "кабинета" редакции.
Приходилось блуждать по грязным, пыльным, кое-где залитым водой подземным галереям, штрекам, ходам и переходам, где - согнувшись в три погибели, а где и ползком. В лабиринте переходов стояла абсолютная тьма; заблудиться в них мог и хорошо знакомый с путаницей штреков человек, так как, кроме "действующих" переходов, немало было и "недействующих", непролазных. На этот случай установлена была особая система значков: параллельная полу черта - над "мертвым" ходом, и вертикальная - над "живым". На перекрестках мерцали неугасимые огоньки - коптилки, указывающие путь, но это были только "семафоры": их тусклый свет не проникал дальше трех-четырех метров. Все подземные работники коллегии носили на груди электрические фонарики, которыми и освещали себе путь.
Галя добралась до "кабинета" первой. Отряхнувшись у входа, чтобы не поднимать пыль в редакции, Галя переступила "порог" и включила на миг фонарик: все ли в порядке?
И сразу увидела: на столе, рядом с чернильницей, в белой фарфоровой вазочке стоит белая хризантема.
Галя что-то сердито пробормотала, но приблизилась к столу, осторожно нащупала вазочку и наклонилась к цветку.
Повеяло нежным ароматом, ароматом зелени, свежести, воздуха - ароматом самой земли под небом и солнцем. Цветок был холоден на ощупь - от гнилой сырости подземелья, - но для подземного жителя Гали он дышал солнечным теплом. Уже около двух недель Галя не была на свежем воздухе, не видела ни солнца, ни звезд в небе. Запах цветка здесь, под землей, приносил Гале несказанную радость.
И все же она решила сделать нагоняй за цветок.
Это был не первый цветок "утром" на Галином столе. Под землей, без солнца и воздуха, через час-другой он умирал, зачахнув, увянув. Но проходила "ночь", наступало новое "утро" - и у Гали на столе опять стоял свежий цветок: хризантема, бульденеж, эдельвейс.
Сначала Галя никак не могла понять, откуда эти цветы берутся, пока, придя однажды в редакцию раньше назначенного времени, не поймала на месте преступления Жака: он менял увядший эдельвейс на свежий бульденеж. Тогда Жак и вынужден был признаться, что цветы ставит каждое утро он, однако категорически отказался назвать своего сообщника - того, кто приносит цветы из города в катакомбы. Галя подозревала, что по поручению Жака цветы приносит в своей сумке газетчика Сашко Птаха. И Галя очень сердилась, упрекая Жака, что он гоняет в оранжерею парнишку, у которого и без того немало хлопот: чуть не ежедневно ездить из города на Куяльник и возвращаться обратно. Но Сашко Птаха забожился, что это не он. Да и приходил он в экспедицию не каждый день, с ним в очередь работали еще два экспедитора-комсомольца, а цветок каждый день неизменно появлялся на столе.
Галя твердо решила сегодня же поднять целую бучу, положить конец этой расточительности, да и… выяснить, наконец, кто же приносит цветок сверху.
- Доброго утра! - послышалось из штрека.
Это приветствовал Галю веселый голос Жака.
- С добрым утром! - ответила Галя и направила луч фонарика на вход.
Жак стоял на пороге с двумя кружками в руке и буханкой хлеба подмышкой. Галя и Жак ели здесь же, в редакции; на завтрак у них всегда было молоко. Ласточкин специально наладил ежедневную доставку в катакомбы бидона молока и требовал от всех подземных работников, чтобы они непременно его пили ввиду "вредности подземного производства".
- Шахтеры обязательно пьют молоко! - говорил Ласточкин. - А вы все равно что шахтеры. Вам даже еще труднее - неделями не выходите на-гора! Пить молоко приказываю в порядке партийной дисциплины.
Жак пошел, поставил на стол кружки и положил хлеб. Все это он проделал в темноте: боялся включить фонарик - влетит за цветок.
- Жак! - произнесла Галя, и в голосе ее звенела угроза.
- Слушаю, Галя?
- Опять?
- Что опять? - как можно равнодушнее спросил Жак.
- Ты знаешь, что. Я - о цветке.
Жак молчал. В темноте слышно было только его дыхание. Дышал он виновато.
Галя сердито сказала:
- Я прошу тебя. Я, наконец, требую! Я это запрещаю!
- Разве тебе не приятно… увидеть утром цветок?
Галя еще больше рассердилась.
- Вчера ты мне ответил то же самое! Я прошу тебя…
- И вчера ты так же точно на меня напустилась, - вздохнул Жак.
- И завтра будет так же, - гневно сказала Галя, но спохватилась: - Завтра, я уверена, так не будет, так как завтра не будет цветка! Ты должен, наконец, выполнить мою просьбу!..
Жак молчал, и слышно было только его виноватое дыхание.
