Когда Котовский вышел на территорию эллингов Ропита, все были уже на своих местах. Уже совсем стемнело, через полчаса-час надо было начинать операцию. На море ложился туман, и это было очень кстати: под покровом тумана ялику легче будет незаметно пройти расстояние от волнореза до угла Потаповского мола, за котором начинается гавань верфи.
Котовский поднялся на какую-то высокую постройку над стапелями, на верхнюю площадку. Отсюда - через мол - был виден волнорез и вблизи него транспорт номер четыре. Туман уже окутал морскую даль, но здесь, в бухте, он был негустой. Сквозь легкую кисею тумана, сквозь ночной сумрак, который сгущался каждую минуту, Котовский еще ясно различал над водой темный контур транспорта. На носу и на корме судна горели огни сигнальных фонарей.
Что там, на транспорте? Как Вано? Посчастливится ли ему? Успеет ли Вано вывести заключенных, спустить их в ялик и отплыть хотя бы на сто - двести метров до того, как прибудут на катер палачи для очередного допроса?..
8
Очередной допрос начался еще днем.
Ласточкина приволокли в каюту и бросили на пол перед Риггсом, Евой и Бенуа.
Бенуа уже пришел в себя, у него только все еще болела челюсть. Ласточкин метким ударом вывихнул челюсть полковнику полиции, и ее пришлось вправлять с помощью хирурга. Кроме того, у Бенуа изменился голос - удар раскрошил вставные зубы, и теперь полковник шамкал беззубым ртом.
- Огня! - зловеще прошамкал он, как только Ласточкина швырнули в каюту.
В помощь Еве встали два мальгаша. Они притащили жаровню и железо.
Ласточкин лежал в луже на полу. Все тело его горело, все тело пронизывала нестерпимая боль, как от тысячи ран. Все его тело с ног до головы десятки, а может, и сотни раз, было проколото раскаленными на огне острыми шпильками Евы.
- Ну, - поинтересовался Риггс, - как ваше самочувствие?
Ласточкин не ответил.
- Фамилии и адреса?
Ласточкин молчал.
Риггс вздохнул.
Бенуа ткнул Ласточкина сапогом.
- Начинайте! - зашипел он.
9
К девяти наступила черная ночь - в двух шагах ничего не было видно. Только два огонька - на носу и на корме транспорта - едва просвечивали сквозь туман. Над заснувшим темным морем стояла тишина, раздавались лишь легкие всплески прибоя о камни мола да слышно было, как на Большом рейде отбивают склянки на французских и английских кораблях. Но в гаванях ничто не подавало признаков жизни: с наступлением темноты гавани замирали до рассвета.
Котовский спустился со своего наблюдательного пункта и пробрался в конец мола, прикрывавшего вход в Ропитовскую гавань. Он все прислушивался; он хотел, он должен был услышать всплеск весел или поскрипывание уключин.
За кучами железного лома на откосах эллинга всюду лежали бойцы, сжимая в руках маузеры, наганы, гранаты. За стеной Потаповского мола среди мешков под брезентами притаились пулеметчики. Все были готовы встретить врага, если враг сунется сюда и завяжет бой.
Однако прежде всего надо было, чтоб плеснула вода под веслами или заскрипели уключины…
Но на море было тихо.
Тихо было в девять часов и в десять…
Далеко - за четырьмя гаванями, у изгиба Карантинного мола, за камнями и у железнодорожного полотна - также лежали бойцы. Они тоже напряженно вслушивались и вглядывались вдаль. Им не видно было транспорта, стоявшего у волнореза, и они не могли услышать отсюда ни всплеска весел, ни скрипа уключин. Но они и хотели ничего не услышать. Они хотели, чтоб было все тихо до той поры, как взойдет луна… Но если бы там, за тремя молами и четырьмя гаванями, неожиданно возникла перестрелка, они готовы были немедленно же поднять отчаянную стрельбу здесь, чтобы отвлечь внимание на себя.
