Вокруг Груня слышала незлобивый, веселый шепот женщин-рыбачек:
- Кажись, наша Марфа инспектора обратала.
- Такая не пропустит!
- Как розочка расцвела, зарумянилась, глаз с его не спускает!
Груня и сама не знала, почему ей так неприятно было слушать все эти разговоры и почему поведение Зубова обижало и злило ее. Десятки раз она давала себе слово не ходить в клуб, чтобы не встречаться с Василием, но как только приходил субботний вечер, она одевалась, шла в кино и даже выбирала такое место, чтобы сесть поближе к Зубову и Марфе и слушать их негромкий разговор.
Уходя в лес, она чувствовала себя спокойнее. Правда, во время этих прогулок ей совсем не хотелось стрелять. Закинув ружье за спину, она брела по сугробам, всматриваясь в звериные и птичьи следы, подолгу стояла среди густых вербовых зарослей.
Странными были эти заросли. Древние вербы росли вдоль всего левого берега, и весенние воды приносили сюда множество сухих растений, ила, длинных, как нити, водорослей. Играя яростной круговертью, вода из года в год опутывала вербовые стволы мотками растений, а когда паводок сходил, на вербах оставались пышные рыжие шубы, проросшие множеством вербовых корешков. Зимой эти шубы засыпались снегом, обледеневали, и тысячи верб стояли над белой рекой, как сказочные изваяния великанов, пришедших из какого-то чудесного царства.
Прислонившись спиной к дереву, Груня слушала неясные звуки, едва различаемые в лесной тишине: то сорвется и, прошелестев в ветвях, утонет в сугробе ледяная сосулька; то, как далекий дровосек, застучит в тополях трудолюбивый черно-белый дятел, то треснет под лапкой выползающего из лежки зайца сухой, схороненный под снегом бурьян; то, поворачивая во все стороны синеватую голову, гортанно прострекочет качающаяся на ветке сорока…
Однажды Груню встретил на Тополихе Архип Иванович Антропов, бригадир первой рыболовецкой бригады, секретарь колхозной партийной организации. У него редко выпадало время поохотиться, потому что он всегда был чем-нибудь занят, но если оказывалась свободная минутка, Архип Иванович ходил в лес побаловаться с ружьишком.
Груня с детства любила и немножко боялась этого человека. Антропов был невысок, широкоплеч, коренаст. Его темное, как дубовая кора, лицо, густая, с проседью, борода и нависшие над крепкими губами усы, особенно его глаза, узкие и острые, как стальные буравчики, - все это притягивало людей неторопливой, спокойной силой, крепкой земной хваткой и молчаливым, глубоким сознанием своего человеческого достоинства.
Антропов ходил медленно, вразвалку, говорил очень мало, голос у него был густой, глуховатый. Все пятьдесят лет своей жизни он провел на воде, плавая по морям и рекам, и когда оказывался на земле, то ходил так, будто под ногами у него была качающаяся на волнах шаланда.
Бродя по опушке, Архип Иванович увидел свежий лисий след, долго плутал над берегом, потом попал в вербовую чащу и заметил среди деревьев Груню Прохорову. Еще издали, чтобы не испугать девушку, он негромко окликнул ее:
- Грунюшка!
И, подойдя ближе, сказал ласково:
- Ну, здравствуй, мальковая царевна! Сороку слушаешь? Чего ж хорошего она тебе напророчила?
Груня смутилась:
- Я тут… лозу выбираю, Архип Иванович… Хочу корзин для бригады наплести, а то весна подходит, а тары у нас никакой нет…
- Это ты плохое место выбрала, - усмехнулся Антропов, - тебе надо бы молодой тальничек найти, а из старья какие ж корзинки?
Домой они шли вместе и на реке остановились.
- Спит река, - задумчиво сказала Груня, - подо льдом ничего не видно и не слышно.
- Нет, девушка, река никогда не спит, - возразил Антропов, - в ней всегда жизнь играет, только человек не видит того, что подо льдом творится.
