Старший лейтенант Кузьменко был ненамного старше Виктора, иногда они разговаривали о жизни. Оба любили читать, брали друг у друга книги, особенно их интересовали стихи. Они до хрипоты спорили, кто лучше: Маяковский или Есенин? Это было время, когда все почувствовали, что их интересуют стихи. Поэты попадались разные, но они читали всех, и радовались, и старались понимать стихи, и им казалось, что они действительно все понимают. Потом Кузьменко уехал в Крым отдыхать и там женился на медсестре. По приезде он пригласил Виктора домой на воскресенье. Они сидели втроем и пили водку. Виктора поразило, что молодая жена пила не меньше мужа. Она, нисколько не смущаясь, любовалась Виктором, говорила ему:
- Солдатик... ты красивый, ты хороший.
Он оглядывался, замечая женские вещи, брошенные на стул, и искусственную косу, висящую на спинке кровати. Он удивлялся этой искусственной косе, что так вот ее прицепляют и носят или оставляют на спинке кровати. Он вдруг подумал, что старшему лейтенанту не повезло, жена его просто обманет.
"Разве можно так жениться?" - серьезно огорчаясь, думал он. Он заторопился в часть.
- Солдатик, посиди, ну, солдатик...- шептала жена Кузьменко, глядя Виктору прямо в глаза. Ласково до головокружения. Но старший лейтенант и этого не понял. Добродушно усмехаясь, он сказал:
- Машка, пожалей человека... Он в увольнении, он должен идти. Но он придет еще к нам. Виктор, ты приходи, не стесняйся. Ладно?
- Приходи, солдатик, - сказала кузьменковская Машка и поцеловала Виктора в щеку.
- Ладно,- хрипло ответил Виктор, словно выполняя приказание, и потом бегом шел до части, не мог опомниться. "Никогда не буду жениться. Никогда, до тридцати. Нет, до сорока лет".
"Товарищ старший лейтенант, как вы живете, как супруга? Я пока живу в гостинице, но потом, может быть, устроюсь в общежитие. Все будет нормально, я ко всему привык, важно устроиться работать по специальности строителя. Потом вам еще напишу..."
- А вы кто? - спрашивает его та самая маленькая женщина, подойдя так тихо, что он вздрогнул.- Вы тоже после армии?..
Она смотрит на него снизу вверх. У нее черные брови, черные блестящие глаза.
- Да, я приехал...- говорит Виктор, пожимая плечами и чувствуя неудобство, что сказать ему больше нечего. Откровенничать с этой женщиной ему не хочется, все, что связано с пережитой сейчас сценой, вызывает в нем раздражение.
Маленькая женщина говорит:
- Вы здесь живете? Вы бы пошли куда-нибудь, пока... пока они такие, не протрезвились, а?
- Куда, например? - сдержанно спрашивает Виктор, как бы говоря: "Ну что еще вы ко мне пристали?"
- Да,- произносит женщина, понимая его раздражение, как бы извиняясь. - Да, сегодня холодно. Вот что, приходите вы к нам в девятнадцатое общежитие. Восьмая комната. Я здесь политрук, зовут меня Кира Львовна. До свидания. Мы рады свежим людям.
"До свидания" она говорит почти равнодушно и уходит, тут же, наверное, забыв про Виктора.
Вечером он пришел в девятнадцатое общежитие.
Кира Львовна встретила его приветливо, хотя и сдержанно, познакомила с подругой ("Знакомьтесь: Нинка - геолог"), посадила пить чай.
В комнате девочек было просторно, главное, чисто, не то что в гостинице. Две кровати, шкаф с зеркалом, тумбочки. Вместо абажура обложка от книги.
- Мы на нее, когда ночью читаем, Нинкину юбку вешаем,- сказала Кира Львовна.- А вы ешьте варенье, это домашнее.
Виктор пил чай, молчал. Он думал о том, что Кира Львовна вовсе не старая, как ему показалось сначала, пожалуй, она даже ровесница ему.
- А вы правда сильный? - спрашивает Нинка, разглядывая его. Глаза у нее голубые, будто вытаращенные, будто кукольные.
Она приближает к нему лицо и словно бы этого не замечает или действительно не замечает.
