- Ну что это такое! Передовая, образованная женщина!.. Произносит речи о коммунистической морали, о социалистических отношениях между людьми. А сама до макушки набита мещанскими понятиями - Петр метался по тесной комнатушке Казалось, он страдал больше, чем я сам, - Я понимаю тебя, Алеша, и глубоко сочувствую: чем выше взлет, тем страшнее падение. Нет ничего больнее потери веры в человека. Обнаружить подлость в подлеце - это закономерно: на то он и подлец. Но подлость, обнаруженная в человеке, которого ты считал высоким и достойным, обезоруживает. Женя представлялась мне умной и незаурядной девушкой. Странно, что она так поступила...
- Ничего странного я в этом не вижу, - заявил Трифон. - Просто она дрянь. А мамашу ее я бы судил общественным судом. Да, да! Вызвал бы ее на наш суд и влепил бы по самой строгой статье. Я бы ей сказал все, что о ней думаю!
Анна одернула его:
- Ну, раскипятился! Остынь! Может, Женя совсем и не виновата. Может, ей пригрозили. У нее ведь жених был до тебя, Алеша. Женя мне сама говорила. Конечно, это предательство, ребята, со стороны Жени. Но я не верю, что она предательница. Вот не верю - и все! Не может она умышленно сделать человеку зло.
- Много ты понимаешь!.. - проворчал Трифон и легонько толкнул ее за ширму. - Надень халат. Совсем стыд потеряла...
- Да, история... - задумчиво произнес Петр. Он поставил ногу на табуретку, облокотился на колено. - Печальная эта история. Вся беда в том, ребята, что родители, как правило, переоценивают своих детей. Они наделяют их талантами, которых нет и в помине. А однажды наделив, трудно уже от этого мифа отказаться - ведь об одаренности сына или дочери извещены знакомые, соседи, сослуживцы. И детям волей-неволей приходится носить башмаки не по ноге. Морщится, хромает, но. сукин сын, носит, даже гордится своей исключительностью. - Петр взглянул на меня. - У твоей Жени хороший голос, кажется?
- Да, - сказал я. - Мать решила во что бы то ни стало устроить ее в консерваторию. Один раз Женя уже пыталась, но не прошла.
- Вот видишь! - Петр оживился. - Этакая происходит метаморфоза, друзья! Отец, скажем, родился от неграмотной женщины, в деревне. Талант, самородок. Советская власть заметила, помогла выбиться в люди. Но жизнь он пропахал на большую глубину, черной работы не избегал. Прошел "огни и воды" - ФЗУ, погрузка вагонов, вечерняя школа, кружка сладкого кипятку с черным хлебом, тяжелый труд. И добился положения согласно своим достоинствам. Но своих детей по этой дороге не поведет, пожалеет. Я, мол, пахал, а они пусть легкий хлеб едят. Тогда и наводняют дом учителями разного рода благородных профессий... Хочешь, Алеша, я поеду к отцу Жени и поговорю с ним по душам? По-мужски, по-советски как коммунист с коммунистом?
- Вот хорошо бы! - Анка выбежала из-за ширмы; она была в халате, голова затянута косынкой. - Петр, миленький, поезжай!
- Лишний раз унижаться, - буркнул Трифон. - Я против. По-моему, надо вызвать Женю и спросить ее начистоту. И сделать это завтра же. Послушаем, что она скажет. Такие дела оставлять без внимания нельзя.
- Так она к тебе и поедет, - возразила Анка. - Очень ты ей нужен.
- Силой привезу, - свирепо проговорил Трифон. - Обещала человеку, зазывала - держи ответ. Да, да. Алеша для нее не собачка, которую можно поманить - прибежит, прогнать - убежит.Он не хуже ее, а лучше. Он строитель, из него выйдет большой мастер. А из нее неизвестно еще что получится.
- Господи, сколько же в жизни неладного, несправедливого!.. - Казалось, Анка сейчас расплачется от отчаяния.
Трифон не унимался. Загребая пятерней рыжие свои космы, он выкрикивал гневные обличительные слова:
- Мы напишем ей длинное письмо. Коллективное. Мы ей скажем, что она своим поведением оскорбила не только Алешу, но и нас всех. Что она поколебала нашу веру в человека, в дружбу, в товарищество. Приходя к нам, она, выходит, надевала на себя фальшивую личину, играла в дружбу. Что так настоящие люди не поступают и что мы все, Алешины друзья, клеймим ее позором! Вот что мы напишем. А копию письма пошлем в комитет комсомола института, пусть разберутся...
