14
Вслед за Долгановским прибыл и Сергин. Работа штукатуров им понравилась - на совесть трудились ребята. Школа практически была отделана. Такого же мнения придерживались и в поселковом Совете.
Юрий Щербаков мотался от одной штукатурной пары к другой, помогая то тут, то там, и про себя поругивал трудоемкий "дедовский" способ с набиванием дранки. Все другие методы виделись ему куда экономнее, легче и проще, но применить их в деревянной школе было практически невозможно. Штукатурить по дранке ему и самому доводилось редко, деревянных зданий сегодня встречалось мало. Сказать, чтоб он совсем не питал особой любви и охоты к устаревшему методу - было бы не совсем справедливо. Но раз поручили, хочешь не хочешь, а делать надо.
Группа напоминала реставраторов: к каждому метру приглядывались, прикидывали да взвешивали, с чего и как лучше начать. Везде требовался совет мастера. Практика выглядела для ребят серьезной проверкой, основательным испытанием.
И было в этом нечто лестное, о чем Щербаков вслух не высказывался: отделка нового здания под силу каждому, тут тебе и насосы и сетки - любой инвентарь, поливай да разравнивай. В старой же деревянной школе мало что было под рукой. Надеялись больше на расторопность, смекалку, усердие рабочих людей.
Для Юрия Щербакова, или, как называли его меж собой в группе - "наш Юра", это был первый выпуск с момента назначения учебным мастером ПТУ. Вел он группу не без тайной надежды сделать ребят специалистами, слава о которых росла бы и множилась на больших и на малых стройках, а с нею бы шел слух и о самом мастере…
В этот раз на субботу и воскресенье Юрий Щербаков отпустил в город Вальку Павлихина. Как уверял Валька: заболел родной дядя, сотрудник городского музея, у которого жил он перед поступлением в ПТУ.
Пытался староста уговорить ехать и Игоря, заманчиво намекая на возможность увидеть редкую музейную чашу и даже выпить из нее, для таких нужд древнюю чашу принесут и домой к дяде…
Предложение вначале показалось соблазнительным, и Игорь рассказал о нем Антону. У того оно не вызвало ни малейшего восторга.
- Павлихин научит тебя… - сразу же предостерег Антон. - Втравит в очередное дело. Его, если что, завуч выручит, а вот кто за тебя встанет? То беспокоился о дранке, то к какому-то пыльному кубку тянешься - не пойму я…
- Так это же после всего… - неуверенно возразил Игорь, - когда уже дел не будет.
- Смотри сам, - коротко бросил, как отрубил, Антон.
И в ту же минуту Игорю стало неловко. Он и сам не знал, что происходило с ним: вместо того чтобы о деле подумать, потянуло на озорное. С Павлихиным всегда что-то случалось. Задира, он часто попадал в скандальные истории. Неизвестно почему, только Долгановский и в самом деле не давал Павлихина в обиду, вставал за него стеной. Вряд ли кому-нибудь сошло с рук такое, что произошло прошлой зимой: Павлихин сорвал в городе шапку у первогодка другого училища. Любого бы наказали за это, а Валька отделался лишь внушением.
Где мог, Павлихин всячески восхвалял завуча. Крутой нрав Павлихина, редкая сила да странная защита и покровительство Долгановского вынуждали кое-кого в группе бояться старосты, а иной раз и потворствовать ему.
В тот же день после ужина сразу, как только мастер направился к кому-то из своих знакомых в поселок, часть ребят группы, не теряя времени, решили отправиться за яблоками.
Сергин же и Долгановский в тот день уезжали в город. Они шли к переправе, наслаждаясь тишиной и прощальной благостностью уходящего лета. Солнце оранжевым пожаром полыхало за косогором, поджигая сосны на холме.
- Вроде неплохо идут дела у Щербакова, - одобрительно сказал Сергин. - Я, признаться, боялся: первый выпуск у него. Но теперь как-то успокоился. И ребята в группе неплохие.
- Размягченный он только, - поделился Долгановский. - Пожестче надо. Потребовательнее. Я, к примеру, знаю недостатки Павлихина, его буйный, неуравновешенный характер, но такой мне как раз и мил: любит действовать, а не рассуждать.