Он достал из кармана широченных штанов жестяную коробку, свернул из обрывка газеты "козью ножку", набил ее махоркой, пыхнул дымом и заговорил, серьезно посматривая на Груню:
- Правда, рыба сейчас спит по иловатым ямам да по опечкам. Надела свою зимнюю шубу из слени и дремлет до весны. Но не вся рыба спит. Хотя и темновато от льда и от снега в ее рыбьем царстве, а есть у них такие гуляки, что ни холод, ни тьма не задержит: то, гляди, чебаки проплывут из глубин на мелкое место, то ерши, проголодавшись, кинутся спросонку за какой-нибудь живностью, то, к примеру, косячок чехони по своему маршруту проследует…
Он постучал каблуком по льду и засмеялся:
- Под этой самой твердью уже налимьи свадьбы идут, аж вода кипит.
Уже на обратном пути Антропов тронул Груню за локоть:
- Ну, а как твоя спасательная бригада? В боевой готовности?
- Какая у меня бригада, Архип Иванович? Председатель только на добычу смотрит, чтобы план выполнить, а спасение молоди считает детской игрушкой. Выделил мне в бригаду четырех мальчишек да четырех девчонок, вот и управляйся с ними как хочешь.
Антропов блеснул глазами из-под кудлатой шапки:
- Это ты правильно говоришь. Привыкли мы по старинке хозяйновать на реке: только брать из нее любим, а в остальном на природу надеемся. Колхозник, который на земле работает, далеко от нас ушел. Он теперь на дождик надежду не возлагает, хозяином на своей ниве стал, на полвека вперед расчеты производит, в коммунизм глядит…
Колючие глаза Архипа Ивановича потемнели.
- Ладно, - сквозь зубы сказал он, поглядывая на притихшее под низким февральским небом правобережье, - мы истинную дорожку найдем, не заблудимся.
Помолчав, он повернулся к Груне и спросил внезапно:
- Ты ведь с новым инспектором уже встречалась?
- Встречалась, - вспыхнула Груня.
- Как он тебе сдается? Стоящий парень?
Девушка заволновалась:
- Откуда я знаю? Вам виднее, стоящий он или нестоящий, а я с ним детей крестить не собираюсь.
Черная бровь Антропова поднялась, взгляд его узеньких глаз на секунду задержался на лице девушки.
- Угу, - промычал он, - это, конечно… крестины мне тоже ни к чему, а человека знать надо. Он ведь в твоем деле первым советчиком может быть, да и нам помощь от него немалая ожидается…
Архип Иванович простился с Груней и пошел в колхозный двор, где рыбаки заканчивали последние приготовления к весенней путине: конопатили и смолили перевернутые вверх днищем баркасы, чинили, растянув на затоптанном снегу, невода и сети, вытесывали из камня тяжелые грузила, вырезывали деревянные поплавки.
Посередине двора горел костер, над которым стоял черный котел с кипящей смолой. Отовсюду доносился запах смолы, свежевыструганных досок, рыбьей чешуи. Слышались визжание пил, стук топоров, дробное постукивание молотков.
На одном из дубов сидел выпачканный смолой Пимен Талалаев. Он встретил Антропова молчаливым кивком и тотчас же отвернулся. Бригадиры недолюбливали друг друга и вступали в разговор только в случае крайней необходимости. В заднем углу двора, под навесом, возился над сетями дед Малявочка. Его окружали одни женщины, и он беспрерывно покрикивал на них, хотя в этом не было никакой необходимости.
Кузьма Федорович Мосолов, в брезентовом плаще и в военной фуражке, расхаживал по всему двору, выслушивая короткие доклады рыбаков, делая попутные замечания, записывая что-то в свой пропитанный рыбьим жиром блокнот.
Антропова охватило то радостное чувство, которое обычно бывает у старого рыбака в преддверии весны, когда каждый день приближает выход рыбацкой флотилии на реку и первое притонение в холодной воде, по которой еще плывут почерневшие льдины.
- Ну как, - ухмыляясь, спросил он, подавая Мосолову темную, тяжелую руку, - начинаем, товарищ начальник?
