Григорий Иванович запрашивал, как лучше поступить: пусть идет Жила через Днестр, на румынскую сторону, или лучше оставить его в отряде, формируемом Григорием Ивановичем? Дело в том, что Жилу хорошо знают и любят в селе. Собственно анатольевские крестьяне и послали его разыскать большевистских руководителей и сообщить им, что они хотят организовать у себя в селе отряд Красной гвардии или Красной Армии и бить Антанту.
- Превосходно! - сказала Галя. - Передан Григорию Ивановичу, чтобы мелких диверсий не производил, сил не обнаруживал. Тайно организуя группы в каждом пункте, пусть проводит с людьми военные занятия, накапливает силы для создания в этом районе отряда штыков в пятьсот и сабель по возможности. Крестьянина Жилу надо пока задержать. Я запрошу Ревком о селе Анатольевке, и мы передадим специальные указания, когда ты придешь в другой раз. А пока пусть Григорий Иванович присмотрится к Жиле. Если он окажется надежным, то ему надо будет возвратиться в свое село и вывести из него боевую группу, чтобы влить ее в отряд Григория Ивановича… Вот так! Ну, а что случилось с тобой в Беляевке, когда ты возвращался?
- Понимаете! - сразу же загорелся Сашко, наконец, дождавшись, когда можно будет заговорить о "самом главном". - Иду это я, значит, по дороге, приближаюсь уже к Беляевке, вдруг как поднимется над селом дым, как загремят вдруг пушки, как затрещат пулеметы…
- Погоди, погоди! - перебила его Галя. - Какой дым? Какие пушки? Какие пулеметы? Разве там бой?
- Да бой же, бой! - У Сашка даже глаза засверкали, и он соскочил с ящика, на котором сидел. - Огромный бой! Они бьют из пушек, а наши выставили пулемет, а они бросили одну цепь, потом другую, а наши…
- Погоди! - опять перебила Галя встревоженно. - Я ничего не понимаю. Кто "они"? Кто "наши"?
- Ну, "они" - французы! - Сашка брала досада, что Галя такая недогадливая. - А "наши", конечно, наши: беляевские, рабочие станции и крестьяне - те самые, про которых Григорий Иванович говорил, что они хоть завтра готовы. Так они уже сегодня…
- Боже, какой ужас! - Галя даже схватилась за голову. - Ну, и их, конечно, французы разгромили… и…
- Погромили… - горько признал Сашко. - Ой, как погромили! Хаты попалили, а улицы просто завалены трупами… Там и дети, и женщины… Плач стоит над селом! Но рабочие станции и крестьяне из села, которые уцелели, отошли вдоль лимана на Тирасполь… Говорят, что будут искать отряд матроса Ивана Голубничего…
Галя сидела совсем расстроенная, сжав голову руками, и Сашко замолчал на полуслове. Он ожидал совсем другой реакции: восхищение Гали беляевскими героическими событиями, радости по поводу того, как народ пылает ненавистью к оккупантам. А Галя… Сашко молчал, хотя о своих собственных переживаниях - о том, как он пробивался во время боя через село, как несколько раз чуть не погиб от шальных пуль и как еле удрал от черных солдат, которые даже погнались было за ним, - он так еще и не рассказал.
А произошло в Беляевке следующее. Григорий Иванович после бесед с рабочими водопроводной станции вынес справедливое суждение, что настроение здесь боевое и трудно сдержать желание рабочих броситься в бой против оккупантов. Во время беседы ему - а у него и у самого чесались руки скорее начать боевые дела - пришлось долго уговаривать их не выступать преждевременно, пока он не получил заверения беляевцев в том, что они будут ожидать сигнала из Одессы. С тем он и двинулся дальше, на Маяки. Но через два-три дня, после того как Котовский навестил Беляевку, в село приехал отряд деникинцев-фуражиров и начал отбирать у крестьян хлеб и овес. Крестьяне фуража не дали, а фуражиров убили. Французы немедленно выступили, чтобы усмирить бунтовщиков. Но крестьяне, вооружившись чем попало, встретили их в боевом строю и окружили. Офицеров повстанцы перебили, а черных солдат отпустили, еще и угостили их - кто чаркою самогона, а кто и закускою после чарки. Сенегальцы ушли, распевая свои непонятные, негритянские песни, но через час или два по селу внезапно ударили пушки: из Одессы подкатило несколько броневиков, а за ними - отряды французов, белополяков и деникинцев. От артиллерийских снарядов село загорелось с четырех концов, а крестьян карательные отряды сжали тесным кольцом и начали расстреливать из пулеметов. Тогда не выдержали и рабочие на станции и выкатили свой припрятанный пулемет. Начался настоящий бой. Он был жестокий, но короткий; под натиском значительно превосходящих сил вооруженная часть крестьян и рабочих отступила к реке, остервеневшие каратели ворвались в село, подожгли хаты, а женщин и детей, оставшихся в селе, согнали на площадь, вешали и расстреливали из пулеметов…
Галя слушала Сашка и тихо плакала. Гале давно хотелось заплакать - еще после сообщения о падении Херсона и о зверствах французов и греков на улицах города. А теперь еще Беляевка! Галя не выдержала. Столько народу гибнет!..
