Виновата ли я, виновата ли я,
Виновата ли я, что люблю.
Виновата ли я, что мой голос дрожал,
Когда пела я песни ему.
Голос у нее был несильный, совсем беззащитный, какой-то детский... Когда она пела, хотелось заглянуть ей в глаза.
Дорогая моя, ты не спи в эту ночь,
Ночью спать непростительный грех,
Ночью звезды горят, ночью ласки дарят,
Ночью все о любви говорят...
Так поют, когда все знают и про всех и про себя тоже. Становится больно, и пощипывает где-то под сердцем. Потому что правда не в этих словах, самих по себе только сентиментальных,- правда в том, как их поют. Как их чувствуют.
Так думал Виктор, рассеянно и туманно. У него кружилась голова от неожиданного, щемящего чувства близости ко всем, хотя были здесь пока только чужие.
А кто есть у него, кроме них? Старший лейтенант Кузьменко со своей женой! Да и помнил ли о нем Кузьменко? Хотя очень хотелось, чтобы помнил. Тогда было бы легче. Хоть кто-то помнит.
Как говорил солдат Грачев из их роты: "Хоть бы пустой конверт кто прислал, не письмо, не записку, на них может не быть времени, а пустой конверт. А я получил и знаю: меня вспомнили".
Среди путаных своих мыслей о Грачеве, среди ощущения Нинкиной песни, теплой комнаты, многих людей Виктор не заметил, не расслышал, как в комнату вошла девушка и сказала:
- Спасибо за плитку, приходите на макароны.
Он повернулся на голос, как и остальные, увидел ее светлую голову, большие, чуть раскосые глаза, ковбойку и брюки.
Она была поразительно неожиданна, и Виктор так удивился, что больше ничего и не запомнил.
- Опоздавшим достаются дырки от макарон,- сказала она и ушла.
Виктору показалось, что она посмеивалась, и вместе с тем она была очень серьезной. Наверное, у нее были густые ресницы и вызывающая привычка не стесняться чужого взгляда. Но, может, все это он придумал, потому что это он придумывал после того, как она ушла, а все молчали.
- Это Женька Голубка из семнадцатой. Там инженерши живут,- сказала Нина, опуская ноги с кровати и отыскивая на полу на ощупь тапочки. - Девчонки, я потом доиграю, я макарон хочу! Усольцев, Кирюха... Витя, ты тоже - пошли.
И она пошлепала на второй этаж со словами:
- Они там быстро все съедят, а я макарон хочу.
Виктор встал и пошел за всеми. Когда они вошли, Нинка, потом Кира Львовна, Виктор и последним пропустивший Виктора Усольцев, сразу же увидели, что в комнате тесно, все за столом, а на столе стоит дымящаяся кастрюля с макаронами.
Их приход шумно приветствовали, сдвинулись, очищая место, но Виктор, садясь, успел рассмотреть комнату, где все было обжито, стояли две кровати, радиола "Урал" и на стене была полочка с книгами.
- Юрочка Николаевич! Юрочка Николаевич! - говорила одна из девушек, худенькая, в круглых, старомодных очках.- Толкните Женьку, пусть кормит гостей, она сегодня дежурная.
- ДПШ,- произнес длинный парень рядом с Виктором.- Мы говорили: ДПШ - дежурный по школе. А расшифровывали так: дам по шее.
- Леша, о чем ты при гостях? - спрашивает худенькая девушка в старомодных очках, которую называли Верой.- Включи лучше радиолу, люди хотят слушать не тебя, а музыку.
Виктор сидит, смотрит на макароны, от которых плывет густой пар, и знает, что стоит поднять глаза - и он увидит Женьку.
Ему легко было бы сейчас ее рассмотреть, но вот он поднимает глаза и не может увидеть, какая она. Он просто видит ее, не замечая никаких подробностей, просто всю ее, и только. Ему неудобно так долго глядеть. Он уставился в макароны, в тарелку - на тарелке зеленым выведено: "Общепит",- и снова ничего не знает о ней, только то, что она сидит напротив. Она засмеялась, что-то произнесла насчет собак ("Собаки ходят мехом наружу"), двинула стулом и предложила кому-то еще макарон. А он копается вилкой в макаронах и знает, как она сидит напротив, как дышит, как смотрит и как движется. Хотя он совсем не глядит на нее.