- Выходим на исходные позиции, - в тон ему ответил Мосолов. - Надо собрать людей да поговорить о планах добычи и многих других делах.
- Что ж, соберем, - тряхнул головой Антропов, - я сам об этом думал…
Широко расставив ноги, могучий, обветренный, как будто вытесанный из камня, он стоял у ворот и смотрел на реку.
Всюду еще лежал снег. Холодновато поблескивал лед на реке. Казалось, ничто не предвещало близкой весны. Но слабевший ветер незаметно подул уже не с востока, а с юга, из-за перелесков левобережной Тополихи; уже на острове, над высоченными деревьями, хлопотливо кружились первые грачи, а снег обмяк, отяжелел и, тусклый, пропитанный влагой, стал покрываться бурыми и глинисто-желтыми пятнами.
Раздувая ноздри, Архип Иванович жадно втянул свежий, пахнущий смолой и лесными корнями воздух, и ему почудилось, что внизу, где-то глубоко под речным льдом, ворочается, набирая силы, что-то живое, крепкое, молодое…
Глава вторая
1
На две тысячи километров, от Иван-озера до Азовского моря, протянулась большая река, за неторопливое свое течение прозванная тихим Доном. Петляя в разные стороны, огибает река белые столбы Дивногорья, поворачивает то на юг, то на восток, обходит правобережную меловую гряду, упирается у Иловли в склоны великой Приволжской возвышенности и, обтекая ее ниже хутора Вертячего, описывает огромную дугу и стремится все дальше на юго-запад.
В верховьях вливаются в Дон реки Красивая Меча, Быстрая Сосна, Воронеж, Непрядва, многие ручьи и протоки. На правом берегу высятся крутые холмы и горы, а на низменном левом белеют песчаные натеки: Вешенский, Арчадинский, Трехостровянский. Тут русло реки прижимается к высокому правобережью, а слева расстилается широкая долина с музгами, старицами, озерами. И снова Дон принимает в себя воды Тихой Сосны, Битюга, Хопра, Медведицы, Иловли, а ниже вливаются в его русло Чир, Цимла, Северский Донец, Сал, Маныч, Тузлов.
Тысячи лет течет тихий Дон к Азовскому морю, отлагая у берегов песчаные отмели, образуя из наносов острова и перекаты, острые языки поросших лозняком белых кос и подводные осередки, вырастающие из вечно движущихся песков речного дна.
Самую низкую часть донского русла, по которому летом и осенью течет речная вода, рыбаки называют меженным, или малым руслом. В межень река обнажает сотни перекатов, мелеет, и только на плесах в жаркие летние дни можно видеть зеленоватую водную глубь. При наступлении зимних холодов низкую воду Дона сковывает лед.
Но как только по-весеннему пригреет солнце и станет прибывать вода, начинается затопление огромных речных займищ, разбросанных в долине на обоих берегах. В эти дни и наступает рыбацкая страда.
С приближением весны Зубов бывал дома все реже и реже. Он по целым дням бродил по участку, объезжал верхом хутора по Сухому Донцу, чтобы на местности посмотреть предстоящий весенний маршрут рыбца (каждую весну косяки рыбца шли по Сухому Донцу к своим старинным нерестилищам на Северском Донце).
С Марфой Зубов почти не виделся. Домой он возвращался поздно, когда хозяйка уже спала, а вставал, когда она уже уходила на работу.
Марфа ухаживала за ним, как за сыном: то поставит ему утром кувшин с молоком, то испечет вкусных пышек, то белье ему постирает и приготовит помыться. Зубов попытался как-то заплатить Марфе сверх той суммы, о которой они договорились, но женщина сердито отказалась, обиделась и почти перестала с ним разговаривать, хотя по-прежнему заботилась о нем и старалась предупредить любое его желание.
Каждое утро Василий уходил в станицу. "Надо узнать людей, - говорил он самому себе, - без этого я буду бродить здесь как в лесу, и меня любой обставит…"
Он осмотрел огромный двор рыбцеха с его бетонированными приемниками, каменными и деревянными чанами, ледниками, коптильнями.
