- Канальи и есть, ваша светлость! И зачем ваша Антанта собирается разрешать какой-то там украинский вопрос? На виселицу всех их, этих украинцев, - и делу конец! Это говорю вам я, мосье, а ведь я сам хохол - малорос из-под Умани! Дадите волю этой собачьей директории - и не видать Киева ни нам, ни вам! Поверьте мне. У меня у самого в Киеве дом на Жилянской и мельница в Злодиевке, что возле Плютов!
Мосье Энно заволновался. Упоминание о Киеве расстроило его. Ведь как раз сегодня он должен был уже быть в Киеве и вершить судьбы украинского государства! А тут и в самом деле эта чертова директория…
- Да, да! Директория! - заволновался мосье Энно. - Простите, генерал, забыл, - кто там у них во главе этой самой директории?
- Да Винниченко же, ваша светлость, прохвост Винниченко, сдохнуть бы ему, пока он еще в Белой Церкви!
- Ах да, Винниченко, Винниченко! - припомнил мосье Энно. - Как же, знаю, знаю! "Черная пантера", "Ложь"! Видел в Киеве, в театре Соловцова. На премьере даже был. Вызывали автора. Вышел такой черный, с черной бородой, с черными глазами…
- Душа у него черная, ваша светлость…
- Возможно, очень возможно… Но я даже познакомился с ним тогда. Как же! Драматург Винниченко! Очень милый господин! Мы вместе поужинали в Купеческом собрании, - знаете, над Днепром? Очень, очень приятный господин.
Мосье Энно вдруг оживился. Его осенила идея.
- Я сейчас отправлю ему депешу, генерал! Да, да, депешу! Он остановит наступление своих войск и оставит пана гетмана в покое. И пустит сюда поезда. - Мосье Энно тут же вытащил блокнот и стило. - А депеша дойдет до Белой Церкви, генерал?
Генерал Бискупский присел на стул, с которого поднялся градоначальник - теперь уже не градоначальник - Мустафин; вместе со своей градоначальницей он тихо исчез задним ходом через буфет и кухню.
- До Белой Церкви не дойдет! - мрачно пожевал свой ус генерал. - Ведь это же вражеский лагерь, ваша светлость. Но телеграмму можно послать на имя пана гетмана в Киев. Гетман будет заинтересован в том, чтобы такая высокая телеграмма была получена в Белой Церкви, по ту сторону фронта, и уж найдет способ ее передать. Не беспокойтесь, мосье, на это есть парламентеры, перебежчики, дезертиры.
Консул Франции тем временем уже настрочил телеграмму, поставил под ней свою размашистую подпись и помахал бумажкой в воздухе, чтоб просохли чернила.
- А как же ее доставить на телеграф, генерал?
- О, не беспокойтесь, ваша светлость! Да я сам!
Генерал Бискупский выхватил бумажку из рук Энно и чуть не побежал к двери с неожиданной для его тучного тела резвостью. Одним глазком он уже заглянул и в телеграмму.
Текст телеграммы был лаконичен:
"Белая Церковь Винниченко Остановите наступление интересах Антанты Консул Франции с особыми полномочиями Энно".
В это время к столику возвратились лидеры легальных партий. Собственно на этот раз они пришли не все, а только прислали депутацию из трех человек.
Депутация почтительно уведомила консула, что на межпартийном совещании представителей всех легальных партий кандидатом на пост председателя думы выдвинут инженер Брайкевич - беспартийный, в прошлом - кадет, но разочаровавшийся, с семнадцатого года - бессменный председатель "Общественного комитета", который, впрочем, за весь прошедший год еще не успел развернуть свою деятельность.
- Вот и хорошо! - сказала мадам Энно.
- Очень хорошо! - подтвердил мосье Энно. - А где же мосье Брайкевич?
Из-за спин депутатов показался и сам кандидат. Это был пухленький, розовый человек, безупречно одетый по последней моде, в эту минуту изрядно под хмельком.
