- Хорошо, - сказал он, - коли так, пусть так. Буду держать это в секрете. Хотя и хорошо знаю твоего батька, хороший он человек.
- Хороший, конечно, - согласился Сашко, - вот только если бы не со шпаною Мишки Япончика…
- Шпану Мишки Япончика, значит, не одобряешь?
- Революцию, - произнес Сашко серьезно, - хотя и приходится делать среди нечисти из разного материала, но делать надо чистыми руками…
- От кого ты это слышал?
Сашко выпалил единым духом:
- Это сказал нам, моревинтовцам, когда мы давали присягу на верность Октябрьской революции, старый большевик, ссыльный каторжанин, петроградский токарь, а на флоте - кочегар второго класса, руководитель одесской Красной гвардии Петр Иванович Старостин. Позже его зверски замучили наемники немецкого империализма - петлюровские гайдамаки Центральной рады!
Григорий Иванович минутку постоял, задумчиво и внимательно глядя на вытянувшегося перед ним подростка.
- Правильно он это сказал. Так и держи руля!
Григорий Иванович еще минутку ласково смотрел на Сашка.
- А о Котовском, - спросил он, наконец, - ты, значит, не плохого мнения?
- Герой революции! - сразу же откликнулся Сашко.
- Так-с… - Григорий Иванович почесал затылок, а потом сказал: - Мы с тобой оба, стало быть, подпольщики и конспирации, разумеется, будем придерживаться самой суровой. Даже друг перед другом. Понятно? Таков уж закон подполья. Мало ли что может случиться: провалится, не дай бог, один, а проваливать другого он не имеет права. Верно? Так вот, для людей я - грузчик Григорий Мадюдя, молдаванин, и ты мой племянник. А для меня будешь просто Сашко. Мне даже, скажем, неизвестно, сын ли ты старого Птахи. А я для тебя только Григорий Иванович - и квит. Договорились?
Григорий Иванович протянул Сашку свою огромную, могучую руку. Сашко взял ее и пожал изо всех сил.
- Ого! - заметил Григорий Иванович. - Есть чем жить на свете! Как подрастешь, попробуем с тобой на пояски или партерную… Приемы французской борьбы знаешь?
Сашко покраснел.
- И французскую, и бокс, и джиу-джитсу.
- Ого! И французскую, значит, и английскую, и японскую?
Он вдруг засмеялся.
- Против нас сейчас действительно и французы, и англичане, и японцы. Но здесь, на юге, нам с тобою, брат, начинать придется с антифранцузской борьбы. Верно?
- Верно, Григорий Иванович, - засмеялся и Сашко. Григорий Иванович ему здорово понравился.
Тогда, при первом знакомстве, Григорий Иванович не сообщил Сашку ни смысла поручения, ни цели его. Уже позднее, через несколько дней, когда они побывали в Беляевке, в Маяках, Яськах и Граденицах, убедившись, что Сашко не пустой хлопец, а хороший помощник во всяком деле, Григорий Иванович начистоту выложил ему и содержание задания и его цель: связываться с крестьянами и подготавливать кадры для партизанских отрядов.
Григорий Иванович сам был бессарабцем и легко заводил беседы с солидными мужиками, с молдаванами где-нибудь на колодах подле церкви, а до молодежи на гулянках был у него путь простой и веселый: хотя в разговоре Григорий Иванович и заикался, но певец он был чудесный; хотя и был несколько грузен, но в пляске порхал мотыльком, а на флояре играл такие дойны, что на их звуки сбегалось все село и даже на другом берегу Днестра, на румынской теперь стороне, собирались послушать люди.
В селе Слободзее, неподалеку от Тирасполя, Григорий Иванович решил на некоторое время задержаться, потому что село было довольно большое, к тому же отсюда можно было разведать и самый Тирасполь. Сашку же он приказал отправиться из Слободзеи в Одессу, на явку, указанную товарищем Николаем, сделать ему доклад, получить указания, вернуться назад и искать Григория Ивановича в Слободзее, на базаре, - ежедневно от шести до семи утра…
И вот остановился теперь Сашко Птаха на Ришельевской, возле молочной "Неаполь", перед табачной лавочкой "Самойла Солодия и Самуила Сосиса" - остановился для того, чтобы придержать ускоренное биение сердца: сейчас он переступит порог явки как настоящий революционер.