Начальник рыбцеха Михаил Степанович Головнев, невысокий плечистый мужчина с зачесанными набок черными волосами и гладким, безбородым лицом, встретил Зубова очень приветливо, показал ему все службы и посвятил в планы нового строительства.
Рыбцех представлял собой своеобразный филиал рыбозавода, расположенного в далеком городе. В задачу Головнева входили приемка рыбы от колхозов, первичная ее обработка в цехе (замораживание, соление и копчение) и отправка в город. Соблюдая интересы завода, Михаил Степанович был больше всего озабочен тем, чтобы в цех поступала высококачественная рыба и чтобы заводские катера вовремя увозили ее вниз по реке, освобождая место для новых партий свежака.
Зубов часто встречался со старыми рыбаками, ходил на левый берег в контору шлюза и познакомился с начальником гидроузла инженером Акименко, который показал ему чертежи и схемы речного дна на подшлюзном участке.
Когда Зубов, сопровождаемый Акименко, уходил со шлюза, его внимание привлек молодой парень, работавший у трансформаторной будки. Это был цыгановатый, черноглазый крепыш с подбритыми усиками и наглым выражением смуглого румяного лица. Проводив Зубова насмешливым взглядом, он засмеялся и довольно громко сказал своему помощнику, болезненного вида мальчишке в бушлате:
- Видал? Новый инспектор пошел, который заместо Лихачева назначен. Молоко на губах не обсохло, а гляди какой! Должно быть, в Ташкенте с мамкой воевал, а теперь геройство свое будет тут показывать…
Василий обернулся. Парень вызывающе спокойно встретил его взгляд и продолжал работать как ни в чем не бывало.
- Кто этот черномазый, в брезентовой робе? - спросил Василий у Акименко.
- Который? - оглянулся начальник шлюза. - А-а, это наш старший монтер Талалаев. Отец его паромщиком работает, а дядя - бригадиром в колхозе. Когда-то, говорят, богачами слыли. Сады у них были на Костиных горах…
Возвращаясь с плотины, Зубов встретил на реке проверяющего вентеря Архипа Антоновича Антропова. Бригадир издали узнал Василия.
Они постояли, покурили, и Архип Иванович, по-медвежьи переступив с ноги на ногу, провел жестким пальцем по усам и кольнул Зубова взглядом глубоко сидящих глаз:
- Вот чего… вы, может, подбегите до меня вечерком? Нам бы с вами поговорить надо…
- Хорошо, я зайду, - пообещал Василий, - я сам собирался к вам.
Вечером, как только стемнело, он пошел к Антропову. Бригадир жил почти на краю станицы, в низеньком, будто игрушечном, деревянном домике, окрашенном желтой охрой. И во дворе и в домике было очень чисто. Антроповы не имели детей; только после войны Архип Иванович взял из детского дома девятилетнюю девочку-сироту, родители которой, старочеркасские рыбаки, погибли во время немецкой оккупации.
Когда Василий вошел в дом, хозяйка с девочкой мыли посуду, а сам Антропов сидел у стола и читал газету, сосредоточенно водя пальцем по строкам.
- Садитесь сюда, на табуретку, - пригласил он Зубова и, похлопав ладонью по газете, проговорил задумчиво: - Америка все дурочку валяет, думает запугать нас атомной бомбой, холуев своих на кукан нанизывает да долларами их подмазывает…
Отложив газету, он сказал жене:
- Тащи-ка нам, Сидоровна, бутылочку красностопа…
Он налил себе и гостю по стакану терпкого красного вина, некоторое время молчал, прислушиваясь, как в соседней комнате девочка вслух учит стихи, потом отпил из стакана и заговорил негромко, сверля Василия своими стальными глазами:
- Плохо мы в нашем рыбколхозе хозяйнуем, Кириллыч. Отстающее наше хозяйство. Все нас, рыбников, обгоняют: и полеводы, и виноградари, и животноводы. А почему? Потому, что наш брат-рыбак по старинке на свое дело смотрит: он только берет от реки, на иждивении у нее состоит, вроде как инвалид при собесе. А, по-моему, рыбак должен хозяином на воде стать, как крестьянин на земле. Советский рыбак должен не только добывать, но и производить. Понятно? Про-из-во-дить!