- Как бы, Евгений Григорьевич, эта неуравновешенность не завела бы любимого тобой старосту куда не надо. Привык он быть на виду, верховодить везде и всюду. А такие натуры подчас вырастают в откровенных громил.
- С ним этого не случится.
- Тебе, вероятно, лучше знать. Вообще-то, Евгений Григорьевич, у каждого из них - и у ребят, и у мастера, - продолжал Сергии, - своя кольцевая дорога. И может быть, не легче нашей с вами.
- Только пусть она не будет такой, как моя… - вздохнул Долгановский. - Да и твоя не слаще: война за плечами.
- Так-то оно так… - Сергин помолчал. - А Павлихин ваш действительно выделяется. Может, потому, что городской. Сельские ребята наивнее, простодушнее. Они больше смотрят не под ноги себе, а вверх, вдаль и потому спотыкаются чаще. Но такие, как Божков, уравновешивают других, типа Павлихина. И это, думается, хорошо.
- Тут я согласен. Целиком и полностью, - поддержал Долгановский рассуждения Сергина и спросил: - Ты, Виктор Петрович, видно, неплохо в школе учился.
- Не совсем так, - усмехнулся Сергин. - Долго считался даже трудным подростком. Неподдающимся. Всех не перечислить, кто поучал и воспитывал меня. И вот как-то девочка из нашего класса подарила мне на день рождения две книжки стихотворений: Пушкина и Лермонтова. Притом с условием, что одну из них я выучу наизусть: "Неужели не сможешь? Я и то выучила". А надо сказать, что с этой девчонкой каждому из нас хотелось дружить. Красивая, стройная. Но чертовка только смеялась и убегала. И вот я подумал: попробую выучить. Носил книжку за поясом под рубашкой и где оставался один, там и читал. Ты веришь, Евгений Григорьевич, какой-то теплый, очищающий дождь проливался на мою душу. Над некоторыми стихами я даже плакал, словно ребенок. Ты только вдумайся, как хорошо сказано: "Но я люблю - за что, не знаю сам - ее степей холодное молчанье, ее лесов безбрежных колыханье, разливы рек ее, подобные морям"!
- И ты, Виктор Петрович, все стихи Лермонтова выучил? - с интересом спросил Долгановский, привычно пощипывая бородку.
- Кончилось тем, что они сделались для меня как бы молитвой. Ложась спать, я непременно читал их: "Скажи мне, ветка Палестины: где ты росла, где ты цвела? Каких холмов, какой долины ты украшением была?" И вот я думаю, что оказалось не под силу множеству людей, взявшихся за мое воспитание, сделала одна девчонка, один человек, заставивший меня полюбить стихи. Это же надо сказать полтораста лет назад: "Спит земля в сияньи голубом"! Ведь только от Гагарина мы узнали, что земля сверху выглядит и в самом деле голубой. Но поэт в космосе не был!
- Да ты, Виктор Петрович, даже взволновал меня! Почаще бы нам выбираться в командировку.
- Так что, Евгений Григорьевич, ты приглядись к ребятам получше, - продолжал Сергин, не обращая внимания на реплику завуча. - Кроме штукатурного дела, наверняка многие из них знают и любят поэзию. А может, в ком-то и поэт скрыт. Кое-кто из них стыдится этого чувства, боясь быть осмеянным, как я. Потом же отбросил ложный стыд и ушел от дурной компании.
К пристани медленно подходил паром, а на другом берегу уже ждал автобус.
- Ну, а девчонка эта, случайно, не Раиса Михайловна? - поинтересовался, входя на паром, Долгановский.
- Нет. Раису Михайловну я встретил позже, после фронта. А та погибла в тылу врага, была разведчицей. Жизнь каждому определяет свою кольцевую дорогу, с которой потом не сойти до конца дней.
В автобусе места им достались разные. И оба ехали, каждый наедине со своими мыслями.