- Кирюха говорит, что вы там нашего Славочку...
Она хохочет, совсем смущая Виктора. Глаза Киры Львовны смотрят осуждающе, но Нинка не обращает на это внимания.
- Да чего вспоминать,- говорит Виктор, старательно занимаясь вареньем. Оно из крупной вишни, очень крупной, сладкой.
- Конечно, тебе наподдали бы,- без огорчения, легко произносит Нинка, называя его на "ты".- Одного их морячка обыграли на промплощадке в карты, так они всей бригадой ночью сделали марш-бросок, снесли две чужие палатки, а утром вышли на работу как полагается... Вон, Кирюха знает!
- Им тяжело,- говорит Кира Львовна, хмурясь оттого, что Нинка слишком прямо, до бесстыдства, в упор глазеет на Виктора: "Что он может подумать о них!" - Ребята же рассчитывали, что смогут устроиться крепко: общежитие, работа по специальности...- говорит, отворачиваясь, она.
- А Славка влюблен в нашу Кирюху,- вставляет Нинка, слизывая варенье с блюдечка. - И часы он из-за нее уже вторые...
- Стирать негде,- говорит Кира Львовна.- Скученность, водка, всякие эксцессы, естественно.
- А он, Славка, сказал: "Куплю дом, две койки и пришлю сватов к Кирочке, без нее мне жизни нет".
- Нинка! У тебя язык - помело! - кричит Кира Львовна будто в шутку, но Виктору понятно, что сердится она всерьез.
- Пойдем к Усольцеву? - вдруг вскакивает с места Нинка и уже хватает чайник и свой стакан.- Он у себя, он говорил,чтобы приходили.
- Ой, я тебе расскажу,- шепчет Нинка Виктору на ухо, как будто нужно было от кого-то что-то скрывать.- Он тут, ну, Усольцев, значит, главный редактор многотиражки...
- Какой еще главный в многотиражке? - раздражается Кира Львовна, сердясь уже и на Нинку, и на Виктора, наверное, и на себя.
- Ну, редактор,- объясняет Нинка.- Его назначили из Иркутска и уже построили вот такой дом! А он возьми да первые две статьи напиши про начальство, про Лялина нашего, который в постройкоме... про недостатки, про жилье... дом ему не дают, а он не уезжает, хотя его в областной газете с руками оторвут... Живет в комнатке здесь, а семья у него в Иркутске... Двое детей...
- Помолчала бы о детях,- как-то непонятно сказала Кира Львовна.
Нина посмотрела на нее. Пожала плечами.
- Не кощунствуй, ты же понимаешь, о чем я говорю,- сказала Кира Львовна очень категорично.
Толкнулись в дверь к Усольцеву.
Усольцев лежал на койке и читал книгу. Ему было лет сорок, сорок пять. Он не спеша поднялся, освободил столик от бумаг и сказал Виктору:
- Давайте, давайте и закройте дверь.
Он достал из тумбочки коньяк, сухую колбасу из-за окна. Пока Нинка ее чистила, с трудом снимая кожу, разлил коньяк по чашкам, а себе - в железную кружку. Не дожидаясь и не приглашая, взял кружку и выпил.
Он не то чтобы не понравился Виктору, но впечатления на него не произвел.
Пил молча, а если и говорил, то самое пустяковое, о той же выпивке: "Нальем?", "Бери закусывай, самая лучшая рыба - колбаса", "Если в мире люди создали что-то прекрасное, так это коньяк!", "Итак, вздрогнем?!"
Усольцев пьянел на глазах, зрачки у него сделались текучими, лицо потемнело, стало лиловым.
Виктор отпил коньяк, замечая в то же время, как Усольцев трогает руками Нинкину талию, обхватывает и прижимает к себе.
- "На заре туманной юности всей душой любил я милую",- пропела Нина, засмеявшись, и поцеловала Усольцева в щеку.
- Нинка у нас как птенец. Как птенец, ей-богу! Утром проснулась, глаз не открыла, а уже начинает чирикать. Вот так и поет, не открывая глаз,- сказала Кира Львовна, стараясь как будто выгородить Нину, сама удивляясь своему теплому чувству к ней.