Ему странно, что он все о ней знает. Может, он ее где-нибудь встречал? Он поднимает на нее глаза, он хотел бы ее спросить: "Откуда вы?"
- Юрочка Николаевич, сделайте музыку тише! Под нами живут женатики, они будут стучать щеткой в потолок!
- Вы работаете в УПП? - спрашивают кого-то.
- УПП - управление подсобными предприятиями.
- УПП - управление постоянного простоя.
- В УППе была собака, он ее убил! - кричит Лешка Жуховец, длинный парень.
Теперь Виктор отрывается от макарон, чтобы опять посмотреть на Женю. Он дает себе слово, что это будет коротко, как огонь маяка: раз-два-три - и потухло. Но он видит ее встречный взгляд и вдруг спрашивает:
- Вы откуда?
- Что? - говорит Женя, наклоняясь в сторону Виктора и раскрывая еще больше большие глаза.- Вы что-то спрашивали?
Худенькая Вера кричит:
- Кому макароны, последние? Когда дарили кастрюлю, мы завопили: "Ой, какая большая!" А сейчас говорим: "Ой, какая маленькая!"
- Вы откуда? - спрашивает Виктор, желая, чтобы его не слышал никто, кроме нее, но так, наверное, невозможно.
Его никто не слышит, но она не слышит также.
- Ничего не пойму,- говорит, удивляясь, Женя.- Он чего-то просит, дайте ему макарон!
Нинка кричит Виктору в ухо:
- Мне легче на правый берег съездить и взять десять проб, чем мыть посуду. У нас один знакомый, чтобы не мыть посуду, все время покупал новую. Представляешь, сколько у него было посуды?
- Почему-то я вас знаю,- говорит Виктор, растерянно улыбаясь среди общего разговора, ничего не видя, кроме Жени, но и ее не видя, а просто зная, что она здесь.- Может, мы где-то встречались? - говорит он.
- Юрочка Николаевич, принесите с окна компот "Ткемали"!
- Что? - спрашивает Женя, напрягаясь и морща лоб.- Что вы знаете!
Все произносят "у-у-у", встречая трехлитровую банку компота, потому что Ярск уже год ест сливовый компот "Ткемали". К тому же дело перед получкой.
"Откуда ты? - думает Виктор, глядя на Женю.- Ведь я же тебя знал и эту твою улыбку, смех".
Ему кажется, что он может сказать жестами среди общего шума то, что он хочет. Он показывает руками на себя, на нее, кивает головой, стараясь выразить, по-видимому, что-то понятное и веселое.
Она крутит головой и морщит нос, улыбаясь ему. Потом она уже не смеется, а глядит на него неподвижно, почти беспокойно: ей непонятно, чего этот человек от нее хочет. Вот чего хочет Юрочка Николаевич, молоденький, стриженый, с румянцем во всю щеку, она знает. Он может на спор съесть трехлитровую банку "Ткемали", а потом еще...
Женя кричит:
- Юрочка Николаевич, спорим, что ты не съешь всю "Ткемали"?
- Съем,- говорит Юрочка Николаевич.
Кто-то открывает дверь и произносит:
- Ой, девочки, там на лестнице лежит пьяный! Раньше он был внизу, а теперь оставил ботинки и приполз на второй этаж! Вдруг до двери доползет?
Все высыпают в коридор, поднимают пьяного и относят на первый этаж.
- Привет, дядя! - говорят ему и возвращаются в комнату.
Стол отодвигают в сторону, начинают танцевать.
Виктор смотрит из своего угла. Он видит, как к Жене сразу же подходит длинный Жуховец. Он белобрыс, у него диковатые остановившиеся глаза. Но Женя кивает и доверчиво кладет свою руку на плечо ему. Усольцев танцует с Нинкой и будто бы незаметно целует ее в волосы и в ухо. Юрочка Николаевич, наверное, не умеет танцевать, он сидит и ест сливу "Ткемали", ритмично выплевывая косточки. Кира Львовна копается в библиотечке.
Очкастая Вера танцует с очень модным, корректным юношей - они все называют его Рахмаша. Он тих, спокоен. Когда ему что-нибудь говорят, лишь медленно улыбается.