Выражение "кольцевая дорога" Сергин припомнил после вечерних прогулок. В старом сквере, недалеко от дома, он гулял по совету врачей: все чаще давало знать себя больное сердце. Маршрут был до мелочей известен и вымерен. Три круга составляли ровно тысячу восемьсот метров. На пути он знал каждое дерево, помнил ветки, нависавшие по сторонам тропы. Это теперь была его собственная кольцевая дорога - директора ПТУ Сергина Виктора Петровича…
15
Пэтэушники были довольны, как бывают довольны люди, рядом с которыми по соседству речка и большой деревянный клуб, в котором хочешь смотри в летний вечер кино, хочешь танцуй, а хочешь броди, разглядывай с поселковой горушки вечернее небо, на котором с мучительной четкостью светили звезды и углевым жаром струился, неукротимо тек Млечный Путь.
Каждый находил себе по душе занятие. К концу вечера в клуб заявлялись обычно те, кто не был ни в кино, ни на танцах. Карманы запоздалых гуляк оттопыривались от яблок, рубашки отвисали. Глаза у "добытчиков" озорно блестели и румянились лица.
Через местную детвору быстро проведали о богатом яблоневом саде за лесом. Сама детвора ходить не осмеливалась из-за обнаруженного где-то волчьего выводка. Осторожность, как потом выяснилось, имела веские основания: волки резали время от времени колхозных телят и овец.
Пэтэушников же опасность дороги не страшила. Каждому не терпелось пройти через этот лес. Мало кто забредал сюда. Но вряд ли кто рискнул бы пойти один. Вековая тишина стерегла в лесу единственную от поселка тропу.
Перед лесом лежало дегтярно-черное торфяное болото. Оно настораживало, вынуждало идти берегом молча.
Зато потом, когда лес сменялся березовым колком и за ним открывались сжатые поля и огромный по холмам сад, ликовала душа и ноги сами несли к гуще отяжелевших яблонь.
Лето убывало, и яблоки созревали день ото дня заметнее. Рвали лишь крупные с красным боком либо налитые с желтинкой. Чтобы не сломать, ветку гнули и с медленной осторожностью подкручивали яблоко, пока не отрывалось само.
Ходили в сад сразу после работы, чтобы засветло уйти, засветло и вернуться. Когда достигали на обратном пути торфяного болота, солнце садилось. От торфяного озера тропа вела дальше, прямо к поселку. Часа полтора дороги в оба конца - и ты заваливаешься счастливо на свою железную койку, с грохотом рассыпая по полу яблоки, или, разгорячась, направляешься на свет и музыку к деревянному клубу. И никто бы не догадался о пэтэушных походах, если бы не помог случай.
Компания оказалась как никогда многочисленной. Антон и Игорь с охотой влились в нее. Лес прошли быстро, весело и почти по-пластунски пробрались к яблоням.
Набив карманы яблоками, решили держаться ближе к березняку перед лесом. С полей уже возвращалось стадо, и лезть на глаза пастухам не хотелось.
Меж тем оно вело себя странно. Блеяли почему-то овцы, ревели коровы, тревожа погружавшийся в сумерки кустарник. Набирая бег, стадо прямиком перло на кустарники с пэтэушниками, опасливо отбежавшими в сторону при виде коров. Красноватые налитые глаза животных, казалось, ничего перед собой не видели. Коровы промчались мимо.
Вначале думалось, что бежали коровы в кусты из-за того, что там находились чужие. Но рассудительный Антон быстро отверг догадку, резонно заметив, что на людей стадо не побежит.
И оказался прав. Двое пастухов на конях обогнали коров, пытаясь сдержать их бег. Стадо подминало кустарник и обдирало бока. Любую из коров могла проткнуть рогами соседка. Сберечь от увечья животных, повернуть на чистую луговину было сейчас для пастухов главным.
И никто из них не замечал происходящего возле леса, всколыхнувшего и взбудоражившего животных.
Творилось же на краю поляны от леса редкостное. Навряд ли кому и доводилось такое видеть.
Пэтэушники пригнулись, присели на корточки и, разглядывая местность понизу, заметили мечущуюся серомастную овцу. Она была отбита, отогнана от стада кем-то, вроде сторожевой или пастушечьей собакой.