Впрочем, даже самому Сашку казалось странным, почему это он вдруг так разволновался. Впервинку ли ему это? Разве не он давал адрес поста первой линии, стоя на посту второй линии? Разве не он забирался на высоченные - тридцать сажен от земли - трубы мельницы братьев Анатра, сахарного завода Бродского и джутовой фабрики Родоконаки, чтобы водрузить там на страх классовым врагам красные знамена? Разве это не он, каждую минуту рискуя быть пойманным с поличным и погореть, ежедневно доставлял с самого Куяльника на Старый Базар газету "Коммунист" и листовки на французском языке? И, наконец, разве не он, Сашко Птаха, прибыл только что из Слободзеи, пройдя сквозь пикеты французских, польских и деникинских заслонов? И разве не ему пришлось не далее как сегодня утром пробиваться через село Беляевку под гром пушек, под пулеметным огнем, среди трупов черных сенегальцев, мимо виселицы с телами беляевских повстанцев?
Все это было. Но на явку для встречи с руководителем подполья Сашко шел впервые в жизни и впервые в жизни должен был сказать пароль и услышать предназначенный именно для него отзыв…
Он решительно открыл дверь, звякнул колокольчик на пружине вверху двери, и Сашко остановился перед прилавком.
В лавочке, к счастью, не было никого, а за прилавком, пересчитывая деньги в кассе, сидел сам - не то Самойло Солодий, не то Самуил Сосис. Он прервал свои подсчеты и бросил на Сашка безразличный взгляд: событие было не великой важности для истории человечества - подросток зашел в лавочку купить папирос на украденные у отца деньги.
- Ну? - буркнул Самойло Солодий или Самуил Сосис.
Если бы в лавочке находился посторонний человек, то Сашко, действуя по инструкции, должен был бы купить каких угодно папирос и поскорее убраться восвояси. Но в лавочке не было никого, и поэтому Сашко имел право начать прямо с пароля.
Он сказал, и голос его задрожал от волнения, за что он тут же проклял себя на всю жизнь.
- Дайте мне "Сальве" братьев Поповых, только не в желтых обертках и не в зеленых, а в белых.
Как известно, легкие папиросы "Сальве" братьев Поповых были в желтых, крепкие - в зеленых, а самые крепкие, на коробочках которых так и было напечатано "крп. крп.", что обозначало "крепче крепкого", - в белых. Впрочем, в этот момент крепость табака не имела никакого значения. В эту минуту имело значение только то, что был произнесен индивидуальный подпольный пароль и произносил его не кто иной, как Сашко Птаха, молодой подпольщик.
Сашку казалось, что Самойло Солодий или Самуил Сосис сорвется после этого со своего места, восторженно посмотрит на Сашка, протянет к нему руки и обнимет. Во всяком случае, каким-нибудь бурным излиянием чувств обнаружит свое восхищение тем, что перед ним стоит такой неказистый и совсем еще молодой парнишка, а, гляди-ка, уже подпольщик! Что должно было произойти после этого, Сашко не представлял себе. Очевидно, они начнут трясти друг другу руки и хлопать друг друга по плечам.
Ничего подобного не произошло. Самойло Солодий или Самуил Сосис даже не оторвался от своих засаленных "керенок", рублей и франков, даже глаз не поднял, как будто и услышанные слова пропустил мимо ушей. Он только кивнул головой через левое плечо в сторону маленькой дверцы позади прилавка, которая вела, должно быть, на склад с товаром, и при этом произнес скороговоркой, почти невнятно:
- В белых коробках под рукой нет, попросите на складе у приказчика.
Это и был отзыв на пароль.
Сашко машинально двинулся туда, куда ему указали, но пошел, надо признаться, сильно разочарованный.
Но если бы Сашко оглянулся, то увидел бы, что лавочник Солодий или Сосис, который был таким же Солодием или Сосисом, как и лавочником, лишь только Сашко протиснулся мимо него за прилавок, быстро и внимательно оглядел его с ног до головы и бросил настороженный взгляд сквозь витрину на улицу. После этого он успокоился, и на его лице и вправду мелькнула добрая улыбка, почти полная восхищения, которую действительно можно было прочитать так: "Молодой парнишка, а, гляди-ка, уже подпольщик".
2
Сашко вошел в заднюю каморку, всю заваленную фанерными ящиками с папиросами и табаком, и сразу остолбенел: с ящика с папиросами навстречу ему поднялась… Галя.
- Товарищ Галя? - одновременно и обрадовался и разочаровался Сашко. - А где же… этот… товарищ Николай?
Он окончательно смешался и умолк. Увидеть Галю ему было очень приятно, даже более чем приятно, потому что каждый раз, как он ее видел, у него всегда сладко замирало сердце, заливалось румянцем лицо и слегка деревенели пальцы рук. Но ведь сейчас он встретился с Галей уже не так, как раньше, - как разносчик газет и прокламаций для передачи в город, - а как… с товарищем-подпольщиком на явке, и… сейчас она, наверно, будет очень удивлена и восхищена тем, что Сашко такой же подпольщик, как и она…
- Здравствуй, Саша! - приветливо сказала Галя. - Что ж ты, даже поздороваться забыл?