Но тихо было за тремя молами и четырьмя гаванями.
Тихо было и в десять и в одиннадцать часов.
Итак, все проходит благополучно?
Дальше, за Ланжероном, на высоком обрыве, под кирпичной стеной санатория, лежала еще одна группа бойцов. Отсюда, с горы, туман казался еще гуще, а море еще чернее, чем это было на самом деле. Бойцы вообще ничего не видели; перед ними была лишь черпая пелена моря, темная завеса тумана над ним, и вверху чуть светлел ночной небосвод.
Бойцы были бы рады ничего не увидеть и не услышать, потому что это означало бы, что операция проходит хорошо и все кончится благополучно.
И они радовались, что стояла тишина в Карантинной гавани, что тихо было и дальше, за молами и гаванями, до самой верфи за Андросовским молом. Потому что это свидетельствовало об успехе операции…
Но бойцы под стеною санатория по-прежнему были наготове. И они готовы были лежать здесь до рассвета: лишь утром узнают они, действительно ли все закончилось благополучно и Николай Ласточкин освобожден из плавучей тюрьмы…
После одиннадцати туман над морем на востоке посветлел, светлое пятно увеличивалось и становилось более четким: из-за горизонта приближался свет.
Свет приближался, и приближался так быстро, что казалось - луна бежит с другой стороны земного шара, спеша во всю мочь, глотая расстояние и пробиваясь сквозь туман. Не прошло и трех минут с тех пор, как светлое пятно в тумане над морем было чуть приметным и казалось призрачным, а уже рассеянный свет обнял чуть ли не четверть небосвода, серебря туман. С моря повеял ветерок, набежала на берег первая длинная волна, и туман сразу заметно поредел, будто таял. Светлое пятно уменьшилось, но засветилось ярче, а там, над самым морем, откуда должна была появиться луна, горизонт заалел. Еще несколько секунд - и словно заполыхали за горизонтом всплески далекого огромного костра. Туман таял на глазах. Еще мгновение - и над горизонтом, в самом центре зарева, блеснул огонь, но волнение моря на горизонте сразу же как бы проглотило яркую огневую вспышку…
- Сейчас… взойдет… луна… - прошептал Григорий Иванович, обращаясь к Гале. Она ждала рядом с одеждою для Ласточкина и фельдшера. - Что же это… а ялика… нет…
В голосе Григория Ивановича звучало нескрываемое отчаяние.
Луна показалась наполовину, потом всплыла вся - огненно-красная, огромная, слегка выщербленная слева. Она как будто подпрыгнула на волне и тотчас словно замерла над горизонтом.
Туман совсем исчез. Мрак еще не поредел, луна не светила. Но пройдет еще минута-две - и побежит морем яркая дорожка: сначала огненно-желтая, потом фиолетовая, затем желтовато-зеленоватая, потом бледно-серебристая - и тогда разольется над морем тусклое сияние и станет видно до самого Большого рейда, и в трепетанье лунной дорожки, которая протянется между месяцем и каждым, кто взглянет на море, будет видно как на ладони за два километра, за три и за четыре. Будет виден не только ялик, а каждая щепка…
Луна взошла и залила все своим серебристо-зеленым таинственным сиянием…
10
Луна взошла, и это было сигналом для начала атаки под станцией Березовкой.
Еще два-три часа назад, как только упали вечерние сумерки в степи, отряды Красной Армии уже начали незаметно приближаться к станции. Прячась за кустами в каждой выемке, используя непроглядную темень весенней ночи, бойцы подкрадывались к железной дороге.
Генеральный бой за Березовку уже отгремел. К вечеру Пятнадцатый авангардный полк Южной группы вошел в соприкосновение с противником на западных подступах к станции в степи. Железная дорога делает здесь, под Березовкой, крутую, почти замкнутую петлю - и оборона станции в горловине петли имела большие преимущества. Оборону держали десять франко-греческих батальонов: два полка греков и четыре батальона французов. Три тысячи франко-греческих стрелков и пулеметчиков тремя цепями лежали в горловине оборонной цепи.