- Очень рад с вами познакомиться, мосье председатель! - консул подал Брайкевичу руку. - Завтра мы оформим ваше избрание председателем парламента, то есть, я хотел сказать, думы. Хотя нет! Не завтра, а послезавтра. Завтра мы с мадам будем заняты устройством нашей резиденции. Не так ли, мон ами? Познакомься, пожалуйста. Это председатель думы. Послезавтра он, вместо Мустафина, будет градоначальником, то есть мэром города. А впрочем, господа! - спохватился мосье Энно. - Вы можете провести эти… выборы и завтра. Без меня. - Он снисходительно улыбнулся. - Ведь я, не будучи гражданином Одессы, все равно не имею права голоса. Таким образом, будет соблюдена полная демократичность выборов, без какого бы то ни было нажима со стороны Антанты…
- Мы на первом же заседании новой думы изберем вас почетным гражданином Одессы! - еле держась на ногах от волнения и вина, воскликнул мосье Брайкевич.
Мосье Энно милостиво кивнул. Аудиенция окончена. Лидеры с будущим председателем думы и мэром города попятились на свои места. Мосье Энно проводил их приветливым кивком. И в этот миг взгляд мосье Энно упал на женское лицо… Черт подери! Мосье Энно был ошеломлен. Можно ли было предположить, что здесь, в какой-то Одессе, вдруг натолкнешься на такую необыкновенную красавицу!
Мгновение мосье Энно сидел, как в рот воды набрал, даже забыв по своей привычке улыбнуться и подмигнуть хорошенькому личику. Красавица дама в эту минуту тоже смотрела на мосье Энно. Взгляды их встретились, и она не опустила глаз.
Но, наконец, мосье Энно пришел в себя, мигнул и улыбнулся красавице. Дама ответила чуть заметной улыбкой и опустила ресницы.
У мосье Энно перехватило дыхание. Он искоса взглянул, не видела ли его улыбки мадам. Но все было в порядке: мадам не отрывала глаз от красавчика генерала. И мосье Энно поискал взглядом, у кого бы расспросить о прекрасной незнакомке, столь очаровавшей его.
Впрочем, генерал Бискупский, который успел вернуться и торчал. на своем месте, готовый к услугам, уже заметил блуждающий взгляд консула.
- Ваша светлость! - склонился он через плечо. - Вам что-то угодно? Если уборная, то…
- Генерал! - прошептал мосье Энно. - Скажите - кто эта дама? Вон там, в углу? Рядом с ней польский маршал и какой-то адмирал, и она не обращает на них никакого внимания, несмотря на все их выверты. Вон та шатенка с необычайной величины глазами и неправдоподобной длины ресницами…
Мосье Энно говорил, не отрывая глаз от далекой красавицы, и волнение охватывало его все сильнее и сильнее. Сначала словно что-то уже виденное где-то, когда-то почудилось ему в чертах этого чарующего женского облика, потом ему начало казаться, что и в самом деле есть что-то знакомое в этом прекрасном лице; наконец, он мог бы уже присягнуть, что видел эту женщину, даже знаком с нею…
- А! - отыскал-таки, наконец, женское лицо генерал Бискупский, догоняя взгляд мосье Энно. - Так это же, ваша светлость, артистка синематографа, звезда студии Ханжонкова, королева экрана Вера Холодная!.. Ее знает вся Одесса, вся Россия, весь…
Ну конечно же, знал ее и мосье Энно. На экране, понятно. Сколько раз еще тогда, до войны, в Киеве, в синематографе Шанцера на Крещатике, он смотрел фильмы с участием звезд русского экрана - Лысенко в паре с Мозжухиным, а в паре с Максимовым Вера Холодная! О, как она всегда очаровательна в ролях изменчивых обольстительниц или обольстительных изменниц! Но, мон дье, в жизни она была еще очаровательнее!..
- Разрешите представить вам, ваша светлость? - гудел над его ухом генерал Бискупский. - Артистка Вера Холодная будет счастлива, получив возможность…
- О нет! Что вы! Мерси, генерал! Я просто из любопытства…
Мосье Энно поспешил остановить услужливого генерала и бросил опасливый взгляд на мадам.