- Ты мне поешь? - говорит Усольцев, обнимая ее в открытую и откровенно показывая Виктору на Киру Львовну, так что видят и Нина и Кира Львовна.
- У нас газетчиков не любят, от них одни неприятности,- тоненько тянет Нина, прижимаясь к Усольцеву.- А я люблю, мне можно. Витя, хочешь, я и тебя полюблю?
- Мне тяжело за этих ребят, которые в гостинице. Если бы вы знали, какие они славные,- говорит Кира Львовна.
- Усольцев, ты на мне женишься? - спрашивает, оборачиваясь, Нинка.
- Они сказали: "Если через неделю не дадут жилья, мы организованно атакуем строящееся общежитие и займем его".
- Ну, Усольцев, ну скажи это при всех...
- Начальство уже переполошилось,- говорит Усольцев, отпивая коньяк, как чай, из Нинкиной чашки.- Они там комиссию назначили.
- А почему ты об этом не напишешь? А, Усольцев? - спрашивает Нина, высвобождаясь из его рук.- Испугался?
- Нинка, перестань, ты не права! - кричит Кира Львовна.- Пойдем к нам,- говорит она уже спокойнее.- Иначе ты не остановишься. Пойдем в нашу комнату.
- У нас холодно,- говорит Нинка.- Ой, посмотрели бы, как у меня на работе! Десять градусов, а под столам - два.
- А зачем под столом?
- Ноги-то у меня под столом,- жалобно говорит Нина и кричит, возвращаясь к двери: - Усольцев, я к тебе еще вернусь!
Нина без причины смеется, хватая руку Виктора и прижимаясь к ней лицом.
- Нинка, прекрати ты свои психические атаки,- говорит, нервничая, Кира Львовна.- На него и так Усольцев быком смотрел.
- Ну и что, на Вовку вчера тремя быками смотрел.
- Я пойду,- говорит Виктор. Они уже на первом этаже.- Спасибо вам.
Он выходит на улицу. Идти странно легко и тепло. Улица гидростроителей помечена трассой огней, километра на три она прямая и совсем без людей. Все, наверное, спят. Над Ярском стоял морозный, чистый, глубиной до звезд воздух. Вокруг фонарей сияли радужные нимбы. На окнах домов узоры - елочки и цветы. Белые дымы из труб исполосовали небо. Трактор где-то заработал, щекочет звуками тишину. И все так странно знакомо. Вот живут здесь люди. Работают. Спорят, ругаются. Любят. Пьют вино. Все, как дома. Как у себя дома. Виктор идет по белой укутанной дороге, прямо посредине, не встречая никого. "Какая ледяная пустота! - думает он совсем весело.- Млечный Путь... А Нинка, которая живет с Усольцевым, мне вовсе и не нужна!"
В девять утра Виктор уже был у первого секретаря горкома комсомола Чуркина.
Горком помещался в административном здании, на первом этаже, слева. В кабинете Чуркина толпился народ. Виктор присел на крайний стул, за спинами других сидящих, рассчитывая, что он сможет дождаться, когда все уйдут. Но разговорчивый, очень подвижный секретарь, наверное, всегда знал, кто и зачем его ждет. Он спросил Виктора через головы стоящих:
- Вы ко мне? Вон, товарищ в бушлате! Я спрашиваю: ко мне?
- Да, я насчет работы,- сказал Виктор, вставая.
- Какой работы? - спросил громко Чуркин.- Да идите сюда, чего вы там прячетесь?
- Я не прячусь,- сказал Виктор. - Я вам писал, помните, что сапер-строитель хочет у вас работать.
- Ну? - спросил Чуркин, почему-то улыбаясь.
- Вот я и приехал,- сказал Виктор.
Он подумал, что Чуркин оттого и улыбается, что не знает, как его зовут, разве всех запомнишь, кто писал письма.
- А вот она уезжает! - сказал Чуркин и кивнул на девушку, которая сидела у стола и вытирала глаза платком.- Видели такое чудо-юдо? Так поглядите, не скоро увидите!
Виктор молчал, и Чуркин сел на стул рядом с девушкой.