Ему говорят:
- Рахмаш, ты будешь выступать на комсомольской конференции? Ты же в комитете!
- Рахмаша не будет выступать, он не любит популярности.
- Неправда, он любит популярность!
- Рахмаш, ты действительно не хочешь оставаться в комитете?
- Не хочет, и говорю вам - это мешает основной работе.
- Смотря что считать основной!
- Рахмаша не хочет политической карьеры,- говорит Жуховец.
Женя почему-то сердится на Жуховца и уходит от него. Она видит стоящего Виктора и говорит:
- Вы не танцуете? Почему вы не танцуете?
- Не хочу,- говорит он.
Он бы очень хотел ей сказать: "Ведь я вас знаю. Я все о вас знаю, я даже с вами танцевал!" - "Нет",- ответила бы она.
- Да, у нас тесно, и стол мешает,- говорит она рассеянно.- Вы знаете, такой странный стол: он всю ночь ползает по комнате. Да, да,- говорит Женя, взглядывая в его глаза уже совсем печально.- Никто не знает, где этот стол будет к утру.
В дверь кричат:
- Девочки, он опять тут! - Это про пьяного.- Он ползет по коридору!
Все идут в коридор и сносят пьяного на первый этаж.
Потом потихоньку расходятся.
Виктор идет по центральной улице и думает: "Так странно. Сегодня все так странно. Блестящий лед, огни в морозной дымке... Я только вчера это видел, но не знал, что это так странно". Он проходит улицу мгновенно и, пройдя, совсем не удивляется, а думает: "Как странно. Женя? Откуда она? Она, наверное, им всем нравится".
В гостинице он заворачивается в одеяло и впервые за последние дни так крепко засыпает.
Комсомольская конференция проходила в большом клубе на краю Ярска. На фасаде висел лозунг: "Коммунизм - это есть Советская власть плюс электрификация всей страны".
Виктор поднялся рано. Да вся гостиница поднималась рано: демобилизованные солдаты и моряки вставали в первую смену, громко разговаривали и топали сапогами.
Кто-то пел: "Эх, казармочка-казарма, породнились мы с тобой..."
И все-таки Виктор опоздал к началу конференции, потому что потерял целый час в столовке. Он сел в конце, на предпоследний ряд с краю, но было все видно и слышно. Человек говорил с трибуны:
- ...У нас много демобилизованных, люди ехали строить Ярскую ГЭС, а что вышло? С работой плохо, у людей не хватает теплой одежды, уже поморозились многие...
Через форточку залетел воробей. Он прошел по рядам, чуть не задевая за головы, долетел до сцены и повернул обратно.
Его пытались поймать, кто-то закричал из зала: "Пусть греется!"
- Скажите о достижениях! - бросили из первого ряда.
- Тише, товарищи,- сказал председательствующий Чуркин.- Давайте внимание! Достижений у нас много. Все знают, какую роль сыграли комсомольцы Ярска. Взять хотя бы мухинскую эстакаду... Но, чтобы было лучше, надо поговорить и о недостатках. О том, что нам сегодня мешает.
- ...В клубе не греют батареи,- продолжал оратор,- а мы собрали вечер пенсионеров, чтобы встретились, так сказать, поколения. А люди пришли и смотрят, как бы скорее удрать, потому что рот открыть морозно! Ну, вот воробей, птица, и та тепла требует... А мы с людьми работаем...- Оратор сошел с трибуны.
Теперь говорили другие, а Виктор глядел вокруг, замечая, что многие пришли в рабочих куртках и валенках, кое-кто записывает, но слушают все внимательно. "...Свет - заходишь в общежитие - горит. Людей нет, а свет горит. Что это? Растрата!"
- Не трать время! - кричат оратору.
Чуркин отвечает на записки: "Удрали из Ярска многие комсомольцы. Что будем делать?"
Чуркин глядит в зал и отвечает:
- Удрали многие. За последние три года ушло и уволилось более шести тысяч человек. Среди них немало комсомольцев...
- Есть предложение,- говорит кто-то из первого ряда,- писать по месту их бывшей работы о дезертирстве или в "Комсомольскую правду".