Все, что они говорили, пролетало мимо, не затрагивая меня. Я чувствовал утомление, опустошенность. меня клонило ко сну, хотелось скорее лечь.
- Ничего этого делать не надо. - сказал я. - Бесполезно. Откровенно говоря, я не очень-то верил, что из этой затеи может что-нибудь получиться.
Петр приблизился ко мне вплотную.
- В таком случае, Алеша, пускай все случившееся будет горном, в котором закалится твой характер. Одним словом, мужайся, Алексей Токарев! ..
Анка вдруг встрепенулась. Скорее чутьем, чем слухом, она уловила приближающиеся шаги. Подбежав к двери, растворила.
В комнату вошел солдат с чемоданом и сумкой в руках. За ним переступила порог Женя.
- Куда поставить? - спросил солдат, оглядываясь. Только теперь я узнал в нем шофера генерала Каверина.
- Вон туда, в угол. - указала Женя и расстегнула пальто.
Солдат поставил вещи на указанное место, выпрямился и сказал нам:
- Здравствуйте. - Затем озабоченно обернулся к Жене: - Я поеду. До свиданья.
- Спасибо, Володя, - сказала она. провожая его до двери.
Обернувшись, она обвела нас усталым взглядом, улыбнулась тихо и печально, бледная, немного смущенная.
- Что смотрите? Не ждали?..
XII
ЖЕНЯ: Повернувшись к окну, я увидела мелькнувшую в просветах ветвей голову Алеши. Он чуть откинул ее назад, как бегун перед финишной лентой. Я узнала бы эту голову среди тысячной толпы. И поняла все, что произошло, и меня охватил ужас...
- Что с вами? - со сдержанным раздражением спросил Сигизмунд Львович. Я не заметила, как перестала петь. - Женя, вы что, онемели?
- Я не буду петь, - бросила я ему, лихорадочно соображая, что теперь будет и что мне предпринять.
Сигизмунд Львович подпрыгнул на стуле.
- То есть как это не будете?
- Не буду - и все. Не хочу. Отстаньте от меня!
Мне казалось, что именно он, Сигизмунд Львович, виноват во всем, и я не могла скрыть своей неприязни к нему. Я нагрубила ему с каким-то наслаждением за все надругательства над моим голосишком, за лицемерие: ведь он отлично знал, что из меня никогда не выйдет певицы, но упорно твердил о моем даровании - только бы не обидеть маму.
Я бросилась из зала. Но Сигизмунд Львович, проворно опередив меня, преградил дорогу. Усики его встали торчком.
- Может быть, мне вообще больше не приезжать к вам? Вы это хотели сказать?
- Именно это! Не приезжайте. Я буду счастлива. Я не хочу слышать ваш голос, вашу музыку, не могу видеть вашу бабочку, ваши усики, ваши пальцы на клавишах!
Сигизмунд Львович взмахнул руками перед моим лицом.
- Я счастлив, что не буду больше видеть вас! - крикнул он, заливаясь краской. - Не буду слышать ваш голос. Он у меня вот где сидит, в горле! - Учитель схватился за бабочку. - У меня от него мурашки по телу идут. Певица!..
На крик вбежала мама.
- Сигизмунд Львович, что случилось? Успокойтесь. Пожалуйста, успокойтесь. Не сердитесь на нее.
Сигизмунд Львович кинулся в кресло и закачался, сжав голову ладонями.
- Бился, мучился, сил не жалел - и вот награда! Как после этого думать о справедливости? Есть она на свете? Ай-яй-яй!..
Мама взяла меня за плечи.
- Что ты опять натворила?
Я отстранилась от нее.
- Зачем ты сказала неправду? Приходил Алеша, а ты сказала, что это молочница. Как ты смогла так поступить?.. Это подлость! Ты знаешь, зачем он приходил?
Мама немного растерялась от моего натиска.
- Вы оба сошли с ума, - глухо сказала она.
Глаза мои сузились от злости.
- Я поражаюсь, как ты можешь читать студентам лекции о воспитании чувств, о красоте отношений, если сама своими руками разрушаешь все это!
Мама в замешательстве оглянулась на Сигизмунда Львовича.
- Что ты мелешь?
Я наступала:
- Почему ты не пустила его ко мне? Почему не позвала меня?
- Незачем!
- Выкинула за дверь, предварительно прочитав лекцию о благородстве! Доктор филологических наук! "Вам надо устраивать свою жизнь... Женя должна поступить в консерваторию". И так далее... Не пойду я в консерваторию, мне нечего там делать. А свою жизнь мы устроим сами. Я уйду из дома!
Мама приложила ладони к вискам, в изнеможении прикрыла глаза.