Каждому хорошо виделось, как она проворным прыжком настигла овцу, схватила за шею и, не дав овце завалиться, метнула на спину и потрусила с ней к лесу.
- Волк! - выдохнул Антон, не веря глазам. - За стадом у леса! Это он. Точно, ребята. Овцу поволок.
Несколько секунд хватило волку, чтобы скрыться в лесу. Отлаженные, давно отработанные приемы поражали четкостью. Такое и в кино не увидишь.
Спохватился, опомнился первым Антон.
- Ату, ату! - закричал и бросился он, увлекая за собой Игоря и остальных, выхватывая на ходу мешавшие бежать яблоки и бросая их в трусившего с ношей волка. Зверь бежал медленно, и яблоки ложились почти с ним рядом. Они падали как неразорвавшиеся фитильные бомбы приключенческих фильмов. Волк приседал, поправлял сползавшую ношу и продолжал трусить дальше.
Кому-то подвернулась палка, кто-то поднял камень, с криком пэтэушники бежали за волком. Не бросая овцы, зверь юркнул в густой ельник и пропал под низким пологом колючего лапника. Лезть в сумрак ельника никто не решался. В чащобе зверь - что у себя дома.
- Ну вот и упустили! Ушел!..
- Ищи его теперь в лесу!
Однако каждый из ребят понимал и другое: не понесет волк далеко добычу. Ему не пробиться с ней в ельнике, припрячет где-то в надежде вернуться позже. Сейчас только и настигать, не теряя времени.
Швыряя палки и камни, громко крича, протиснулись в ельник и отыскали быстро овцу. Из перекушенного горла сочилась кровь, животное дышало пока, и каждый гладил овце теплую голову. Потом спохватились. Игорь побежал, обдирая лицо и руки, к пастухам. Верхами подъехали мужик и парень.
- Скорее, Иван, к зоотехнику, - сказал пожилой младшему. - А то недогляд сочтут.
Овцу взвалили поперек седла и повезли в деревню.
- Молодцы, ребята! Молодцы! - благодарил пожилой пастух пэтэушников.
Возбуждение постепенно спадало. Суматоха улеглась; время спешить домой. Знакомая тропа внушала теперь порядочное опасение. Так поздно ею не возвращались. Только бы миновать засветло лес, а дальше уже - по ровному да по голому на огни - дойти будет нетрудно. Но вот лес… Вотчина волка… Волк может оказаться и бешеным. Летом с ними такое бывает.
Неизвестно, как преодолела бы компания путь к поселку, будь вечер темным. На счастье, рано светила луна и звезды, и тропа, смутно темнея, вела ребят к поселковому дому. От лунного света лес выглядел настороженным, и пэтэушники замирали от мысли, что под кустом или деревом их поджидают волки. В руках были палки, и весь путь ими колотили по стволам и веткам деревьев.
Вот и расступился лес, кончилась лесная дорога. Впереди озеро, а за ним - поле, открытое поле, за которым вот-вот мелькнет огнями поселок. Опустошенно стучат сердца. Отныне никто не пойдет за яблоками по этому лесу. Уж лучше ходить за лесными орехами - по другую сторону от поселка.
Наведываться за яблоками вскоре отпала надобность. Не из-за волков, а совсем по другой причине.
В один из дней под окнами пэтэушного обиталища остановился фургон "Москвич". Неторопливо вылез плотный загорелый мужчина. За ним с той же степенностью выбрался и шофер, в джинсовом костюме молодой парень. Мужчина спросил, где мастер. Щербаков сидел как раз за нарядами - в своей комнате. Приезжих привели к нему; чувствовалось, что приехали они неспроста: держались спокойно, но с долей загадочности.
Втроем они, говорливо-веселые, и вернулись к машине. Открыли заднюю дверцу фургона, и шофер принялся выгружать мешки с яблоками.
- Идите-ка помогите, - распорядился Щербаков глазевшим пэтэушникам.
В машине привезли яблоки из того же сада, в который ходили они по глухому лесу. Дарили за овцу, отбитую у волка. И привез не кто-нибудь, а сам председатель.
