Глаза мотоциклиста привычно скользили по разнотравью, которым покрыта старая, некогда хорошо наезженная проселочная дорога. Нынешняя теперь пролегала с левой стороны и также была хорошо наезжена, но Митрий нарочно ехал старицей: не так пыльно и мягче ехать.
Здесь все знакомо Митрию, каждая кочка, каждый кустик… И кажется ему, что он чувствовал, ощущал всем существом своим не только эту дорогу, эти холмы и низины, взгорки и балки, а и все то, что лежит вокруг, все те места вокруг, которые он истоптал босыми ногами в детстве, изъездил за эти годы, где он гулял, пахал, сеял, косил…
Упруго и тепло бьет ветер в лицо, ветер родных полей, отчей земли. Ласково треплет волосы на голове, теребит рубаху. Пахнет этот ветер чем-то до боли родным, памятным с далекого детства, таким близким и вместе с тем таким давним и милым сердцу.
Еще раньше, издали Митрий увидел, что впереди кто-то шел. Это была женщина. Шла она неторопливой походкой, стройная, с коротко подстриженными, цвета спелой ржи, волосами. Короткое летнее платье, лакированная сумочка в руках. Что-то вроде знакомое было в ее фигуре, но кто она?.. Митрий своих починковских всех знал наперечет.
Незнакомка ступила в сторону, обернулась. "Она, Наташа, - мелькнуло в голове, - значит, не зря он два дня назад слышал где-то, что Илюхина приехала…"
Руки машинально сбросили газ, Митрий соскочил на дорогу, в трех шагах стояла она, Илюхина, стояла и улыбалась. Крупные серые глаза ее тоже светились улыбкой, и было в них выражение не то испуга, не то удивления - слишком уж неожиданной получилась их встреча.
- Здравствуй, Наташа…
- Здрасьте…
- Я знал, что ты вернулась, - сказал Митрий первое, что пришло ему в голову.
- Приехала три дня назад… А ты все такой же…
- Что ты?.. - Митрий всматривался в лицо молодой женщины, которую видел последний раз лет восемь назад, которую любил когда-то, да так, что не находил себе места, которую, наверно, и сейчас любит.
Теперь казалось, что она стала еще красивей и милее, светилась она той красотой, которой наделяет природа женщин после тридцати.
- Ну, говори, что ты, как ты? - Митрий пытался побороть волнение, старался взять себя в руки. - Я вот живу так же, работаю… Семья…
- Знаю, - прервала она его. - Валентина мне рассказывала обо всех наших, в том числе и о тебе.
- Ты-то как?..
- Приехала вот. - Митрий заметил: она волновалась не меньше его. - Отца похоронили без меня.
- Знаю.
- Теперь с мамой буду жить. Старенькая она стала, да и больна. Еду вот в район. Фельдшером думаю работать.
- А я - лечиться…
Наташа улыбнулась, но улыбка ее на этот раз получилась горестной.
Митрий слышал, что с мужем она разошлась, но спрашивать об этом не стал. Только сожалеючи произнес:
- Эх, Наташенька, я и до сих пор жалкую, что жизнь у меня не с тобой сложилась…
- Знать, не судьба, Митя, - нижняя пухлая губа ее красивого рта заметно дрогнула.
- Я думаю, нам надо встретиться, поговорить.
- Нет, Митя, милый, не надо. Тут сразу из мухи слона раздуть могут. Да и ни к чему…
- Надо, - умоляюще произнес он.
- Ушло наше с тобой время, истекло…
- А если я…
- Нет… Спасибо, что я буду хоть изредка видеть тебя. Прощай, вон уж автобус мой идет. - Она легонько махнула рукой.
Митрий вскочил на сиденье, и его машина, выстреливая сизые клоки дыма, ревя на больших оборотах, рванула с места.
11
Марина давненько не бывала в районе. И вот наконец выпал ей случай съездить в город, купить кое-что по хозяйству. Подвернулась оказией и подвода: старик Титов ехал под Петровск на консервный завод. Выехали с Валентиной Буряк рано поутру.