- Что же это такое, боже мой!.. Бред какой-то. Она совсем рехнулась. - Приотворила дверь, крикнула: - Гриша! Гриша, иди скорее сюда!
Папа встревоженно заглянул в зал. Мать показала на меня рукой, простонала:
- Послушай, какой бред она несет. Задумала бежать из дома. К тому парню...
- Что? - Папа, недоумевая, посмотрел на меня. - Бежать? Этого еще не хватало!..
Я рванулась к нему.
- Папа, послушай...
Но он отстранил меня.
- Марш наверх. Живо! Нюша, заприте ее и не выпускайте. Пусть опомнится. Ты слышала, что я сказал?..
Я поняла, что сражение проиграно. В серьезные моменты папа всегда вставал на сторону мамы. Я послушалась, но не покорилась. Нюша, добрый конвоир, проводила меня наверх, в мою комнату. В заточение.
- Посиди до вечера, а там спустишься к ужину. Лаской-то скорее возьмешь, чем угрозами. Вон ведь как намаялась, глаза ввалились... Ляг, усни - и все пройдет. Дверь запирать не буду. Эх.
Женя!.. - Она покачала головой. - Вижу, уж не девочка ты...
Я долго кружила по комнате, толкалась из угла в угол, не зная, что предпринять. Я думаю, для человека нет ничего страшнее губительной формулы: "лишение свободы". Даже если это лишение продлится всего один день, один час. А если лишить свободы надолго, всерьез?..
Я представила себе Алешу, его глаза, в которых остановился ужас, его руки, обхватившие голову, потому что мысли жгли ему мозг, и содрогнулась от боли и стыда. Я любила его до отчаяния, до изнеможения. Я больше не любила ни папу, ни маму - был только он... И я должна быть рядом с ним, чего бы это мне ни стоило!
Стены, обступившие меня с четырех сторон, казались ненавистными. Брошенная в запале фраза "уйду из дома" приобрела действенный смысл.
Я выдвинула из-под кровати старый, потертый чемодан, вытряхнула всякое старье и накидала в него вещи, какие оказались под рукой. В сумку я сложила белье, учебники и тетради. Потом я увидела медведя, сделанного из мохнатой материи. Большой и добрый, он одиноко сидел за кроватью на стульчике, с грустью смотрел на меня стеклянными глазами, протягивая ко мне лапы, точно просил, чтобы я взяла его с собой. Этому медведю пятнадцать лет. Папа привез его из Германии в конце войны, когда я была еще девочкой. Медведь недовольно урчал, если его опрокидывали на спину. Он и сейчас заурчал - я нечаянно задела стульчик коленкой.
"Не плачь, зверь, не оставлю тебя, возьму с собой..."- утешила я его мысленно.
Мне вдруг сделалось грустно от того, что детство осталось далеко позади, наступила иная пора жизни и приходится совершать поступки, которых я и предвидеть не могла.
Нюша позвала ужинать. Я спросила:
- Володя еще не уехал?
- С машиной возится.
- Попроси его подойти к окну.
- Зачем он тебе? Что ты надумала. Женя? Не дури, слышишь? Звать его не стану, не хочу грех на душу брать... И вещи собрала!.. Уйду скорее от греха подальше - ничего не видела и не слышала. Господи, что же это творится!.. - Нюша перекрестилась и заспешила к выходу.
Я задержала ее.
- Скажи Володе, чтобы подошел. Ну, пожалуйста, няня, милая... Хочешь, на колени перед тобой встану?
Нюша уткнулась мне в шею и всхлипнула.
- Девочка моя несчастная! Что будет с матерью, с отцом? Подумай...
- Нюша!.. - прошептала я, нетерпеливо притопнув ногой.
- Ну, хорошо, хорошо, скажу. Только ты меня не выдавай! Я в твоем деле не участница. Ужинать-то пойдешь, или сюда принести?
- Не надо.
Через полчаса под окном тихонечко посвистели. Под березой стоял Володя. Он спросил шепотом:
- Тебе чего?
- Ты в город скоро поедешь?
- Запасное колесо смонтирую и поеду.
- Возьмешь меня с собой?
Шофер некоторое время молчал.
- Мне же влетит, - прошелестел из темноты его шепот.
- Ты испугался?
- Нет.
- Тогда лови мой чемодан.
Я выкинула чемодан, сумку и медведя. Он ловко поймал их.
- А когда будешь выезжать, свистни, я спущусь.