В знакомствах с женщинами мосье Энно всегда рассчитывал только на собственные силы и собственные чары. И всегда добивался своего. Это могли засвидетельствовать многочисленные шляпницы Монмартра в Париже и не менее многочисленные белошвейки киевского Подола. С артисткой Верой Холодной, королевой экрана, он, конечно, познакомится, но при других обстоятельствах: не в таком большом и шумном обществе и не на глазах у мадам Энно.
Мосье Энно сразу повеселел. Оказывается, и в Одессе можно провести время не без удовольствия. Он, пожалуй, поторопился посылать депешу этому самому Винниченко. Пусть бы себе копался там, под Киевом, подольше и не спешил восстанавливать железнодорожную связь с Одессой…
- А как с депешей, генерал? - поинтересовался он, придавая лицу самый деловой вид, довольно-таки кисло.
- Ее уже выстукивают по прямому проводу, ваша светлость!
- Мерси, генерал! Мы вас не забудем.
Генерал Бискупский немедленно воспользовался вниманием консула и снова жалостливо и умоляюще встопорщил усы.
- Ох, ваша светлость! Милостиво прошу меня простить, прошу не посчитать за дерзость, но, с вашего разрешения, имею к вам покорнейшую просьбу…
Но мадам уже заметила и разгадала его намерение о чем-то попросить и немедленно вмешалась.
- Генерал! - сказала она. - Обстоятельства говорят за то, что нам придется здесь задержаться на неопределенное время, однако государственные, международные дела, та высокая миссия, с которой мы сюда прибыли, не могут ждать! Консулу с особыми полномочиями придется начать свою деятельность безотлагательно здесь же, в Одессе. Так вот, нам с мосье консулом необходима… резиденция. Мы не можем дольше оставаться в отеле, где проживают все, мы не можем развернуть здесь нашу широкую и… конфиденциальную деятельность. У нас, вы знаете, международные, дипломатические тайны… Я говорю это вам как командующему вооруженными силами, то есть лицу, фактически осуществляющему высшую власть в городе… - Мадам Энно мило улыбнулась.
Генерал вытянулся и хотя и неуклюже, но все же щелкнул шпорами.
- Мадам! Завтра же под вашу резиденцию будет освобожден лучший в городе особняк! Любой дворец, какой вы укажете.
- Очень хорошо, генерал! Не смею задерживать вас дольше, отвлекать ваше внимание и отрывать вас от выполнения ответственных и сложных обязанностей…
Наконец-то мосье и мадам Энно остались одни и могли приняться за яства, стынувшие перед ними на столе.
Они начали есть, разглядывая находящихся в зале.
Представители "российской общественности", наконец, оставили в покое консула Франции. Люди не теснились у столика и сидели на своих местах… Но в зале не смолкал шум. Звенел хрусталь, бренчали ножи и вилки, между столиками, размахивая салфетками, сновали официанты. В ресторане в эту раннюю пору шел настоящий пир. Пировала "соль земли русской", во всяком случае те, кто испокон веков привык считать себя "солью". И события сегодняшнего утра были для этой "соли" слишком волнующими, слишком значительными - историческими событиями. Здесь, в этом зале одесской ресторации, на их глазах и с их непосредственным участием возрождалась старая Россия. Сердцу каждого из присутствующих здесь именно эта старая Россия была всего милей. "Доброе старое время" было альфой и омегой их существования. Доброе старое время, и никаких революций! Пускай опять будет что-нибудь вроде "керенщины", пускай уж там какое-нибудь "Временное правительство", ну в крайнем случае и ненавистное "Учредительное собрание", а лучше бы всего - царь! Только б не было этих страшных "совдепов", отбирающих их родовую собственность - землю и заводы - и отдающих ее мужикам: крестьянам и рабочим! Только бы избавиться от этих ужасных большевиков, которые лишают "соль земли" всех прерогатив и проповедуют власть труда и царство коммунизма на земле. Хватит уже мужицкой революции!
Мужицкая революция загнала их, "соль земли", сюда, на самый крайний юг, где и земли-то осталось всего узенькая полосочка над бурными волнами холодного моря, - они уже было впали в отчаяние.