Бойко цокают копыта, мелкой трусцой бегут по дороге лошади - серый меринок и совсем рыжая кобыла. Повозка на резиновом ходу катится легко и беззвучно. Упругий ветерок дует в лицо, несет он запахи поздних степных трав и полевых цветов отошедшего лета, навевает воспоминания. Марине легко и весело. Словно в далеком детстве, вдыхает она знакомые запахи и ловит взглядом краски степи, нарочно подставляет разгоряченное лицо встречному ветру.
И как же удивилась она, когда миновали они Купчую балку и поднялись вверх, - увидели в стороне целый поселок домиков-вагончиков. Трубы некоторых домиков дымились. То тут, то там сушилось развешенное между ними белье…
- Глянь-ко, - не меньше Марины удивилась и ее попутчица Валентина Буряк, сестра кузнеца Ага-да-ну.
- Дядь Вань, что это тут?
Немногословный старик кашлянул в кулак:
- Кеологи это и те, что дорогу ведут. Вона поезд рельсы кладет попереди себя. - Старик указал кнутовищем в сторону.
Марина стала всматриваться, прислонив ладонь к бровям. И действительно, вдалеке за лесополосой увидела она насыпь, вагончики, крохотные фигурки людей, кран с длинной, выброшенной вперед стрелой. Вдоль насыпи, словно огромные жуки, ползали бульдозеры, поднимали стальные хоботы экскаваторы…
- Ну-ну, балуйся у меня, - дернул Титов вожжами, когда повозка перевалила через подъем и лошади перешли в мелкую рысь.
Объединение колхозов, открытие гранитного карьера - все это внесло заметное оживление в жизнь района. Не могли обойти стороной эти события и Починок. Уже сейчас многие починковцы перестраивали свою жизнь. Две молодые семьи из домов Лукина и Пинчуков перебирались на работу к этим самым геологам. На что уж такой нелюдимый и неразворотливый Степка Сыч, и тот укатил куда-то по вербовке. Бригадир Колосов, поговаривали, разругался с Романцовым и оставался в колхозе, прошел слух, что и Титов-младший собирается куда-то уезжать. Марина давно порывалась спросить об этом Ивана Пантелеевича, но тот сидел хмурый, сердито понукал лошадей, и спрашивать она не решилась.
Многие односельчане нашли себе по душе работу в совхозе и были вполне довольны, другие еще не совсем ясно представляли свое место, но верили, что раз совхоз, то будет лучше, во всяком случае хуже не будет. Марина сама тоже так рассуждала: "Митрий ее или на комбайне, а то и бригадиром, может, будет. Не зря же Романцов обещал, даже насчет квартиры намекал. Да и парторг Самохин об этом же разговор вел".
С другой стороны: ее не покидала мысль о городе, тем более когда она узнала, что Лукины и Пинчуки хорошо, говорят, устроились и им обещали квартиры в пригороде Петровска, где дома якобы уже строились. Обо всем этом они с Митрием вели долгие постоянные разговоры, и как он, так и она, Марина, твердо решили пока не предпринимать никаких мер, ждать, чтобы увидеть, как все будет складываться дальше.
"Еще немного, - думала она, - посмотрим, как оно…" Но что-то щемило ее сердце, навязчиво лезло в голову, не давало покоя. А что?.. Марина и сама не знала что. Ей хотелось освободиться от этого "чего-то", но освободиться она не могла. И еще хуже было то, что она никак не могла представить, осознать это "что-то"…
Бурячиха, словно подслушала ее мысли, сказала, будто шилом в сердце уколола:
- Конечно, может, тебе и не по душе, - заговорила она, снижая голос до шепота и оглядываясь на Ивана Пантелеевича. - Знаешь, что Илюхина заявилась?..
- Ну и что, - как можно спокойнее ответила Марина. Сказала, а сама только тогда поняла, что ее мучило именно это. Сердце ее яростно забилось, зрачки светлых глаз сузились, и это не ускользнуло от Валентины.
- Вчера видела ее… Все такая же…
Бурячиха уселась поудобнее, подвернула под себя чью-то стеганку, весело подмигнула.
- А что тебе?.. Давно все это было. А что было - быльем поросло.