- Я целиком поддерживаю это предложение, - размеренно говорит Чуркин. - Теперь спрашивают: "Почему запретили сатирический листок "Корчеватель" и не слишком ли много стало в Ярске пьянства?" Да, за последний месяц милицией задержано двести сорок человек. Хулиганство и пьянство увеличились после приезда пополнения. Кстати, товарищ Петренко, пройдите на сцену,- сказал Чуркин.- Петренко здесь? - спросил он, вглядываясь в зал.
- Я слова не просил! - крикнул человек недалеко от Виктора.
- Все равно. Вас просят пройти на сцену.
- Зачем? - спросил с места Петренко.
Чуркин взял со стола бумажку, сказал:
- А вот записка поступила: "Петренко пришел на конференцию в нетрезвом виде". Это правда?
- А вы спросите того, кто писал! - крикнул Петренко.
Все повернулись в его сторону.
- А чего же ты сам прячешься? Выйди и покажись людям!
Петренко поднялся с места, белесый, бородатый, в комбинезоне и в сапогах.
Сидящие теперь смотрели на него.
- По одной досочке,- сказал кто-то.
Петренко пошел на трибуну. Молча встал.
- Дыхни, братишка, в микрофон.
Петренко стоял на трибуне и молчал.
- Собрал все силы,- сказал какой-то шутник в первом ряду.
- Лишить мандата! - крикнули другие.
- Я за ЛЭП скажу,- тихо произнес Петренко,- я только скажу, а потом что хотите. Ребята, тяжело у нас сейчас, вот какая история...
В зале стало тихо, никто не рискнул перебить его.
- ...Комсомольской организации фактически не существует. Живем, как первобытные люди, при коптилках. Картежники. От одних избавляемся - нам отдел кадров других направляет, потому что здесь, в Ярске, в центре, их боятся принимать, а тайга, мол, все стерпит... А семейные? Им негде жить. Недавно свадьбу играли, угол им куском брезента отгородили, и все. Плодитесь, размножайтесь...- Он вздохнул, оглядел зал.- А людям нужны условия, чтобы заинтересованность была. Да я вот тоже...- сказал Петренко и пошел со сцены на свое место.
- Леонид Жуховец, редактор "Корчевателя",- сказал Чуркин.
Виктор не глядел на сцену и не сразу понял, кто такой редактор "Корчевателя". Но когда он увидел Жуховца, тут же вспомнил женское общежитие, белобрысого парня с диковатыми глазами.
- Был "Корчеватель", да не стало: зубы ему обломали,- сказал Жуховец, еще не дойдя до микрофона, и первые его слова пропали в первых рядах.
- Громче! - крикнули из зала.
- Я говорю, что не редактор я,- сказал Жуховец в микрофон так близко, что голос его теперь исказился и загудел.- Я говорю, что нет сатиры на Ярской ГЭС.
- Вы за себя говорите! - раздался тот же голос.
- Тише, давайте внимание! - Чуркин постучал карандашом по графину.
- Я люблю Ярск,- сказал Жуховец, поворачиваясь лицом к Чуркину, потом к залу.- Это мой единственный дом, другого про запас не держу. У одной девушки-инженера есть в тетрадке такие стихи: "Мы уходим туда, где тайга, мы уходим туда, где снега, оставляя родное жилье, управдомам сдавая ключи. Да, столица, во имя твое покидают тебя москвичи..."
Кто-то в зале захлопал, кто-то крикнул: "Конкретнее!"
- Нечего в кошки-мышки нам играть,- говорил Жуховец горячо.- Вы же умные, вы же знаете, как трудно нам работать! Петренко вышел сюда, говорят, он выпивши, но ведь на ЛЭПе черт знает что делается. И я с Петренко до "Корчевателя" вместе работал. Я же знаю, он правду говорит! Да что ЛЭП, можно ближе копнуть... Вот видите, начальник стройки Шварц сидит, и Лялин от постройкома. Вы думаете, они ничего не знают? Что солдаты в гостинице живут, что один клуб на пятьдесят тыщ человек, в столовку не достоишься?.. Да, люди пьют водку не оттого, что им этого хочется, мы ведь, кроме сивухи, ничего для них не придумали! Был тут один из центра, помните? Он с нами беседовал, называл подвигом наш труд, а потом сказал: "Ну, а теперь можно отдыхать и веселиться после работы!" Я подумал: "А где веселиться?" Вот оттого пьют и уезжают из Ярска, все по этой причине...