О лобовом ударе и думать было нечего: Пятнадцатый полк имел три батальона при двух пушках.
Красноармейцы нагрузили порожний состав камнями, бомбами и динамитом, облили его нефтью и подожгли. Пылающий поезд, грохоча взрывами бомб и динамита, сея панику, влетел на территорию станции - в тыл оборонным цепям. Тогда бойцы Пятнадцатого полка поднялись и пошли в атаку. Бой был жестокий, принес победу, но ценой большой крови. Две цепи греческих стрелков были сметены; две с половиной тысячи трупов остались на поле боя. Третья французская цепь поспешно отошла к самой станции. Тысячу пулеметов оставил противник на поле боя - как раз по два пулемета на бойца: в трех батальонах Пятнадцатого полка осталось только пятьсот человек.
Но победу надо было закрепить. Успех надо было развить: взять станцию Березовку, пока противник не опомнился и не подошла к нему помощь. Было решено провести ночную атаку.
В темноте тихо ползли бойцы среди сухого прошлогоднего ковыля, по черной весенней пахоте, по молодой, чуть зеленеющей мураве и росистой озими. За два-три часа до восхода луны первая цепь бойцов незаметно пробралась почти до привокзальных путей, в тридцати - сорока метрах от линии вражеской обороны. За первой цепью незаметно двигалась вторая, за ней - третья, последняя. Резерва не было, орудия молчали. Штурм должен был быть внезапный, - в штыки.
Взошла луна, дальше подкрадываться было невозможно: цепи красноармейцев стали видны как на ладони. В небо взлетела ракета - бойцы поднялись и бросились в атаку.
Но навстречу штыковому удару раздалось только несколько выстрелов. Вражеская цепь встала, подняв вверх руки.
- А ба ля гер! - кричали французы.
Со станции в этот момент затрещали пулеметы, но теперь уже красноармейцы были под защитой железнодорожной насыпи.
Прискакал командир полка.
- Комбата ко мне! - приказал он.
- Краскома Столярова! Краскома Столярова! - полетело по цепи первого батальона.
Краском комбат Федор Столяров вел первый батальон в атаку. Это его батальон, насчитывающий всего полторы сотни бойцов, без единой капли крови заставил французскую цепь поднять руки. Теперь Федор Столяров перестраивал батальон, чтобы, наступая на станцию в лоб, сковать противника, пока второй и третий батальоны, загибая фланги, перережут с востока и запада петлю железнодорожной линии.
- Докладывайте! - сказал командир полка, когда подбежал Федор Столяров.
- Товарищ комполка! Задание выполнено. Первый батальон готов к удару в лоб. Но что делать с пленными? Их триста человек, а резерва для конвоя нет.
- Отобрать оружие! - приказал комполка. - И пусть идут себе ко всем чертям, на все четыре стороны.
- Есть!
Но пулеметы противника не умолкали, они поливали степь свинцом, простреливая каждый сантиметр между станцией и крыльями петли. Как обезвредить французские пулеметы?
Федор стал перед толпою пленных французов - в сиянии месяца он виден был всем - и обратился к ним.
- Вив ля Франс! - крикнул он. - Вив ля революсьон!
Это было все, что он умел говорить по-французски.
С минуту французы молчали. Потом кто-то из пленных крикнул:
- Жанна Лябурб!
- Большевик! - сразу же откликнулся Федор.
Тогда из рядов пленных с разных концов раздались выкрики:
- Больсевик!.. Революсьон!.. Ленин!..
- А ба ля гер! Вив революсьон! Вив больсевик! Вив Ленин! - подхватил Федор.
- Вив! - закричали французы. - Вив Ленин! Вив больсевик! Вив ля революсьон!
- Вот и поговорили! - расправил свои густые усы комполка. - Ты, комбат Столяров, здорово жаришь по-французски! А ну, растолкуй им: пускай идут назад к своим и сделают там "а ба ля гер". Передай им… как это будет по-французски?