Марина неопределенно посмотрела собеседнице в глаза, но та ничего не заметила в ее взгляде, перевела разговор на другое. Она стала рассказывать, как была в Петровске в прошлую субботу, и как они с Ольгой Кирпоносовой стояли в очереди за кримпленом.
Марина, казалось, слушала со вниманием соседку, но слова, льющиеся веселым ручейком из уст Валентины, не задерживались в ее сознании. Они так же протекали быстро мимо, не оставляя следа… Она думала о своем.
Да, все это было действительно давно. Десять лет назад, даже не десять, - одиннадцать или, пожалуй, двенадцать. Митрий, тогда еще не ее Митрий, встречался с девятнадцатилетней Натальей Илюхиной. Одна из красавиц в Починках, она была завистью не только своих, но и многих ребят из соседних сел. А вела себя строго, с той девичьей гордостью и чистотой, с которой всякая красивая и в то же время умная девушка ведет себя, сознавая, что она нравится многим.
Помнит Марина, как она завидовала Илюхиной в то время, когда самой-то ей было всего семнадцать (Марина на два года моложе Натальи), - с каким восторгом смотрела она вослед ей, когда та шла гордо неся красивую голову на полукруглых плечах, светящаяся в полуулыбке от сознания того, что ей девятнадцать, что у нее все впереди и что это впереди вот оно, стоит лишь протянуть руку.
А потом случилось то, что часто случается в такую пору между людьми, когда их чувства сильнее рассудка, опытность намного уступает душевным порывам и еще необузданным желаниям.
Случилось так, что к Илюхиной в тот год заехал проездом из Херсона на Дальний Восток сын самой старшей сестры, племянник Натальи, курсант военно-морского училища. Так уж получилось, что племянник оказался чуть ли не ровесником Натальи и виделись они впервые в жизни, так как родились и выросли почти в противоположных концах страны.
Первым, кто принес неожиданную для Митрия весть, был Степка Сыч: "Вишь, Митрий, к Наталье-то жених подкатил, моряк. Швах твое дело. С ним она, говорят, уезжает аж на Дальний Восток…"
Митрий тогда так и сидел дома, пока не искурил подряд почти всю пачку папирос. В тот же день он собственными глазами видел Наталью, шедшую рядом с курчавым смуглым парнем в морской форме, улыбающуюся, счастливую…
"Не может быть, - думалось ему, - нет, не может". А другой голос явственно, с неумолимой жестокостью твердил: "Почему не может? Ты же сам видел".
Вечером того же дня он уехал к деду на хутор в степь, что находился в пятнадцати километрах от Починок. Там он прожил на пасеке более недели. А Наталья в тот же вечер безуспешно пыталась его разыскать. Нашлись и у нее "доброжелатели".
Та же Валентина Буряк, как большую тайну, сообщила, что Митрий уехал в Петровск к Антонине Лукиной, работающей там продавцом в универмаге.
Наталья слишком хорошо знала Тоню Лукину, свою подругу, а главное, верила Митрию, поэтому особенного значения не придала словам соседки, однако чувство сомнения, неопределенности сосало ее сердце. Она действительно собиралась уезжать с племянником в Хабаровск, куда звала ее сестра, и уехать, не повидавшись и не простившись с Митрием, не могла. Немалых трудов досталось ей уговорить курсанта задержаться еще на пару дней, сверх тех трех, на которые он остановился. Она ждала, а Митрий так и не явился…
Когда Митрий вернулся с хутора и узнал, что Илюхина в самом деле уехала с моряком, - засобирался и сам в дорогу. Куда, он и сам толком не знал. Сначала он хотел податься в Ростов к дяде, брату отца, потом передумал ехать. Ушел в себя, замкнулся. И вот тут-то он впервые в жизни испытал на себе с такой силой, каким целебным, всеисцеляющим средством является труд. В работе нашел он свое спасение. С жадностью изголодавшегося брался он за дело. С рассветом выезжал в поле. Культивировал, косил, убирал… И делал все за троих. То он ладил косилку, то ремонтировал трактор, то усовершенствовал лапки-отвальчики культиватора, конструировал отвальный нож свеклокомбайна.