Сашку тоже было жалко людей. Он не плакал, конечно, потому что он был мужчиной, но у него сжимались кулаки, и хотелось ему схватить винтовку, пулемет, гранату и идти в бой на изверга-врага! Но, по мнению Сашка, и Гале не следовало плакать: ведь она была революционеркой, большевичкой, подпольщицей, готовой к бою и к гибели товарищей в бою. Кроме того, в этих кровавых ужасах было, по мнению Сашка, и такое, чему надо было радоваться: народ не хотел покоряться оккупантам, народ восставал - значит дело революции двигалось вперед и вперед.
Он не удержался и так и сказал Гале.
Галя вытерла слезы и пристально посмотрела на Сашка. Сейчас, после слез, когда глаза у нее были красные, а на щеках засохли слезинки, она была и вправду похожа на совсем маленькую девочку, куда меньше даже Сашка. Но смотрела она на Сашка сурово, и под ее взглядом он смутился.
- Сашко, - строго сказала Галя, - я вижу, ты ни черта не понимаешь, и, наверно, придется отозвать тебя от Григория Ивановича, чтобы ты не наделал еще какой-нибудь беды…
- Как отозвать? - растерялся Сашко. - Чего я не понимаю?
- Ты просто еще мал! - сказала Галя.
И это было так жестоко, так обидно, что у Сашка тоже чуть не брызнули слезы. Опять по его больному месту - о его молодости!
Сашко сорвался с места и швырнул шапку в угол.
- Тогда… тогда… сами можете…
Он чуть не сказал черт знает что, совсем по-мальчишески, вроде.: "Сами можете играть", - только гораздо более серьезное, возможно совершенно непоправимое. Но вовремя опомнился: у него только скрипнули зубы и гневно заблестели глаза. Мрачный и оскорбленный стоял он перед Галей.
- Сядь! - холодно, но тоже грозно приказала Галя. - Нет, сначала подними шапку, а потом садись и слушай.
Это было сказано так, что Сашко невольно подчинился.
Когда он сел, Галя сказала сухо, но в ее голосе был дружеский упрек:
- Ты - комсомолец, молодой еще подпольщик, молодой большевик, но должен уже понимать и навсегда запомнить: в революции побеждает не горячность, а выдержка. Так учит нас наша партия. Надо накопить силы - и тогда удар! Дорогие наши люди в Беляевке не сдержали своей ненависти - и погибли. Они стали жертвами интервентов. И от их несвоевременного восстания мало пользы для общего дела. Наоборот, на некоторое время, возможно, оно даже ухудшает дело: погибли силы, которые нужны были для борьбы и победы. В нашем народе великие силы, но они еще распылены, еще не сплочены, не везде еще готовы к бою. Силы эти надо выявить, сплотить, подготовить и лишь тогда ударить по врагу общим, всенародным восстанием, сразу со всех сторон. Для этого и поехал Григорий Иванович по Днестру, для этого десятки наших коммунистов разошлись теперь по городам и селам оккупированной территории, для этого работаем и мы здесь, в подполье. Это обеспечит нам победу, предотвратит бесцельную трату наших сил. Начинаешь ты понимать, Сашко?
Сашко уже понимал. Действительно, это было именно так.
Так говорит на комсомольских собраниях и Коля Столяров. Именно это слышал Сашко и от многих большевиков, которых ему приходилось слушать на митингах еще тогда, когда в Одессе была советская власть, да и позднее, во время немецкой оккупации, когда подготавливалось антигетманское и антинемецкое восстание…
Сашко понурился.
- Правда…
И Сашку сделалось очень досадно, даже горько, что он еще такой непонятливый; что греха таить - действительно от горшка три вершка, молоко на губах не обсохло…
В эту минуту дверца скрипнула; в каморку вошел Сосис или Солодий и сразу прикрыл за собою дверцу.
- Товарищ Галя, - сказал он, - там пришел еще один, матрос, пароль верный, и я его знаю… Заходить ему теперь же или пусть подождет, пока вы…
- Матрос? Наверно, Шурка? - обрадовалась Галя. - С радионовостями! - Она колебалась мгновение, поглядывая на Сашка, но вдруг решилась: - Ничего, пусть заходит!
Солодий или Сосис вышел, и в каморку действительно вошел Шурка Понедилок из Морского райкома партии.