- Ну?
- Что ну, Галя?
- Ты это сделаешь?
- Сделаю.
- Что сделаешь?
Жак тяжело вздохнул.
- Цветок…
- Что цветок?
- Поставлю.
Галя даже руками всплеснула от возмущения.
- Жак! Ты что, смеешься надо мной?..
Разговор шел в темноте, но они уже так знали голоса друг друга, что по интонации могли даже в темноте представить выражение лица. Лицо Жака было просто виноватым, виноватая была и интонация. Интонация у Гали была суровая и сердитая, но лицо… не выражало ни того, ни другого.
- Я и разговаривать с тобой не хочу! - сурово сказала Галя.
Слышно было, как она села, прошуршав в сердцах какими-то бумагами на столе.
- Осторожно! - сказал Жак. - Не опрокинь молоко!
Он уже поставил кружку с молоком перед ней на стол. Лампы они пока не зажигали, экономя воздух; светить фонариками тоже не хотели, чтобы… не видно было лиц.
Они молча стали пить молоко - каждый на своем месте.
Галя глубоко вздохнула.
- Ностальгия? - спросил Жак.
"Ностальгией", тоской по родине, они, подземные жители, называли острое и тоскливое чувство тяги наверх, жажду хоть на часок выйти на землю, на воздух, увидеть солнечный свет.
Галя не ответила. Но Жак сквозь черную мглу угадывал ее лицо: она гневно хмурила брови, но глаза ее в это время никак не хотели смотреть грозно и помимо ее воли были ласковы, улыбались. Она, может быть, даже покраснела…
Жак молча улыбнулся в ответ на невидимую Галину улыбку.
- А мне сегодня приснилось, как будто я сплю в самой настоящей комнате, под самым настоящим одеялом и в самой настоящей кровати… Боже, что это за роскошь!.. А вокруг - тоже настоящие, человеческие вещи: стол, шкаф, стулья, даже ковер и цветы в горшках… Вот ерунда!.. - Он подождал минутку, не заговорит ли, сменив гнев на милость, Галя. Но Галя молчала. И он продолжал: - А знаешь, это очень приятно: настоящие вещи. - Он вдруг спохватился. - Ты только не говори, пожалуйста, что это мещанство. Это абсолютно нормально: человеческий быт складывался веками, и ничего нет удивительного, что во мне это вызывает приятное чувство. Человеческий интеллект не всегда может контролировать сферу подсознательного и…
- Я понимаю, - иронически отозвалась Галя. - Твой интеллект принадлежит лежебоке, и естественно, что в сфере его подсознательного - кровать. Просто ты мечтаешь спать на кровати, вот и все.
Жак вспыхнул:
- Ну и что? Нет ничего дурного в том, что человеку хочется спать на кровати! Что же мне, мечтать о курином насесте? Человек должен спать на кровати. Это норма быта. Ведь программа партии требует материального обеспечения всех трудящихся, следовательно и нормальных бытовых условий. Таким образом…
Галя тихо рассмеялась. Наконец-то!
- Пей лучше молоко, - сказала она, и теперь Жак с уверенностью мог сказать, что в интонации ее нет и нотки осуждения. - Я уже позавтракала. Когда окончишь, можешь зажигать лампу. Работы много…
Жак чиркнул спичкой и снял стекло. В мигающем свете спички фигура Жака казалась фигурой великана: на каменные шершавые стены пещеры от нее падала огромная тень, забираясь головой под высокие своды. Тень шевелилась, точно сказочное чудовище.
Фитиль загорелся, огонек обежал кольцо горелки. Жак надел стекло и подвесил лампу на ее место над столом. Ровный, чистый, чуть голубоватый свет вдруг залил всю пещеру, и пришлось даже зажмуриться после подземной тьмы - яркий свет резал глаза.
Со времени приезда Жак отпустил себе бороду, и теперь она густой порослью покрывала весь подбородок и щеки чуть не до глаз. Эта борода делала его, сильного, крепко сбитого, рядом с маленькой Галей и в самом деле похожим на былинного богатыря.
Когда Жак разжал веки, Галя уже сидела с широко раскрытыми глазами. Руки ее лежали на приготовленных для работы бумагах. Галя разглядывала пещеру, точно видела ее впервые.