Зардевшись, Сашко торопливо и неуклюже поздоровался.
- Ну, садись и докладывай.
- О чем… докладывать? - растерялся Сашко. Он не догадывался, что именно Галя, руководитель Иностранной коллегии - член подпольного Военно-революционного комитета, который сегодня дежурил на явке в табачной лавочке и должен принять от него рапорт.
- Как о чем? - засмеялась Галя. - О том, что поручил тебе пересказать Военно-революционному комитету Григорий Иванович.
Сашку понадобилась добрая минута для того, чтобы понять все, чего он еще не понял, и собраться с мыслями, которые он, как только увидал Галю, сразу растерял неизвестно почему…
Галя терпеливо ждала. Она была сегодня неразговорчива, как будто взволнована чем-то и опечалена, и смех ее тоже был какой-то горький.
Дело в том, что только сегодня утром стало известно, что французы и греки захватили Херсон. Греческие и французские войска уже давно стояли под Херсоном, но не отваживались брать его штурмом. В городе была сильная группа вооруженного пролетариата, сгруппировались и партизанские отряды, образовавшиеся после антигетманского и антинемецкого восстания из повстанцев Чаплинской волости, был и немецкий гарнизон, который выбрал свой совет солдатских депутатов и хотя провозгласил только нейтралитет, однако, под влиянием группы спартаковцев, мог в любую минуту выступить на стороне восставшего народа против англо-французского десанта. А у немцев была дальнобойная артиллерия, угрожавшая речной флотилии союзной эскадры. Но в группу спартаковцев проникла измена, немецкий гарнизон оставил город и отошел в сторону Николаева, партизанские отряды попали под франко-греческий перекрестный огонь с берега и с воды, а рабочая дружина из трехсот бойцов во главе с руководителем херсонского подполья, только что присланным из Харькова коммунистом, была окружена и разоружена. Судьба херсонских красногвардейцев вызывала большую тревогу, потому что, ворвавшись в Херсон, интервенты учинили дикую расправу: город горел, а на улицах лежали трупы погибших в бою и расстрелянных. Оккупанты хватали и убивали каждого, у кого были мозоли на руках, - мозоли считались признаком принадлежности к большевизму. Особенно неистовствовали греки. "Иисусова кавалерия", как прозвали в Одессе греков, - "конница" которых гарцевала на ослах, а артиллерийские повозки тянули мулы, - вызывала у одесситов только презрение и насмешки. Греческие офицеры все поголовно были "пижонами", заботились только о блестяще начищенных сапогах, ходили в дамских корсетах, выщипывали брови и красили губы. Греческие солдаты, сплошь безграмотные, выглядели темной, забитой массой, религиозной до фанатизма. Пробиться к ним подпольщикам не удавалось: не было товарищей, владевших греческим языком. И вот в ходе боев греки оказались самыми жестокими карателями. Греческие офицеры были проникнуты контрреволюционным духом, солдаты одурманены кулацкой пропагандой против "коммуны", которая, мол, является семенем антихриста, богохульствует, землю и имущество отбирает, женщин национализирует, а детей пожирает… Греческие башибузуки чинили дикие насилия и злодеяния. Вооружены они были автоматическим американским оружием новейших образцов.
Заливая Херсон кровью, французы и греки вместе с деникинскими отрядами двинулись к Николаеву и уже сегодня утром взяли его в кольцо.
С падением Херсона и после захвата железной дороги Херсон - Николаев порвалась и связь с мощным большевистским подпольем в Каховке, Алешках и Бериславе.
Теперь территория, захваченная интервентами, значительно расширилась: были заняты Крым, Херсонщина, Одесщина, Бессарабия - и делу борьбы против захватчиков был нанесен чувствительный удар.
Галя действительно была расстроена, когда прибыл к ней посыльный от Котовского, комсомолец Птаха Сашко…
- Ну, что же ты? Докладывай… - поторопила Галя Сашка.