Теперь в сенях школы стояли мешки. И каждый брал и ел яблоки с такой легкой доступностью, что ходить в сад в один день расхотелось. Яблоки были под рукой и никаких приключений никому не сулили.
16
Лишь после практики стал собираться Игорь Божков домой, и то ненадолго, чтобы поговорить с родными, показать диплом. Получив первым назначение, он хотел и уехать первым… Навестить же родных следовало: когда-то потом представится возможность! Давно не был дома, поэтому и жило в Игоре странное, прежде незнакомое ощущение: в твое отсутствие там будто что-то случилось. Только бы не беда какая, о которой могли и не сообщить. Чувство обостренной тревоги, вероятно, исходило и передавалось ему от родных, от их долгого ожидания сына: первое лето провел вдали от дома! Прочно держало его это незнакомое ощущение, толкавшее одновременно и на свидание, и на прощание с домом.
Отшумела, схлынула, как речной лед по весне, практика. Закончив в срок все работы в школе, штукатуры вернулись в город. Ходили в кино, отдыхали, навещали знакомых, присматривали в магазинах обновы накануне получения расчета за практику.
У Игоря были свои заботы, они отличались от беспокойств и забот других: из будки вблизи училища он в первые же минуты после возвращения стал звонить Миле. Все остальное выглядело сейчас сущими пустяками и мелочью.
Трубку всякий раз брала мать, Раиса Михайловна, и отвечала почти одно и то же, что Мила в институте и когда будет - неизвестно… Ответы Раисы Михайловны звучали вроде любезно, но чувствовалась в них сдержанность - понимай как хочешь. Игорь успокаивал себя тем, что никто, кроме Антона, не знает и не знал о его дружбе с Милой, дочерью директора училища, иначе бы посмеялись над незадачливым ухажером.
Потом он перестал звонить, проникшись желанием первому уехать из красивого древнего города, уехать куда угодно, только бы скорее. Ответы Раисы Михайловны он сравнивал с ответами автомата. Других возможностей встретиться с Милой Сергиной, ставшей студенткой, он не видел: не подкарауливать же ее около дома. И начал уговаривать завуча отправить его по распределению первым.
Долгановский пообещал, сказав, что не сегодня-завтра понадобятся несколько человек на строительство элеватора в соседнюю область. Заручившись обещанием, Игорь отправился на вокзал. Шаг сделан, и спешить теперь больше незачем. Купил билет, сел в поезд: кто-то как бы руководил им, подсказывал не спешить, не торопиться, а вникать и вглядываться пристальнее в окружающее.
К дому шел он через поле, кустарники. И чем дальше уходил от станции, тем зарослей становилось больше, и стега уже, разветвляясь, петляла в кустах вправо и влево, выбирая лежащую через ручей хворостяную кладку.
Прежде он знал одну тропу, на которой всегда с кем-либо встречался. Теперь же никто не шел навстречу, что невольно усиливало тревогу и беспокойство. Он выбрал в зарослях ту тропу, которая на его памяти считалась единственной, основной тропой от деревни к станции. Но и здесь никто не встретился ему, и на ней никого не увидел он до самого дома…
Первой, кого с дороги возле дома заметил он, была мать. Она увидела его, как только свернул к калитке, и, оставив на грядке корзину с выбранным луком, вытирая второпях руки, поспешила навстречу.
- Дал бы телеграмму загодя! - первое, что сказала она.
- А зачем, мама?
- Отец подъехал, встретил бы.
- Я же не начальник какой. Куда приятней пройтись.
Он поцеловал мать в щеку, всегда пахнущую для него свежеиспеченным пряником, которые по обыкновению делала мать в весеннее пасхальное утро.
- Никого за всю дорогу не встретил, как вымерли все!
- На картошке люди сейчас. Спешат убрать. И свои, и приезжие. И отец твой там. Погода-то какая, - поясняла мать, обводя рукой солнечную синеву осеннего горизонта, прогоняя одновременно его напрасные тревоги и беспокойство за родных.
Пошли в дом.