- Вы поймите, люди просятся сюда, отказываем, письма шлют, умоляют, на любую работу согласны. А вы... Аленушка, вы кирзовые ушки! Счастья своего не понимаете.
- Сча...- сказала девушка.- Сча...- Она шмыгала носом и не могла выговорить этого слова.
- Не могу я точко-вщицей,- сказала она с придыханием. - Они все требуют больше записать, чем сделано.
- Ага! - воскликнул Чуркин.- Верно. Ведь правильно вы говорите: они будут требовать, им заработать хочется, им хлеб хочется с маслом есть! Но вас и поставили для того, чтобы хлеб с маслом они ели законный, а не за перекуры с дремотой. Сделали ездку - запиши. Поставь точку. Сделали другую - запиши еще. Вот для чего вас поставили!
Чуркин сказал, будто удивляясь, как можно не понимать таких очевидных вещей.
- А они говорят: "Ты жмешься за лишнюю ездку, будто эти деньги из твоего кармана".
- Правильно говорят! - сказал, усмехаясь, Чуркин. - Мне бы таких агитаторов!
- Они мне... одеколон подарили,- сказала девушка и заплакала.
А все засмеялись. Виктор тоже засмеялся.
Чуркин посмотрел на него теперь пристальней.
- А вы говорите: на работу! - с упреком сказал он Виктору.- Дадут вам работу, а вы жаловаться...
- Я не собираюсь жаловаться,- ответил Виктор. Ему неудобно было напоминать, что он писал о строительном техникуме и спрашивал, можно ли приехать. Но напомнить было необходимо.
- Да, помню я,- не дав ему договорить, отмахнулся Чуркин.- Все о вас помню. Детдомовец, так? Общественник, в роте был комсоргом, это вы, что ли, писали?
- Писал,- сказал Виктор, удивляясь, что секретарь мог запомнить такие подробности из его письма. Чуркин копался в бумагах на столе, наверное, искал это письмо или ответ на него. Не нашел, спросил мягко, глядя в глаза:
- Ну, в котлован хочешь?
- Да. В котлован,- сказал Виктор.
- Мастером? - спрашивал заботливо Чуркин.
- Если можно,- ответил Виктор, поддаваясь сочувствию Чуркина, так же искренне и прямо.
И тут вдруг Чуркин улыбнулся совсем по-дружески, показывая свои золотые зубы, и тем же, будто бы сочувствующим, но совсем с другими интонациями голосом произнес:
- Ничем помочь не смогу.
Это было неожиданно, будто обухом по голове.
Виктор растерялся. Он не смог и не хотел скрывать впечатления от слов Чуркина. Он не слишком рассчитывал, что его сразу назначат мастером, но для себя давно решил: работать надо идти только на плотину. Через отдел найма и увольнения это было труднее, звонок Чуркина значил больше.
Чуркин будто полюбовался произведенным эффектом, теперь он стал звонить в швейную мастерскую, спрашивал какую-то Иванову. Когда подошла Иванова, он объяснил, что нужно устроить ученицей одну девушку: "Она сейчас к вам зайдет. Ага".
Он разговаривал по телефону и почему-то подмигивал стоящему перед ним Виктору.
- Все хотят в котлован,- говорил он.- А она из котлована. Ну, спасибо, всего хорошего.
Чуркин велел девушке торопиться к этой Ивановой, быстро отпустил остальных и крикнул секретарше, что сходит пообедать домой. Девушка-секретарша выглянула из приемной, в руках у нее были хлеб и конфета. Она кивнула.
Чуркин направился к двери, спросил Виктора, будто знал, что он пойдет обязательно следом:
- Характеристика есть?
- Все есть.
- Долго был комсоргом?
- Два года.
- Так,- сказал Чуркин, выходя на улицу, щурясь от белого снега.
Он сказал, точно они были давно знакомы:
- Я вот тоже начальником цеха тут работал! - Он вздохнул и спросил, обедал ли сегодня Виктор.- Смирнов твоя фамилия? Сто тыщ Смирновых...
- Ну, а насчет работы? - сказал Виктор, не поражаясь ни редкой памяти Чуркина, ни такому странному разговору. Он начинал раздражаться.