Жуховец закашлялся, вынул платок, но в зале сидели тихо.
- Говорят: пусть бегут, это слабые, да? А я вот за слабых... Товарищ Шварц гордится, что он начинал строить в палатках, а нам, мол, подавай дворцы. Не знаю, я дворцов не видел, а наши ярские девчонки ходят в холодные уборные и оттого все болеют...
- Регламент! - закричали из первого ряда.- Регламент!
- Пускай говорит! - крикнули сзади.
- Затянем конференцию, товарищи!
- Согласны затянуть! Раз в год!..
- Да я кончил,- сказал Жуховец.- Тут спрашивали про "Корчеватель", вот я и решил сказать несколько слов. Сократили нам "Корчеватель", будто бы как всякие листки и газетки. Но я... я только хотел сказать, что в лице "Корчевателя" мы потеряли пару добрых рук, одну из тех, которые строили Ярск.
Жуховец ушел. После него выступали другие, а потом Чуркин объявил перерыв.
Виктор медленно выходил со всеми из зала, оглядываясь и надеясь увидеть Женю. Он почему-то думал, что она здесь.
Он скользил взглядом по лицам ребят и девушек, не останавливаясь ни на одном и зная точно, что Женю он пропустить не может.
Он думал о стихах, взятых, наверное, из ее тетради. Что это за стихи? Чьи они?
Так он раздумывал, проходя в фойе между группами ребят, увидел издали Киру Львовну рядом с Усольцевым, но подходить к ним не стал. Откуда-то сбоку появился Чуркин, улыбаясь своей золотой, вовсе не неприятной улыбкой.
- Пришел? - спросил он, как-то особенно ухмыляясь.
- Как полагается,- ответил Виктор без всякого дружелюбия.- Хотел посмотреть.
Чуркин кивнул и снял несколько пылинок с темно-синего своего праздничного костюма.
- Тут на зуб не попадайся, тут народ острый,- сказал он.- В армии-то поспокойнее небось на таких конференциях.
- Да,- ответил Виктор. - Но там порядка больше.
- Конечно, больше,- подтвердил Чуркин.- Важно, что люди об этом говорят. За год накопилось, сейчас еще и не такое скажут. Потом Шварц им будет отвечать. И Лялин.
- Шварц - начальник стройки? - спросил Виктор.
Чуркин посмотрел на него, усмехнувшись.
- Поработаешь - узнаешь. Шварц - деловой человек, его все знают.
"Поработаешь тут",- подумал Виктор, вспоминая, где он успел побывать за эти несколько дней, спрашивая работу.
Его посылали в УГЭ, в УСОС, в ЗУЗП, в УПП и еще в какие-то организации, названий которых он до конца не понимал.
Иногда обрадованно восклицали: "Работа? Конечно же, есть работа, сейчас поговорим и оформим!" И предлагали дальний леспромхоз или инструктором в ДОСААФ.
Горячо и серьезно убеждали, что лучшая молодежь идет к ним, а не в котлован, в котором сейчас и делать-то нечего, кроме как класть бетон. А что интересного класть бетон?
Виктор научился по интонации, обрадованной или просительной, заранее угадывать то, что ему предложат. Он отвечал: "Я подумаю".
Был он и у начальника управления ЛЭПом, и там тоже отказали. Сейчас Виктор вспомнил об этом.
- Жалко, что так с Петренко вышло,- сказал Виктор.
- Да? - спросил Чуркин, оглядываясь.- Тебе в буфете ничего не надо? Там яблоки привезли, колбасу.
Виктор покачал головой, но пошел за Чуркиным, почему-то испугавшись, что тот уйдет и он снова останется один.
- Своему пацану яблок хочу взять, а то наши женщины пронюхали, подъезд штурмуют.
- Он давно на ЛЭПе? - опять спросил Виктор.
- Вот поезжай,- сказал Чуркин, становясь в очередь и все оглядываясь.- Помоги им. У нас в горкоме двух человек не хватает. Как хороший парень, так рвется на производство: я, говорит, не писаниной заниматься сюда приехал. Будто в котловане тяжело, а в горкоме так себе... Вот попробуй, узнаешь!