Федор Столяров выхватил наган, потряс им перед французами и швырнул на землю. Затем махнул рукой в сторону станции, откуда неумолчно стрекотали и стрекотали пулеметы, и поднял руки вверх.
- А ба ля гер! - крикнул он.
- Правильно! - одобрил комполка и добавил от себя, тоже махнув рукой в сторону станции: - Марш-марш!
И французы поняли.
Они взобрались на насыпь - два человека упали, сраженные пулями, но остальные подняли руки вверх; в сиянии месяца было видно, что с поднятыми руками стоят французы. Один пулемет закашлялся и умолк; смолк и другой, остальные свистом пуль полоснули воздух в вышине; французы с поднятыми руками двинулись с насыпи вниз, в поле, к станции, к своим.
- А ба ля гер! - кричали они и шли вперед. - Революсьон! Вив больсевик! Вив Ленин! А ба ля гер!
Когда они прошли половину пути, пулеметы замолчали совсем.
Еще минута, и французы исчезли среди пристанционных построек, среди своих.
В это время от второго и третьего батальонов прибыли связные. Батальоны вышли на обхват правого и левого крыла железнодорожной линии и готовы к атаке.
- Минуту! - сказал комполка. - Вроде что-то ползет от станции?
Действительно, из пристанционного поселка выехала на шоссе автомашина. На ней трепетал белый флаг. Машина медленно продвигалась к переезду через линию.
- А ну, Столяров! - приказал комполка. - Поговори с парламентером. Что ж это ты, братец, сразу не признавался, что умеешь по-французски?
Парламентер - французский офицер - вышел из машины с белым флагом в руке. Он сломал свой палаш на колене, затем вытянулся перед бойцами, отдал честь и заявил, что еще пятьсот французских солдат - остаток гарнизона станции - складывают оружие…
Весенняя ночь подходила к концу, луна еще была, но со степи уже поднимался предрассветный туман и на востоке чуть розовело. Занимался новый день.
В это время прискакала конная разведка и доложила, что со стороны Одессы, от Сербки, по дороге из Рауховки спешат сюда во всю мочь какие-то огромные грохочущие машины.
И действительно, через несколько минут, только батальон Федора Столярова успел залечь вдоль дороги, появились никогда ранее не виданные стальные чудовища.
Шли танки. Их было семь.
Не доходя с километр до станции, танки сошли на пахоту, развернулись полукругом и, поливая во все стороны свинцом, поползли к железной дороге, где лежали заставы.
Это были первые танки - вообще первые, которые доводилось видеть красным бойцам. О танках - новом оружии - до этого времени лишь шла молва, и молва эта сеяла страх: стальные чудовища, их не берут ни пули, ни гранаты, они прут и прут вперед, давя своими широкими стальными гусеницами все живое и мертвое, что попадется на пути…
Несколько минут бойцы смотрели настороженно, со страхом, но и с любопытством на невиданных стальных великанов. Но когда один из танков, встретив на марше какую-то хибарку, не остановился и не обошел ее, а прошел прямо сквозь глиняные стены, бойцы не выдержали: то один, то другой вскакивал и бежал прочь. Слепой ужас охватил их и гнал назад от непонятного и всемогущего стального чудовища.
Пулеметы заставы сыпанули по танкам ливнем пуль. Танки были уже совсем близко, и даже можно было слышать, как пули ударялись о броню и с хлюпаньем расплющивались. А железные чудовища все шли и беспрерывно поливали огнем.
Но наступать дальше танки уже не могли: перед ними была хоть и невысокая, но крутая железнодорожная насыпь, она оказалась для них непреодолимым препятствием. Танки остановились, два передних повернули вправо по шоссе и направились к переезду через железнодорожную линию, остальные начали медленно разворачиваться, чтобы тоже двинуться через переезд.