Архип Иванович разгладил крепкими пальцами скатерть и продолжал, глядя на Зубова в упор:
- Добыча рыбы у нас на реке с каждым годом падает? Падает. А почему? Потому, милый человек, что мы в завтрашний день не глядим, потому, что мы хотим жать, не сеявши. При социализме так хозяйновать нельзя, как наш рыбколхоз хозяйнует. И думка у меня есть: на новые рельсы дело наше переводить, производством рыбы заняться…
Поигрывая бахромой скатерти, Зубов посмотрел в глаза бригадиру:
- Скажите, Архип Иванович, браконьеров у вас тут много?
- Браконьеров? - переспросил Антропов. - Разве дело только в браконьерстве? Дело…
- Пока я спрашиваю о браконьерах, - мягко перебил Василий, - меня интересует: много ли хищений на реке?
Архип Иванович подумал и сказал раздельно и строго:
- Таких людей, которых ты, Кириллыч, именуешь браконьерами, еще немало. Да-да. И знаешь почему? Потому, что любой лов рыбы у нас спокон веку за кражу не считается. Погляди, как оно выходит: ежели, скажем, какой-нибудь ворюга с колхозного поля десять килограммов зерна унесет, мы ему по закону от седьмого августа за расхищение социалистической собственности такое пропишем, что он внукам своим воровать закажет. А на реке? Выедет, к примеру сказать, Авдей Талалаев со своим сыном Егором, полбаркаса селедки черпаком нагребет или же перемет под чехонь поставит и тыщи на три ее наловит - и ему хоть бы что! Это, говорят, человек спортом занимается, для своего домашнего потребления рыбкой балуется. А вкоренилось это потому, что до рыбы никто трудовых рук не прикладывал. Люди так и глядят на рыбку, как на божий дар: дескать, ее никто не сеял, и, значит, она ничья, бесхозяйная.
Вспомнив черномазого парня у трансформаторной будки, Василий спросил угрюмо:
- Это вы о каком Талалаеве говорите?
- Паромщиком у нас тут работает старичок один, Авдей Гаврилыч называется, а сын его Егор монтером на шлюзу пристроился. Они при Лихачеве цельными ночами рыбу ловили да в город отправляли…
Антропов положил Василию на плечо тяжелую руку и убежденно сказал:
- Так, Кириллыч, дело дальше не может идти. Подходит пора наше рыбное хозяйство на новый лад перестраивать. Слыхал небось про Мичурина? Ну так вот. Ты думаешь, этот старичок только яблочками занимался? Нет, Кириллыч. Я так себе думаю: недаром у нас такое внимание ему оказали. В корень он глядел. В самый корень. На примере своих яблочек он нам стежку протоптал и указал, как мы всю природу по-своему перекроить обязаны, на пользу людям. Мы, мол, не можем ждать милостей от природы, мы сами должны взять их у нее, так он говорил. Слыхал?
- Слыхал, - отозвался Василий.
- То-то. Так и с нашей рыбой.
Глаза Антропова засверкали. Допив вино, он поставил стакан, ударил кулаком по столу и, наклонившись к Зубову, негромко продолжал:
- Сеять надо рыбу, милый человек. Да, да. Именно сеять, так же как полеводы сеют пшеницу. И притом сеять не абы какую рыбу, а лучшие сорта: севрюгу, рыбца, чебака, сазана, сулу. Сеять и ухаживать за ней надо, выращивать ее, как знатная колхозница ягнят или поросят выращивает. Подкормку рыбе надо давать, на учет ее взять надо, планы рыбного урожая повышать ежегодно надо. Вот это и будет называться социалистическое рыбное хозяйство. Правильно я говорю или нет?
- По-моему, правильно, - улыбнулся Василий, - но вашему колхозу до этого, кажется, еще очень далеко.