- О! - весело удивился он. - Да тут какой-то пацан! - Он радостно поздоровался с Галей. Веселье и радость так и струились из каждой черточки Шуркиного юношеского лица. - Это что еще за шпингалет?
Сашко глядел исподлобья. Опять - "пацан"! Да еще и "шпингалет"!.. И кто?.. Да Сашко Птаха с Ланжерона знает этого шкета с Молдаванки как облупленного. Это же Шурка Понедилок, которого хлопцы на берегу дразнят: "Скривись, середа, на пятницу", - сам только в позапрошлом году пошел во флот, да и то в досрочный призыв военного времени. Тоже мне старый революционер!..
- У тебя какие-нибудь необыкновенные новости? - нетерпеливо спросила Галя.
- А разве у меня когда-нибудь бывают обыкновенные новости?
Шурка сдвинул бескозырку на затылок.
- Новости - во!
- Ну, ну? - Гале хотелось скорее узнать новости. Она махнула рукою на Сашка. - Ничего, Шурка, это свой. Если новости хорошие - говори: хорошие новости можно всем знать.
Гале не терпелось, и именно поэтому Шурке хотелось ее подразнить. Он сел на ящик, вытянул ноги, снял бескозырку, сдул с нее пылинки, опять надел. Он намеревался долго так канителиться, чтобы еще сильнее разжечь Галино нетерпение. Но вдруг сам не утерпел и выпалил:
- Восстал Пятьдесят восьмой французский полк!
- Что ты говоришь?!
Новость, которую только что приняли искровики с радиотелеграфа судна "Граф Платов", действительно была не какая-нибудь. Пятьдесят восьмой французский пехотный полк, дислоцированный в Румынии против Тирасполя, действительно отказался выполнить приказ командования выступить на боевые позиции.
Обстоятельства были такие.
Тирасполь был захвачен внезапным налетом партизанского отряда Ивана Голубничего, и Пятьдесят восьмой французский полк, дислоцированный на той стороне Днестра, в Бендерах, получил приказ перейти мост, выбить партизан из города и восстановить в нем власть оккупантов. Батальоны вышли на позиции, стали против города, но идти в бой… отказались. Солдаты сказали: "Мы уже отвоевались за четыре года, в Париже подписывается мир, войны Советской России никто не объявлял - и мы не пойдем на территорию Советской России…" Как раз в это время артиллерийский дивизион, расположенный в глубине румынской территории, уже открыл огонь по Тирасполю. Но пехотинцы перерезали провода, связывавшие наблюдательный артиллерийский пункт с батареями, и сорвали огонь. Они заявили: "Русский народ нам не враг. Зачем убивать русских и разрушать их дома?" - "Это же большевики, - объясняли им офицеры. - Мы должны идти в бой не против русских, а против большевиков". - "Если русским нравятся большевики, - отвечали солдаты, - то это их дело; пусть живут себе и с большевиками…" Полк снялся с позиций и вернулся в казармы вопреки приказам офицеров. Казармы немедленно же были окружены частями французской полевой жандармерии. Командование угрожало солдатам репрессиями и полевым судом и требовало немедленно выступить на позиции. Но солдаты категорически ответили, что воевать с Россией не будут. Они пойдут в Тирасполь на постой, но без оружия - пусть их отвезут туда поездом, и они расквартируются как резервная часть. Командование вынуждено было дать на это свое согласие. Тем более что партизаны Ивана Голубничего к этому времени уже сами оставили город и отошли на территорию Украины. В город вступили белополяки и деникинцы. Полк погрузился в эшелон, и солдаты прибыли в Тирасполь без оружия. Командование сразу приказало передислоцировать бунтовщический полк дальше - в Раздельную…
Сообщение чрезвычайно взволновало Галю. Это еще не было восстанием, но это было неповиновение - неповиновение, оказанное не отдельными бойцами, а целым полком: массовый организованный акт неповиновения. Такой факт случился впервые за время оккупации. Разложение армии оккупантов было очевидно.
Галя особенно торжествовала: Иностранная коллегия засылала в Тирасполь и в Бендеры и газету "Коммунист" на французском языке и листовки, - не было сомнения, что пропаганда Иностранной коллегии была одною из причин отказа французских солдат идти в бой против большевиков и Советской страны.
Но Сашко Птаха отнесся к радости Гали и Шурки несколько скептически.
- Что ж тут такого? - сказал он, стараясь говорить как можно солиднее. - Если бы они действительно восстали и ударили по своей жандармерии или перекинулись с оружием к партизанам! А то что же такое… только не захотели воевать, а потом… все-таки подчинились командованию: перешли на нашу территорию…
Галя радостно засмеялась.
- Это и хорошо, - воскликнула она, - что перешли! Хуже было бы, если бы они там и остались!
Сашко не понял.