- Знаешь, Жак, - заговорила она оживленно и вместе мечтательно, - когда я смотрю на эти камни вокруг, я совсем не ощущаю их только мертвой материей в глубоких недрах земли. Сколько видели эти стены, сколько они знают!.. Сколько разных людей, вот как мы сейчас, скрывались здесь под землей и делали свое дело! Наши партизаны прошлым летом, во время немецкой оккупации… Матросы с броненосца "Потемкин" в девятьсот пятом году… Теперь и мы с тобой здесь снова встретились…
В семнадцатом году, в дни Октябрьского восстания в Москве, они встретились впервые - на баррикадах Красной Пресни, на Кудринской площади. Жак, недавно вернувшийся из эмиграции, был в боевой дружине, Галю - она только что вышла из Бутырской тюрьмы - партийный комитет прислал с дружиной Красного Креста. Жак увидел Галю, когда, под частым огнем юнкеров и ударников батальона смерти из дома на углу Поварской, она бежала вдоль баррикады - опрокинутых трамвайных вагонов - к парку, где залегли рабочие. Баррикада плохо защищала от пуль - дружинники один за другим выбывали из строя. Галя перебегала от одного к другому, падала на мостовую рядом с раненым и быстро делала перевязку. И каждый раз вокруг нее начинал свистеть рой пуль. Позднее захваченные в плен юнкеры признавались, рисуясь, что специально брали сестру на мушку. "Это была прекрасная движущаяся мишень, - цинично говорили они, - а нас как раз недавно обучали стрельбе по движущейся мишени". Но то ли юнкеров плохо учили, то ли Гале просто посчастливилось - ни одна пуля не настигла ее, и она продолжала смело пробираться вдоль баррикады. Жак тогда же со всем юношеским жаром поклялся, что после боя непременно посмотрит на эту храбрую сестру вблизи, познакомится с нею и… Что "и" - он тогда еще не умел сказать… Но Жак увидел Галю не после боя, а еще в бою. Когда под напором прибывшего к юнкерам подкрепления, внезапно появившегося со стороны Садового кольца, дружинники вынуждены были отступить, Жак поспешно перебегал к Конюшенному переулку. Он добежал уже до угла, оглянулся и тут увидел, что храбрая сестра спешит сюда же. В это время какой-то офицер, присевший за открытой дверью парикмахерской, как раз прицелился в нее из винтовки. И офицер выстрелил… Жак успел толкнуть Галю - она упала, пуля просвистела мимо нее и попала Жаку в левую руку…
На всю жизнь запомнил Жак, как Галя перевязывала его тогда во дворе какого-то многоэтажного дома. Она разрезала рукав и перебинтовала руку в плече, чтобы остановить кровь: пуля не задела кости, но пробила какую-то вену или артерию, и кровь заливала их обоих. Когда Галя кончила бинтовать, она посмотрела снизу вверх - маленькая и хрупкая рядом со статным и высоким Жаком. Жак давно уже ожидал этого взгляда и улыбнулся ей.
- Почему вы улыбаетесь? - удивилась Галя.
Жак потерял много крови, был бледен и едва держался на ногах. Но девушке, которую он только что спас от смерти ценой собственного ранения, девушке, в которую влюбился, глядя на ее отчаянную смелость, Жак не мог не улыбнуться. На это у него хватило силы.
- Зачем вы это сделали? - покраснела Галя. - Какое вы имели право заслонять меня собой? Вы не смели!..
Жак улыбался.
- Если опять случится, сделаю то же самое…
Галя хотела на него накричать, но вдруг заколебалась и неожиданно спросила:
- Почему?
- Во-первых, потому, - резонно отвечал Жак, покачиваясь на ослабевших ногах, - что каждый боец в трудную минуту должен прийти на помощь другому бойцу…
Галя сердито нахмурилась. Неизвестный товарищ был прав. Но… ведь он рисковал жизнью! И, кроме того… кроме того, теперь она становилась как бы… несамостоятельной, зависимой от спасителя. Галя отныне была у него как бы в долгу, и неизвестный спаситель получал на нее какие-то права…
- Во-вторых, - все так же улыбаясь, сказал Жак, - я вас люблю!
Теперь Галя и в самом деле рассердилась. Вокруг гремели выстрелы, под натиском превосходящих сил противника пришлось отступить, а этот неизвестный боец стоит, глуповато улыбается и болтает о… любви.
Галя собралась бог знает как отругать этого нахала, несмотря на то, что он только что спас ее от смерти. Но вместо этого она только растерянно спросила:
- Разве вы меня знаете?
Галя никогда не простит себе этого вопроса. Ничего глупее тогда сказать было нельзя.
Волна горячей крови и сейчас, при воспоминании, залила лицо Гали, и она поспешно наклонила голову над бумагами. Жак не должен был заметить ее смущение - ведь он без слов понимал, о чем она думает, что чувствует. Чертова лампа - "молния" светила так ярко!..
- Здравствуйте! - послышалось вдруг от входа в галерею. Галю даже подкинуло. Жак тоже вскочил. В эту пору сюда, в редакцию, некому было заходить. Кроме того, голос был незнакомый - он не принадлежал никому из обитателей катакомб. А чужой, незнакомый голос должен был бы сказать не "здравствуйте", а пароль.
Голос, произнесший "здравствуйте", принадлежал женщине, и притом неизвестной.