Уже померкли их последние надежды на приход "спасителя"…
Но вот "спаситель" все же объявился! Антанта! Коалиция держав, самых могущественных ныне держав мира, победивших сильнейшего, какого только знала история, врага - Германию кайзера Вильгельма! - идет сюда в качестве "спасителя"!
Вот он, посланец Антанты. Он только что возвестил эту желанную, радостную весть. Они услышали ее из его уст своими собственными ушами.
И, бурно выразив свой энтузиазм, они теперь блаженствовали в сладкой истоме.
Ресторатор Штени отпустил уже в зал сотую бутылку коньяку и двухсотую шампанского.
Место ресторатора Штени, так сказать в красном углу, занял сегодня "верховный представитель власти". И потому ресторатор Штени потеснился поближе к буфетной стойке. Быстрым движением глаз он одобрял или, наоборот, отклонял заказы, которые через официантов получал из зала буфетчик - жирный и тучный, пудов на десять, круглый, как дежа с тестом, человечище какого-то греко-турецкого вида: усы торчали кверху - по-гречески, а на голове была турецкая красная феска с кисточкой. Он был так грузен и объемист, что не двигался с места и даже не поворачивался; он сидел на высоком винтовом стульчике, который вертелся вокруг оси и в случае надобности поворачивал тушу буфетчика то туда, то сюда. Жирный буфетчик вертелся легко и почти безостановочно: заказы поступали один за другим. Давно уже не шли так бойко дела в ресторации при гостинице "Лондонской".
И все-таки ресторатор Штени был хмур и озабочен. Надо было внимательно следить и быстро решать, от какого столика принимать заказы, а от какого нет. Ресторатор Штени за эти месяцы, когда в Одессе скопилась чуть ли не вся российская эмиграция, уже хорошо раскусил эту "соль земли". Немало попадалось здесь таких, что, выпивши и наевши на две сотни, старались подсунуть официанту две десятки, а то и попросту смыться, совсем не оплатив счета. Кроме того, надо было мгновенно, не сходя с места, и с абсолютной точностью проделывать в уме сложнейшие математические расчеты, для которых по сути дела необходима была таблица логарифмов. Нужно было все время учитывать биржевые курсы валют: платили банкнотами всех стран, а цены ресторатор Штени назначал - для себя - только в американских долларах. Как ни высоко подскочили сегодня английские фунты и французские франки, ресторатор Штени все равно переводил их в уме на доллары, согласно золотому паритету. Еще с довоенных времен Штени все расчеты своего русского предприятия производил только в американских долларах: его родня проживала за океаном, в Америке, и свои сбережения и накопления Штени вкладывал исключительно в американские акции - через банки Рокфеллера и Моргана. Между гостиницей "Лондонской" и биржей непрерывно курсировал мальчик-курьер, который каждые полчаса приносил Штени свежую котировку: в это утро мир прямо-таки сошел с ума - валюты мировых держав взлетали вверх, точно мотыльки, либо камнем падали вниз…
Кроме того, ресторатор Штени не выпускал из поля зрения стол высоких гостей и привычным ухом ловил каждое слово, обращенное к высоким гостям или сказанное высокими гостями друг другу.
Мосье и мадам Энно доели холодную куропатку, и мосье Энно сказал:
- Я прошу вас, мон ами, взять на себя устройство нашей резиденции.
- О, можешь быть спокоен, Эмиль!
- Я думаю, мон анж - продолжал консул, - что перед моим кабинетом должны быть две приемные.
Мадам Энно подняла брови. Она не сразу проникла в суть этой идеи. Но тут же ее осенило, и она прошипела:
- Ах, вы хотите устроить вторую приемную для девок, которых собираетесь пускать с черного хода?
Мосье Энно был искренне оскорблен.