Чуркин заметил эту перемену в голосе, посмотрел на него удивленно и вдруг предложил:
- Мне нужны комсомольские кадры, разве я не говорил? Мне нужны работяги, из таких, как ты... Ну?
И стоял, ждал ответа.
- Я же мастер,- сказал Виктор, соображая, чего хочет от него Чуркин.- Я строить приехал, я пойду в отдел кадров.
- Вольному воля,- сказал Чуркин без улыбки. - Но подумай. Через три дня комсомольская конференция, приходи послушай. Увидишь нашу работу. Будь здоров, тезка.
- Я пойду в отдел кадров! - крикнул Виктор.
Он направился в столовую, вспомнив вдруг, что ничего сегодня не ел.
Но он никак не мог прийти в себя после разговора с Чуркиным.
Он понимал, что его не особенно-то ждали, что таких, как он, много, "сто тыщ Смирновых", так сказал Чуркин. Это Чуркин прав. Все хотят примерно того же. Но ведь и он прав, что хотел в котлован. Виктор надеялся на помощь горкома комсомола, рассчитывая на свой диплом строителя.
"Осечка,- подумал он.- Буду разговаривать на месте, там виднее. Свет, что ли, клином сошелся на горкоме! Проживем и без Чуркина, тоже шишка на ровном месте".
Так он думал про Чуркина, но никак не мог по-настоящему разозлиться на него.
На улице орали песню обмороженными голосами:
Случилось так в Ярске на Ангаре,
Хватил я какого-то зе-лья!
А утром проснулся с похме-лья
У Я-рского мо-ря!..
На дверях столовой было крупно выведено мелом:
СЮДА НЕ ЗАРАСТЕТ!
В столовой Виктор долго читал меню, морщился, не соображая, что же обозначает "сам жареный".
"Мастер,- подумал он про Чуркина.- Начальник цеха... по обработке".
Он закрыл глаза, открыл. Было написано уже: "Сом жареный". Ему стало смешно. Он выбил сома и подумал: в конце концов его никто не торопит. Может подумать до комсомольской конференции.
Вечером Виктор снова пошел в девятнадцатое общежитие.
У общежития толпились мужчины. Виктора узнали, пропустили.
Нина была сонная. Не поднимая головы, с полузакрытыми глазами, она протянула Виктору руку, как для поцелуя.
- Не пропускали? - спросила Нина.- Просто на каждое женское общежитие в Ярске приходятся три мужских.
Кира Львовна убиралась в комнате и казалась озабоченной.
- Ребята днюют и ночуют здесь,- сказала она.
- А что такого? - ответила медленно Нина.- На улице мороз.
За стеной прозвучала гитара, и Нина села на постели с полузакрытыми глазами, почти лунатическими, растрепанная, красивая. Она шарила босыми ногами по полу, отыскивая тапочки.
- Пойду петь блатные песни. Вить, не уходи, я сейчас.
Кира Львовна бросила веник, села напротив Виктора и сердито стала объяснять, что с Нинкой и легко и тяжело. Когда они приехали, решили, что дежурить будут по очереди. Кира Львовна готовит, все хорошо, доходит очередь до Нинки: "Ой, девочки, что-то мы давно в столовую не ходили!"
- На днях прихожу с работы,- сказала Кира Львовна,- записка на столе: "Похороните на левом берегу". Я обмерла. Побежала по общежитию, даже на чердак заглянула, потом догадалась постучать к Усольцеву. Она там, конечно, и губы не забыла накрасить. Ох, как мне хотелось оттаскать ее за рыжий чуб! А она говорит: "А что, это я на всякий случай заготовила".
- У нее плохо все? - спросил Виктор, не зная, как точнее спросить.
- Как у всех,- сказала Кира Львовна, вздыхая.- Обыкновенные трудности.
Громко стукнув дверью, вернулась Нинка и принесла гитару. За ней пришли девушки из соседней комнаты. Появился Усольцев. Виктору он кивнул и сел на стул. Нина забралась с ногами на кровать, на подушку, и стала настраивать гитару.
- Ну, чего вам? - спросила она и, так как все молчали, начала бренчать что-то совсем непонятное. Вдруг замолкла, рассматривая струны. Запела: