- К сожалению, Павел Константинович охотно посещает лекции профессора Оношко и ни разу не поинтересовался нашим кружком. А вот Сеня Селезнев не пропустил ни одного занятия.
Калугин обратился к молодому чекисту:
- Голубчик, скажи, пожалуйста, следователь учитывает только причину и следствие?
- Нет, зачем же! - оживился Селезнев. - Есть молния, но есть и засушливое лето. Молния - причина, а засуха - обстоятельство. Отчего же загорелся лес?
- Совершенно верно, голубчик! Больное сердце - внутренняя причина, а травля иконами, возможно и не только иконами, - внешнее обстоятельство.
Калугин шагнул к Пронину:
- Так что, друг мой, надо учитывать не только причину, но и условия. Короче, кто ускорил смерть больного человека? Нуте?!
- Тридцать верст скакал на лошади, - ответил Пронин.
- А еще?
- Резкая перемена погоды: с ночи дождь…
- А еще, товарищ начальник? - подключился Селезнев.
- И этого достаточно!
- Извиняюсь, товарищ начальник. - Сеня перевел взгляд на Воркуна: - Иван Матвеевич, ты виделся-разговаривал с Роговым после его поездки. Почему ты шел к обеду с гармонью?
- Ну… ясно… Леонид пригласил…
- А если бы он себя плохо-скверно чувствовал, как думаешь, стал бы звать в гости, да еще с музыкой?
- Музыка для него - лучшее лекарство! - Пронин развел руками. - Товарищи, все до поры до времени…
- Ерунда! - оборвал пронинскую речь младший Рогов. - За два часа до выстрелов мы с ним поспорили - он вспылил и ребром ладони так мне по руке рубанул, что я и кий не смог держать, до сих пор ноет…
- Позвольте заметить, коллеги, - профессор трубкой нацелился на телефонный аппарат с двумя рогульками, - за двадцать минут до выстрелов Леонид Силыч позвонил ко мне в гостиницу курорта и пригласил меня к обеду…
"Вот кто восьмой", - отметил про себя Иван, внимательно слушая.
- Вероятно, я был последним, кто слышал его голос. Он был утомленный, болезненный. Я даже отсоветовал ему. Но он заверил: "За моим воскресным столом всегда песни, гитара, гармонь. Мне нужно развлечься".
- Значит, - подхватил Сеня, осматривая образ богоматери, - она доконала. Но как?!
- Здесь кто-то держал икону, - вставил Пронин.
- И убежал, как только свершилось чудо: стрелявший в богоматерь скоропостижно умер. Тут любой дрогнет, уверяю вас, коллеги…
"Неужели он верующий?" - подумал Воркун и спросил профессора:
- Ну, а почему Пальма не взяла след?
- Ваша ищейка сразу почувствовала, что тут нет никакого преступления…
- И вообще брат обошелся без помощника. - Младший Рогов поставил фанерный лист на ребро, прижал к дивану и поднял руку: - Стоит! Стреляй!
- Наглядность - лучшее доказательство!
Оношко подошел к столу и только сейчас обратил внимание на роговскую запись:
- Что за мистика?! Как это может мертвый хватать живого?
- Хватает, голубчик, да еще как! - серьезно заверил Калугин. - Религия - чудовищный осьминог с десятками сотен щупальцев и присосок. Вспомните детство. Проснулся - молись. За стол - крестись. Поел - поклонись иконе. Вышел на улицу - кругом церкви, часовни, опять с крестным знамением. И куда ни уйди - всюду тебя достанет церковный звон. В школе - снова молитва и закон божий. А сбежишь в лес или на речку - на груди иконка или крест. Да и места связаны с легендами о чудесах и житиях святых. Свернешь к приятелю или к солдатам в казарму - те же иконы, молитвы. А вечером с мамой или бабкой в храм - боже мой! - чем только тебя не напичкают! Золотой иконостас. Сияние свечей. Душевный хор. Ладан. Просвирка. Святая вода. А в пасху - все брошено в атаку: куличи, яички, перезвон, поцелуи. А исповедь и причастие! А крестный ход! А свадьба, крестины! А похороны! Весь день, всю жизнь - с рождения до смерти - ты в религиозных щупальцах и присосках. Иной даже в бога не верит, а вырваться из объятий церкви не может. Смеется над попами, а все же крест носит, пасху справляет и на всевышнего надеется. Так или не так, голубчик? Нуте?
Профессор не мог лупой нащупать карман. Видимо, Калугин попал в точку. Видимо, золотой крестик на груди криминалиста накалился от слов краеведа. Оношко прикрылся дымовой завесой:
- Так-то оно так, коллега, - он пустил кольцо табачного дыма, - но, позвольте спросить, уместно ли для чекиста, большевика такое выражение: "Мертвый хватает живого"?
- Очень даже уместно, батенька! Это выражение - излюбленный афоризм прогрессивных мыслителей. Еще Дидро этим изречением разоблачал смердящий феодализм, Маркс - загнивающий капитализм, а Ленин - трупный яд идеализма. Нуте?
Профессор отвел глаза в сторону. Воркун улыбнулся. Он вспомнил свою первую встречу с Калугиным. Вчерашний разведчик пришел в уком. Спрашивает председателя, а ему показывают тщедушного человека, в простых очках, с длинными волосами и реденькой бородкой, ну - вылитый пономарь. "Наверно, ведает партийным архивом", - подумал Иван и решил прощупать его: "Смотри… за окном… красотища! Белизна-то какая, аж слепит!" Тот усмехнулся: "Учти, голубчик, церковь - белая тьма. И в этой тьме какие только головы не блуждали!"
Голос профессора вернул Ивана к действительности. Толстяк с трубкой вышел на середину комнаты и обратился ко всем присутствующим:
- Уважаемые коллеги, как видите, наметились две противоположные школы расследования…
- Неправда, голубчик! - осадил его Калугин. - Новая школа не отрицает старую, а лишь преодолевает ее ограниченность…
- В чем?
- Ваше ремесло дополняется искусством увидеть невидимое…
- Позвольте, коллега, это нелогично! - Профессор самоуверенно выпучил глаза. - Одно из двух: либо оно видимо, либо оно невидимо. Нельзя увидеть то, чего не видно!
- Ошибаетесь, батенька! Вы видите плоскую Землю, а на деле она круглая. Вы созерцаете устойчивую, неподвижную Землю, а на деле она вращается. Вы наблюдаете, как Солнце огибает Землю, а на деле наоборот - Земля облетает Солнце. Кстати, тот, кто первый увидел невидимое, был объявлен церковью еретиком…
- Простите, коллега, о Копернике я читал. - Оношко криво улыбнулся. - Но позвольте узнать, кто же преодолевает старую школу расследования?
- Чекисты во главе с Феликсом Дзержинским.
- Следовательно, старорусские чекисты в данном случае тоже настроились увидеть невидимого "убийцу"? Ну что ж, коллеги, пусть сама жизнь рассудит наш с вами спор…
Профессор оглянулся.
На площадке появились доктор, фотограф и часовой с винтовкой. Смуглый татарин-красноармеец, расправив плечи, доложил председателю чека:
- Товарищ начальник, женьчина пришла, одна пришла. Сказал: "Воркун нужен, очень нужен"…
"Тамара", - мелькнуло в сознании Ивана.
ЗАГОВОР МЕРТВЫХ
Воркун увидел ее через окно прихожей. Она ждала его на крылечке. На ней темное глухое платье с длинными рукавами и черный платок, надвинутый на брови.
Он взялся за щеколду, но не успел нажать ее. На его плечо легла крепкая ладонь. Иван оглянулся: и когда только успел Сеня выпрямить примятую фуражку, отряхнуть френч и налощить сапожки.
Молодой чекист слегка толкнул дверь на двор и мягко-настойчиво объяснил Ланской:
- Томочка, не серчай, Воркун чуток задержится…
Он завлек Ивана на кухню, где пахло свежей рыбой, усадил его на табурет и, не закрывая двери в прихожую, тихо заговорил:
- Пойми, Ваня-дружок, там, в парке, и здесь, - взмахнул рукой, - на голубятне, я не мог подробничать о питерских делах. Видишь ли, Таганцев сколотил-собрал всех обреченных, всякую шваль. Но его шайка-лейка! С ней - патриарх Тихон с армией церковников. С ней - вооруженная свора Савинкова - от Варшавы до Гомеля. С ней - белый Владивосток. С ней - наша разруха, ералаш и засуха на Волге. С ней - Чернов с эмигрантами и зарубежными покровителями. Это они шлют мятежникам оружие, валюту и директивы: "Не замыкаться!" И черная нить заговора связала железнодорожные ветки Петроград - Бологое - Дно - Рыбинск - Русса. Дзержинский сказал: "Корень подрезан, а корешки остались". Чуешь?
Метнув взгляд на открытую дверь, он перешел на шепот:
- Здесь для Рыси лафа: и бывшие дворяне, и торгаши, и церковники. А тут чудотворная под угрозой. Вот Солеваров, поди, на солистку клироса и нажал: "Спаси святыню"…
- Икону принесла она? - насторожился Иван.
- Не знаю, - пожал плечами Сеня. - Но певичка наверняка знает многое…
- Факт, - согласился начальник угрозыска…
Тамара провела Воркуна мимо кухни в светлую столовую. В центре квадратной комнаты - квадратный стол, накрытый клетчатой скатертью. Ланская придвинула гостю дубовый стул с высокой спинкой и, волнуясь, выглянула в окно:
- Они не придут сюда?
- Кто?
- Чекисты?
- А что?
- Я почему-то боюсь их.
- Мн-мн, - недоуменно промычал Иван, чувствуя на себе ее беспокойный взгляд. - Ведь Леонид тоже был чекистом…
Сдерживая слезы, она хрустнула пальцами:
- Боже мой! "Был"! - Ее влажные глаза окинули стены с картинами в золотых рамках. - Он здесь был. Сегодня утром. И я уже знала, заранее знала - последняя встреча…
- Заранее?
- Да! - Она тревожно глянула в окно и снова вернулась: - Признаюсь, Иван Матвеевич, не совбарышня я: приметам верю, картам. Вчера гадала…
- В Чертовом переулке?
- Да! У нее тьма мертвящая. Один огонек, - свеча в руке. А сама в гробу. На лице кисея. Губами шевелит - покрывало дышит. И что ни слово - правда. "Тебя нарекли Тамарой, - вещает она. - Ты, сиротинушка, намедни справила тридцать третьи именины. Тебя любит сосед, из большого казенного дома. Но он, безбожник, кровно обидел тебя. И ты разлюбила его. И бог накажет: ему жить до первого дождичка…"
- Так и сказала: "До первого дождичка"?
- Боже! Вы не верите мне!
Она зарыдала. Иван хотел утешить ее, но не мог найти нужных слов. И смущенно молчал.
Наконец ее голос окреп:
- Да, он обидел меня. Сегодня опять потребовал: "Сними крест, либо все к черту!" Я не сняла и никогда не сниму. Однажды мой крест утонул в купальне, а дома - известие о смерти мужа. После революции я подружилась с комсомольцами и хотела снять крест, а в это время "испанка" отняла отца и мать…
- Вы говорили об этом Леониду?
- Говорила. А он свое: "Либо - либо". - Тамара бессильно уронила кисти рук на стол. - Нескладно получилось. Я не только не сняла крест, так еще стала убеждать его не трогать икону Старорусской богоматери. Он рассвирепел. Никогда таким не был. Хотя последнее время часто хмурился…
- Почему?
- Злился на свое слабое сердце. И лекарств не признавал. Я собиралась к вам, хотела посоветоваться: вы же друг его. Но меня задержал Карп…
- Где задержал?
Она смутилась и нервно открыла дверь в спальню:
- Здесь все произошло…
В это время косые лучи солнца осветили соседнюю комнату. Сначала в глаза бросились яркие вещи - граммофонная труба и серебряная иконка на спинке двухспальной кровати. Затем, приглядевшись, Иван увидел два настенных портрета. Один, исполненный маслом, не понравился: художник увлекся внешностью Тамары - подметил наливные плечи, чувственные губы, светло-зеленые глаза с кошачьей раскосинкой и взбитую прическу. А второй, карандашный, лучше: Леонид Рогов изображен с трубкой - волевой и в то же время задумчивый.
Как всегда при сильном удивлении, Воркун дернул себя за ус. Он знал, что Леонид не любил фотографироваться и тем более позировать художнику. Даже он, Иван, не имел портрета приятеля.
"Почему Леня скрывал свою любовь?" - подумал Воркун и указал на стенной рисунок:
- Откуда у вас, Тамара Александровна?
Она ждала другого вопроса и с благодарностью подняла глаза на Ивана:
- Удивительный портрет, не правда ли? Одни прямые линии. Продолговатое лицо. Точеный нос и открытый взгляд в острых ресницах. Сам прямой и во всем любил прямоту. Даже костюм - простая кожа, а без вмятинки, надлома. И всегда-то бритый, чистый, подтянутый. Идет как по ниточке… - Она нечаянно сбила с головы платок и воскликнула: - Боже, зачем я?! Ведь вы лучше знаете Леонида…
"Ну, нет, зеленоглазая, далеко не лучше: он дружил со мной, а о своей любви помалкивал".
- Кто автор портрета?
- Наш Сварог. Мой портрет художник сделал по моей просьбе. А Леонида зарисовал, когда тот зашел к нам за кулисы. Сварог создал оперу в Руссе. И сам поет на сцене. Впрочем, вы же слушали его в роли Мефистофеля…
"Может, Сварог снял копию и с богоматери?" - подумал Иван.
Ланская встрепенулась, поправила платок:
- Идут! Опять допрос?
- Нет, они, наверное, в сад…
- А вы?
- Следствие ведет Селезнев.
- Какое следствие? - заволновалась она. Леонид же умер от сердца. Он давно жаловался на боли. А тут верховая езда и стычка с братом…
- Здесь… в спальне?
- Да. Карп влез в окно. Я еще лежала. Вы знаете, он и раньше вязался за мной. Но обычно не позволял лишнего. Тут же наглец… порвал сорочку…
"И оставил метку на груди", - мысленно дополнил Воркун.
- Он, конечно, сильнее. Я стала вырываться, кричать. К счастью, в этот момент вернулся Леонид. Младший сопротивлялся. Все же старший выгнал его. - Тамара закрыла лицо ладонями и тяжко вздохнула: - И все из-за меня…
Воркун немного переждал.
- Тамара Александровна, Карп пошел домой следом за братом?
- Нет, на улицу. А Леня задержался у меня. Он еще вчера предупредил, что зайдет за ответом. Но объяснение не состоялось. У него был настолько усталый, болезненный вид, что я пощадила его. Отложила разговор до вечера. Понимаете, Иван Матвеевич, если бы он не требовал, не приказывал, я, возможно, сама бы сняла крест. Во имя любви. Но мне претит насилие. Леонид сам убил во мне святое чувство к нему. Я даже хочу совсем уехать из Руссы… - Певица зябко подернула плечами: - Не везет мне… Я ведь, дурочка, девчонкой выскочила замуж. А его в первом же бою… И опять траур…
Хозяйка пригласила Ивана к столу:
- Налить горячего чая?
Он отказался. Его преследовал запах духов. И она, словно разгадав его мысль, закрыла дверь спальни.
- На днях Карп играл в бильярд и обобрал партнера, - коробку конфет и флакон французских духов. Говорит, тот привез из столицы. Моряк какой-то…
- Моряк?! - заинтересовался Иван и невольно нащупал в кармане книжечку Овидия. - Коренастый, рыжий и желтоглазый?
- Не расспрашивала. И жалею, что приняла подарок. Все равно флакон выбросила. Но духи очень стойкие.
Она прислушалась:
- Вы правы… голоса в саду…
- За кого переживаете, Тамара Александровна?
Она сжала ладонями щеки, зажмурилась и не без колебания умоляюще проговорила:
- Иван Матвеевич, поверьте мне, Алеша не мог принести икону. Он комсомолец. Он друг Селезнева. Он уважал Рогова…
- Алеша… Где служит?
- Рабочий курорта. Сын сторожихи Смысловой. Она вместе со мной поет в церковном хоре…
- Где старостой Солеваров?
- Да. Старик очень просил меня повлиять на Рогова - спасти чудотворную икону. Староста должен был прийти ко мне, но почему-то не зашел…
Ивану вспомнился Солеваров в толпе возле дома. Теперь понятно, почему церковный староста оказался на Ильинской улице: шел да не дошел - выстрелы остановили. Другое дело - Алеша Смыслов. Зачем он пришел к Роговым и почему убежал?
- Тамара Александровна, из дверей Алеша выскочил один?
- Нет, сначала черный кот.
Воркун видел этого кота возле бочки с водой.
- А вы не обратили внимания, во что был обут Смыслов?
- Кажется… в бутсы…
Иван вспомнил о царапинах на заборе: это, видимо, следы от шипов.
- Он что… спортсмен?
- Да, отличный! И рукодел замечательный.
- И кистью владеет?
- Нет, Иван Матвеевич, ни кистью, ни голосом, ни гитарой. Поэтому Леня никогда не приглашал его к себе на концерты, хотя Леша - приятель Селезнева…
- Говорите - приятель… - И, не дожидаясь ответа, Воркун направился к выходу: - Ну, дорогуша, извините… мне пора…
Хозяйка, прощаясь, щекой прижалась к плечу Ивана Матвеевича. Она и раньше, после домашних концертов, прикосновением щеки благодарила гармониста.