- Как вы можете так думать, мон ами! Просто мне предстоит разбираться в очень сложных взаимоотношениях между различными местными группировками: русские, украинцы, деникинцы, гетманцы, а тут еще и петлюровцы… Будет недипломатично раскрывать перед одними из них мое отношение к другим. Я полагаю, что следует устроить две отдельные приемные: одну - для русских, другую - для украинцев…
Про себя же мосье Энно подумал, что несправедливое предположение мадам подсказывает, пожалуй, неплохую мысль: одной из приемных и в самом деле всегда можно будет воспользоваться для конфиденциальных, вернее интимных, встреч с этими самыми - как она сказала?..
Но объяснения мосье Энно вполне удовлетворили мадам и заслужили ее полное одобрение:
- О, вы начинаете расти, мои ами! Блестящая мысль, которая может сделать честь лучшему дипломату! Можете быть спокойны, перед вашим кабинетом будут действительно две приемные, и каждую я обставлю в соответствии с национальными вкусами и традициями русских и украинских посетителей.
В конце концов, пока консул в одной из приемных будет занят выполнением своих дипломатических обязанностей, жена консула может воспользоваться другой для своих личных секретных нужд. Мадам Энно решила не упускать из виду эту возможность.
- Знаешь, Эмиль, - заботливо и нежно промолвила она, - я думаю, что мне придется во многом тебе помогать. Ситуация здесь и в самом деле чрезвычайно сложная, и очень трудно будет разобраться во всех этих направлениях и в особенности в представителях этих разных направлений. Ведь они, само собой понятно, будут говорить одно, а думать совсем другое: не одни же мы с тобой дипломаты! А нам надо знать все так, как оно есть в действительности, то есть заглянуть в самые мысли и чувства всех этих местных… дипломатов. И тут я тебе буду очень полезна. Я буду устраивать широкие приемы, организую салон, стану приглашать гостей, бывать в высшем свете, сближусь с лидерами разных направлений и, конечно, выведаю у них всю подноготную…
- О, мон ами!
Мосье Энно был искренне тронут и - не в первый уже раз - потрясен гениальностью своей супруги. Он взял ее руку и поцеловал кончики пальцев.
Мадам Энно говорила с нежным укором:
- Вот ты опять показал свой гадкий характер и уже уколол меня этим красавчиком генералом. А ведь я обратила на него внимание только потому, что он стоит во главе русской белой эмиграции, является прямым ставленником генерала Деникина, следовательно и возможным британским агентом. Таким образом, со всех точек зрения, мы должны особенно внимательно к нему приглядеться. Ты не забыл, что тебе поручено быть особо бдительным в отношении английского влияния?.. Вот я и решила помочь тебе в этом и взять на себя, что смогу…
Мосье Энно сразу ощетинился. У него уже не было ни малейшего сомнения, что вся эта затея - помогать ему разбираться в настроениях местных кругов и заниматься изучением носителей этих настроений - придумана мадам, чтобы прикрыть свои интимные дела с красавцем генералом.
Мосье Энно швырнул вилку на стол.
- Вы!.. Вы!..
Он даже, не успел еще подобрать слова, чтобы обругать мадам, но мадам уже парировала:
- От такого слышу!
Между тем консул Франции гневался напрасно. Мадам Энно в самом деле собиралась внимательнейшим образом изучать местные настроения и их носителей, и вовсе не сейчас это пришло ей в голову, это было поручено мадам еще в Париже, на Пляс д’Опера, где помещается "Сюрте женераль". Мадам была внешним агентом французской разведки и имела ряд поручений на время своего пребывания с мужем-дипломатом на территории Украины. В частности, поручено ей было самым тщательным образом следить и за своим мужем, консулом Франции, и аккуратно посылать информацию на Пляс д’Опера.
Ресторатор Штени привычным ухом вслушивался в разговор между консульской четой. Он тоже делал это не только как внимательный и предупредительный хозяин и не просто в силу привычки ресторанного персонала. Такая уж была "планида" у ресторатора Штени: он был прирожденный шпик. Последние полгода он шпионил для гетманского правительства, с начала русско-немецкой войны - для немецкой разведки, одновременно - для русской царской охранки, а сыздавна, уже двадцать лет, состоял штатным агентом разведывательного аппарата заокеанского государства.