А через год, когда твердо знал, что Наталья скоро вернется, - женился. Женился наперекор своей, как он считал, неудавшейся любви… А вот теперь…
- Тпр-р-р, приехали.
Иван Пантелеевич остановил лошадей, не по-стариковски проворно соскочил с повозки.
- Обратно часа через два буду ехать. Успеете - приходите сюда же.
- Спасибо, дядя Ваня, придем…
Но им не пришлось обратно ехать с Иваном Пантелеевичем. Через каких-нибудь два часа машина Федора Лыкова мчала их по разгоряченному на осеннем солнце шоссе.
Марина в душе была довольна, что именно так все случилось. Иначе в полуторачасовой езде на лошадях ей не избавиться от разговора об Илюхиной, о Митрии. А тут - пятнадцать минут, и они дома. Тем более Федор торопился. Когда его встретили - не узнали. На парне лица не было…
- Что с тобой, Федор? - первая спросила Валентина.
- С матерью плохо.
Федор торопливо вскочил в кабину, и вот уж они подъезжали к Починкам.
Промелькнула околица, мостик через канаву, старая конюшня… Против дома Смириных грузовик остановился. Валентина помогла Марине сойти с машины.
- Заедешь потом, скажешь что там, - обращаясь к Федору, сказала Марина.
- Мамка, мамка приехала!
Дениска во всю прыть бежал навстречу матери, радостно размахивая ивовой стрелой с железным наконечником, сделанным из консервной банки. Леночка тоже вышла на крыльцо с веселыми глазами, в которых так и светилось любопытство: ну, что там ты нам привезла?
Марина не торопясь поставила хозяйственную сумку на скамью, вынула кулек конфет.
Дениска внимательно наблюдал за сестренкой: не попало бы ей больше. И когда та вернулась на крыльцо, он подошел и еще раз посмотрел, сколько у нее конфет. У Лены их было только три. Тогда он спокойно пошел за угол дома чинить порвавшуюся тетиву.
- Куда же ты, сынок? - позвала мать. - Я же еще не все вам показала.
Мальчуган бросил в траву стрелу, быстро подошел к скамье.
- Ну-к на, примерь, - тут мать вынула из сумки серую курточку с золотистыми пуговицами. А когда она достала тут же и автомат - глаза мальчугана так и вспыхнули.
- А это тебе, - Марина подала дочери белые туфли-босоножки, такие, какие Лене давно хотелось иметь.
- А это что?
- Это отцу рубашка-тенниска, - Марина перевела взгляд на калитку: вроде бы что скрипнуло.
Так и есть: по двору бежала девочка Колосовых, соседей Федора Лыкова.
- Тетя, - переводя дух, выпалила та, - вас зовет дядя Федя. Скорее, говорит, чтоб приходила.
Марина быстро собрала обновы, унесла их в комнату и, на ходу поправляя платок, заторопилась к Лыковым. Уже из-за калитки крикнула детям:
- Покормите курей. Там в чулане зерно лежит… Я скоро…
Еще не дойдя до двора Лыковых, Марина поняла: случилась беда. В окне она заметила черный платок бабки Пинчучки, без которой не обходились в Починках ни одни похороны. В избе много людей, но было тихо, и эта тишина больше всего подействовала на Марину, когда она вошла в прихожую. Глаза ее встретились с каким-то отсутствующим, пустым взглядом Федора.
- Мама скончалась, - прошептал он.
Христина Лыкова лежала на двух составленных вместе столах. Высохшее, восковое лицо ее заострилось, глаза впали. И не было, казалось, в застывшем выражении ее лица ни укоризны позднего раскаяния, ни сожаления о прожитом.
- Пропустите Карповну…
Марина оглянулась и подвинулась в сторону. Невестка Лыковых, жена старшего брата Федора Соня, вела под руку сухую старушку в черном платке, который свисал с ее острых плеч как с гвоздей. Веки опущенных глаз Карповны часто дергались, губы были каменно неподвижны.