Сашко уже овладел собою, но не знал, с чего же собственно начинать. Докладывать ему приходилось первый раз в жизни, и готовился он докладывать товарищу Николаю, а не… Гале. Григорий Иванович точно объяснил ему, как и о чем нужно докладывать от самого начала их путешествия и вплоть до минуты отбытия Сашка в связь. Но сейчас все это казалось не столь уже значительным, да и неинтересным в сравнении с теми событиями, свидетелем которых Сашку привелось стать на обратном пути, после того как он простился с Григорием Ивановичем. Пробираясь в Одессу, Сашко попал в бой, и это его более всего взволновало - вот это собственно он и считал наиболее значительным. Про это и надо было немедленно же рассказать, тем более… Гале. Но когда Сашко уже открыл было рот, чтобы заговорить, он сразу же понял, что не умеет пересказать того, что видел сам. И. действительно - как же это рассказать? Просто так, как было: "Иду это я, значит, по большаку, приближаюсь, значит, к селу Беляевке, как вдруг над селом как поднимется дым, как загремят пушки, да как затрещит пулемет!.." Нет, так, пожалуй, можно было бы рассказывать среди приятелей на улице. Но Гале… Да еще не просто рассказывать, а докладывать…
- А… с чего начинать? - теряясь и краснея, задохнулся Сашко. - С… этого… с начала или сразу с конца?
Галя улыбнулась.
- Нет, Сашко, ты давай уж с начала, а потом дойдем и. до конца. Только коротко, самое главное. Все, что велел передать Григорий Иванович.
Память у Сашка была превосходная. Григорий Иванович заставил повторить поручение два раза, и Сашко мог пересказать его точно - слово в слово.
Первую остановку они с Григорием Ивановичем сделали, пройдя сорок километров, в Беляевке. Отсюда начинался водопровод в Одессу; тут, на Днестровском лимане, была насосная водопроводная станция. Ее охранял сейчас французский гарнизон, состоящий из черных сенегальцев. Григорий Иванович поручал Сашку передать, что работники станции превосходно понимают, каково значение водопровода для Одессы. Они в любую минуту могут вывести станцию из строя и лишить город воды. Настроение сельского населения было тоже боевое: крестьяне еле сдерживают свою ненависть к оккупантам. Станция и село могут хоть завтра выставить сотню бойцов, вооружив их гранатами, обрезами, пистолетами.
- А когда я возвращался обратно один, тоже через Беляевку… - сразу увлекаясь, начал было Сашко, но Галя остановила его:
- Ты уж сначала заканчивай, что передал Григорий Иванович, а затем расскажешь и о том, что было, когда ты возвращался обратно.
Галя оборвала Сашка на самом важном, как он считал, месте, но он послушно умолк и вернулся к тому, что передавал Григорий Иванович.
Следующее село, которое они посетили, были Маяки. В Маяках тоже можно рассчитывать на три десятка человек, но оружия там нет совсем. В Яськах чувствуется влияние кулаков; там надо быть осторожным, и в партизаны можно завербовать только единицы, из числа батрацкой молодежи. В Троицком людей наберется еще меньше, но там есть группа бывших фронтовиков - человек пять, а главное, оружия они припрятали человек на двадцать. Зато село Граденицы может стать опорным пунктом для формирования Днестровского отряда: здесь и людей наберется немало, потому что есть беженцы с того берега, от румын, и остатки еще антигетманского повстанческого отряда. Оружие тоже найдется - после того как Григорий Иванович свяжется в Слободзее с местными партизанскими вожаками, распространяющими свое влияние и на Граденицы. В Тирасполе же Григорий Иванович надеется повидаться и с молдаванином Чебаном, который, говорят, создает сейчас партизанский отряд в самой Бессарабии.
Это собственно было и все. Запрашивал Григорий Иванович о следующем: поднимать ли людей сейчас и выводить группами в плавни, что было бы очень удобно летом, а в зимнее время трудно, или же сначала выявить силы по всему побережью, а затем поднять всех сразу для формирования большого партизанского отряда, примерно на двести штыков и полсотни сабель? Григорию Ивановичу надо было также знать - начинать ли немедленно отдельные диверсионные акты, чтобы не давать покоя оккупантам, или же, наоборот, держаться тихо и скрытно до самой минуты организации большого отряда, чтобы не распылять сил?
Галю сообщения Сашка заинтересовали чрезвычайно. Она аккуратно записала все цифры, поглядывая на карту, которую разостлала тут же на ящике с папиросами.
Сашко вспомнил еще одно, - чуть было не забыл. За Беляевкой на дороге они с Григорием Ивановичем встретили крестьянина по фамилии Жила. Он был не приднестровский, а из степи, из большого села Анатольевки. Хотел пробраться в Одессу, чтобы разыскать комитет большевиков, но не смог обойти пикеты и повернул к Днестру, так как слышал, что в Бессарабии большевики тоже организуют партизанские отряды. Сейчас этот Жила вместе с Григорием Ивановичем находился в Тирасполе.