- Как же ты не понимаешь этого? Эх, ты! - Галя не сердилась, она смотрела на Сашка сияющими глазами. - Да пойми же, наконец: французские солдаты перешли на нашу территорию… вместе со своим неповиновением! Теперь от них это неповиновение распространится и по другим частям. Ведь солдаты Пятьдесят восьмого полка будут встречаться с солдатами других частей. Понял? Молва об этом полетит, как пожар, ее ветром понесет от одной французской части к другой. Ну? Понял?
- Эх ты, пацан! - сияя всем своим веселым лицом, сказал и Шурка Понедилок, хлопнув Сашка по спине, и вдруг провел косточками пальцев по Сашкиному темени против волос, сделал ему "грушки".
Сашко, разумеется, из Галиных слов все уже прекрасно понял, но "грушки" - это было в самом деле больно, да и этот выскочка Шурка опять поразил его в самое сердце. Слезы, наконец, выступили у Сашка на глазах.
Он сорвался с места и стал перед матросом Шуркой Понедилком.
- А ну, полегче! - грозно сказал Сашко Птаха, выпятив грудь. Сашко был парень крепкий, пожалуй не слабее щуплого Шурки, хоть и был моложе его лет на пять. - А то как дам!
Шурка, весело смеясь, слегка оттолкнул Сашка плечом.
- А раньше ты мне давал?
- А скривись-ка, середа, на пятницу! Мамалыга с Молдаванки!..
- Да тише вы! Ребята! - рассердилась Галя. - Вы что, одурели?
Сашко и Шурка разошлись. Сашко волком поглядывал исподлобья. Шурка, смеясь, протянул руку:
- Ну, давай "пять", товарищ комсомолец!
На этом и закончилось первое конспиративное свидание комсомольца Сашка Птахи. Еще раз повторив указания Григорию Ивановичу, Галя спровадила Сашка и приказала ему сегодня же возвращаться в Слободзею.
Про случай с Пятьдесят восьмым полком Григорий Иванович уже, конечно, должен был узнать в Тирасполе. Галя передавала, чтобы он использовал этот факт как можно шире: в беседах с крестьянами нужно непременно рассказывать о нежелании французских солдат идти в бой против большевиков.
Шурка Понедилок тоже сейчас же ушел. Его дело было сообщить новости областкому; теперь он должен был спешить в порт, к себе на корабль, а до того ему надо было еще забежать на Молдаванку, домой, - наколоть маме дров, принести воды, да и козу следовало бы подоить…
Галя тоже не осталась на явке. Она спешила на заседание Иностранной коллегии в "Открытие Дарданелл".
Галя ушла сегодня из своих катакомб на Куяльнике не только потому, что дежурила с утра на явке, а еще и потому, что Иностранная коллегия сегодня вечером должна была решить очень важный вопрос: организацию встречи подпольных групп, созданных на кораблях и в частях оккупационной армии. Но теперь, после Шуркиного сообщения, Галя решила до этого повидаться еще с Ласточкиным, чтобы немедленно же передать ему новость о восстании Пятьдесят восьмого пехотного полка.
Галя знала, где сейчас искать Ласточкина. Ласточкин подготавливал областную конференцию - конференция должна была состояться на Пересыпи, в "Доме трудолюбия", и Ласточкин должен быть там: уже прибывали делегаты издалека - из Елизаветграда, из Вознесенска, Николаева, Березовки.
Однако в "Доме трудолюбия" Галя Ласточкина не застала.
Это ее расстроило. Кроме Шуркиной, были у нее и другие важные новости, приятные Ласточкину. Из Киева прибыла новая группа товарищей; искала связи группа большевиков-грузин, которая действовала в частях добровольческой армии и прибыла с деникинским полком из Новороссийска; на мелких заводах Вальтуха, Спивака и Спиванова, Ройхварга, где до сих пор не было большевистских организаций, потому что там среди рабочих, бывших кустарей и мелких собственников, действовали меньшевики, наконец создались пусть и небольшие, но большевистские подпольные группы. Большевистские силы и в городе и в области росли день ото дня.
Были новости и неприятные. Морем на транспортах Ропита под охраной французских миноносцев прибыли свежие контингенты французских и греческих войск: пехота, артиллерия, танки. Интервенты разворачивали наступление, расширяли плацдарм и увеличивали на нем вооруженные силы.
Обо всем этом следовало уведомить Ласточкина безотлагательно.
Однако ничего не поделаешь, приходилось ждать до вечера: встреча с Ласточкиным для отчета за день была назначена Гале уже после совещания Иностранной коллегии. Раз Ласточкин ушел, то теперь его не найти, да и не любил он, когда его искали, идя по его следам. В таких случаях он всякий раз констатировал недостаточность конспирации и начинал конспирироваться еще тщательнее.