О старинной и трогательной дружбе Христины и Карловны в Починках знали все. А началась она еще в те давние двадцатые годы, когда эти тогда еще молодые женщины работали на Кисляевском сахарном заводе. Много пришлось пройти им вместе с первых лет коллективизации. А потом - война, тяжелое послевоенное время… Один только раз за все эти годы у них случилась размолвка. Обманула однажды Карповна свою подругу. Дело было в конце войны. Христина тогда тяжело заболела. День и ночь металась в горячке. На вторые сутки пришла в сознание. До самого вечера лежала молча, не отвечая на вопросы, ничего не спрашивая. К ночи попросила пить: "Чайку бы кружечку". А где его взять, чай? Побежала Карповна домой, достала из-за стрехи сухие травы. Дикий чай, зверобой, да мяту, да смородиновый лист, и как самое драгоценное, кусочек сахара из сундука достала, что хранился у нее с самых довоенных лет. Принесла все это: "На, мол, попей".
Подняла больная глаза на Карповну: "Никак последнее мне принесла?" Но та поторопилась ответить: "Нет-нет, я пополам сахар расколола, пей…" Голова больной бессильно упала на подушку: "Не могу, сил нет, пусть завтра…"
На другой день и произошел у них тот разговор: "Что ж ты обманываешь меня? Кусок-то целый, не отколотый, - укоризненно сказала Христина, - отколи чуток". После Христина часто выговаривала подруге за этот поступок. Не могла она простить неправды, даже такой, как эта, святой неправды! Вот она какой человек!..
Сейчас Карповна стояла у изголовья своей подруги. Она не плакала и не причитала, только веки ее почему-то часто дергались, а губы твердо были сомкнуты. Одной рукой она оперлась о край стола, а другую со сложенным вчетверо носовым платком изредка неторопливо подносила к подбородку. Марина так удивилась, когда нашла поразительное сходство рук покойной и Карповны, что даже наклонилась, чтобы лучше их разглядеть. В самом деле. Смуглые жилистые руки Карловны, с широко выступавшими суставами, напоминающими собой узлы корневища, поразительно были одинаковыми с руками Христины, сложенными у нее на груди. Долго стояла Марина и долго смотрела на эти руки и ни о чем не думала, просто смотрела.
Хоронили Лыкову Христину на третий день. Был хотя и без солнца, но светлый день. Народу собралось много. Марина не ожидала столько людей. В спешке и заботах она потеряла счет дням и не знала того, что этот день был воскресным, выходным.
Гроб с телом покойной вынесли во двор и поставили на табуретки перед крыльцом. Тут Марина впервые за эти последние дни увидела Митрия. Всю субботу и ночь они готовились, а с четырех часов снова на ногах. Всего на одно мгновенье она поймала взгляд мужа, на одно мгновенье, и тут же, еще на более короткий миг вспыхнуло имя Натальи. Вспыхнуло и погасло. Глядя на Федора, Митрия и еще двоих мужчин, поднимающих на руки гроб, она уже думала совсем об ином. И если бы ее спросили: о чем? - вряд ли бы толком она смогла объяснить о чем.
К концу дня, перед самым вечером, когда люди стали расходиться по домам и Марина вышла к колодцу по воду - мыть посуду остались кроме нее еще три женщины - услышала она разговор Федора с Иваном Пантелеевичем, который не мог не привлечь ее внимания.
- Сейчас не до того, сам понимаешь, - тихо говорил Федор Титову.
- Я понимаю, - соглашался собеседник, - но если это так, чтоб не оказаться на мели. Хватишься, да будет поздно. А у меня сын, ему место во как нужно…
- Сказал тебе, что продаю, только потом…
- Так, так.
- Считай, что мы с тобой договорились и ни с кем больше.
- Ну, есть, Архипыч, есть. - И Титов зашагал неторопливо со двора.
Весь вечер Марина то и дело вспоминала об этом разговоре: "Неужели он так сразу и решил продать родительское подворье? Значит, твердо решил остаться там навсегда".
Поздно, когда уже начинало смеркаться и Марина уходила со двора последней, спросила:
- Слышала я, что Ивану Пантелеевичу обещаешь дом продать. Правда?
- А чего ж неправда, - удивленно посмотрел на нее Федор. - Все как есть правда, до конца года пусть еще, конечно, постоит.