В это время к Федору подошел французский солдат, из тех, что сложили оружие и теперь были лишь свидетелями боя. Он горячо и взволнованно что-то говорил, указывая на танки. Но Федор его не понимал, да и не до него было ему сейчас, когда свои солдаты бежали, когда всей части угрожало неминуемое поражение. Федор уже хотел было отойти от француза, но француз схватил его за руку и начал, торопясь, объяснять ему жестами. Он кивнул на танк, потом рукою показал предполагаемый полет пуль из пулемета танка, затем быстро присел и сделал такое же движение над головой.
Федор понял. Если подбежать близко к танку и присесть, то для пулеметов танка ты будешь недосягаем. И сразу же Федор сообразил и другое: пулеметы танка действуют только в одном направлении, сквозь амбразуры в броне; сектор обстрела ограничен - каких-нибудь сорок, пятьдесят градусов, а все остальное пространство перед танком совершенно безопасно. Чтобы обстрелять и это пространство, танк должен развернуться и изменить направление. А в этом случае безопасным становилось ранее обстреливаемое пространство.
Раздумывать не было времени, надо было использовать эти минуты, пока танки развернутся и выберутся из-под насыпи.
Федор схватил гранаты и побежал к танку, стоявшему сейчас к нему боком.
Он подбежал, присел на корточки перед стальным чудовищем - пулеметы оказались над ним. Один из пулеметов как раз застрочил, но пули пронеслись над головой Федора.
Федор дернул кольцо и кинул гранату под днище танка.
Раздался гулкий взрыв, танк даже подскочил. Тогда Федор кинул еще одну гранату. Раздался второй взрыв. Танк залязгал, затарахтел всем своим железом, дернулся и стал.
Федор застучал наганом в стальную стенку.
- Вылазь! - крикнул он.
Но танк молчал: или от взрыва гранат погибли танкисты в чреве стального чудовища, или попортился механизм.
Федор влез на танк и застучал по нему ногами. Он грохал сапогами по гулкому металлу и кричал что есть духу:
- Хлопцы! Сюда! На корточки, и совайте им в пасть гранаты!
Бойцы видели победу своего командира в поединке со страшным и, казалось, непобедимым чудовищем. Уже несколько смельчаков бросились к другим танкам. Один или два упали под ливнем пуль из соседнего танка, но другие добежали.
Когда таким же способом был выведен из строя второй танк, из амбразуры третьего вдруг появился белый лоскут: танк сдавался! В четвертом, который был значительно дальше, метров за сто, открылись дверцы и из них выскочил французский солдат. Он тащил за ворот французского офицера. Этот танк не сдался, он восстал.
Гулкое "ура" загремело от края до края вдоль железнодорожного полотна и шоссе. Все бойцы были уже здесь, и те, которые недавно удирали, сверкая пятками, первыми бежали к танкам с гранатами в руках.
Два танка уже перевалили через переезд и развернулись. Один стрелял, другой молчал. Из амбразуры его показался белый лоскут, а первый весь облепили бойцы. Они били в броню прикладами и кричали:
- А ну, вылазь, а то сейчас натолкаем тебе в глотку каши!
Семь танков были взяты.
Это были первые танки иностранных захватчиков, сунувшиеся своими стальными гусеницами на Советскую землю.
Комполка подскакал к первому танку, на котором все еще стоял краском Федор Столяров, соскочил на землю, бросив повод кому-то из бойцов, поплевал на руки и тоже полез на броню.
Взобравшись на башню танка, он встал во весь рост, расправил свои огромные усы и оглядел бойцов, толпившихся вокруг. Бойцы кричали "ура" и тоже лезли на башню. Комполка хотел что-то сказать, может быть произнести речь, но, махнув рукой, грохнул сапогами так, что даже эхо загудело, и ударил вприсядку:
По дорозi жук, жук, по дорозi чорний -
Подивися, дiвчинонько, який я моторний…
Через минуту все башни танков были превращены в "танцевальные площадки".
Когда общее веселье несколько утихло, комполка, не слегая с танка, произнес-таки речь со своей импровизированной трибуны. Речь была совсем короткая.