Окно мое выходило на крышу крыльца, а рядом с крыльцом росла старая ель, раскинув опахала ветвей. Девчонкой я частенько пользовалась этим путем. Сейчас он уводил меня в новую жизнь. Я даже не задумывалась, какая она будет, новая жизнь, легкая или тяжелая, богатая или бедная. Знала одно: счастливая.
XIII
АЛЕША: Появление Жени вызвало не то что замешательство, а какое-то неловкое, томительное молчание. Каждому необходимо было осмыслить случившееся. Женя, застенчиво улыбаясь, оглядывала нас, а мы напряженно и пытливо смотрели на нее. Не отходя от стены, я лишь повернул голову в ее сторону. Чувства мои как будто погасли, и все, что здесь происходило, казалось призрачным, непонятным, ничуть меня не касалось, - все душевные силы были истрачены. Я был точно пустой. Женя поняла мое состояние. Она подошла но мне, прислонилась, как и я, спиной к стене, коснулась пальцами моей руки.
- Будет трудно, - сказал я.
- Знаю.
- Подумай.
- Я все продумала.
Первой встрепенулась Анка. Подлетев к Жене, она обняла ее и, беспорядочно целуя, заплакала.
- Женька, противная! - проворчала она. - Мы тут не знали, что и думать. Ругались из-за тебя. Я знала, что ты хорошая!.. - Не выпуская Женю из объятий, она с укором и торжеством поглядела на мужа.
Трифон откинул со лба рыжие кольца, шагнул к Жене, громадный, в трусах и в майке.
- Женя, я о тебе говорил плохо, извиняюсь. - Губы его растянула примирительная, шалая улыбка. - А ты, оказывается, стоящий парень. - Называя Женю парнем, он тем самым ставил ей самую высшую оценку.
- Молодчина, Женька, спасибо! - сказал Петр. Он оторвал ее от стены и взяв на руки, вскинул под потолок. - Это черт знает как хорошо, что ты будешь жить у нас, здесь! - Я догадался, почему он был так радостно возбужден: Женю будет навещать Елена Белая. - Надо бы отметить такое событие, - предложил он. - Трифон, сбегай купи бутылочку!
- Где ее возьмешь? Время двенадцатый час, а нынче воскресенье. Разве что по комнатам по-бегать, остатки собрать...
- Иди собирай, - сказала Анка. - Я закусить приготовлю...
Оживление, вызванное приходом Жени, было каким-то судорожным, неестественным, - ребята растерялись от неожиданности. Анка и Трифон убежали организовывать угощение. Мы остались втроем. Петр курил сигарету за сигаретой. Молчаливая и добрая улыбка светилась в его черных глазах.
- Интересно мы живем, ребята, - проговорил он. - Удивительно и неспокойно. Успокоение умерщвляет порывы, без порывов нет юности, без юности нет великих начинаний, нет революций!.. Да, да! Молодость не терпит рутины, она должна быть свободна, как ветер. Тогда она совершит невиданное! - Он приблизился к Жене. - Не предполагал, что у этого хрупкого и с виду робкого человечка такое смелое сердце. Я искренне завидую тебе, Алеша...
Как к перенесшему кризис больному медленно возвращаются силы и на лице, сменяя бледность, проступают живые краски, так и ко мне возвратились отхлынувшие было чувства. Невозможно было поверить, что Женя приехала ко мне, навсегда! И не верить нельзя: вот она стоит передо мной близкая, живая - протяни руку, и ты ощутишь ее плечо, шею, волосы. Я не знал, как выразить ей свою преданность...
Прибежала Анка. На большой сковороде в расплывшемся белке маленькими яркими подсолнухами цвели желтки.
- Я так рада. Женя, что ты приехала, до невозможности! - Анка расставляла тарелки. - Теперь совместно будем с мужиками воевать, теперь нас голыми руками не возьмешь, не накричишь - нас двое! Постоять за себя сумеем!..
Трифон обошел все комнаты, сходил в соседний барак, к женатым, и в конце концов принес две бутылки.
- Ругайте как хотите, а придется пить ерша. Тут и водка, и портвейн, и коньяк, и перцовка, и тархун, и еще что-то, ликер какой-то, позабыл. У кого что было, все забрал и слил. Какой получился букет, разбирайтесь сами...
Женя приподняла бутылку, разглядывая ее на свет.
- Молодец, Трифон, не растерялся! Разные вина пила, но такого - никогда. Пусть и в нашей жизни будет много всего - и горького и сладкого!..
Следом за Трифоном громоздко вдвинулась в комнату тетя Даша.
- Женечка! - заговорила она протяжным голосом, готовым перейти в плач. - Жить к нам переехала, насовсем? Не забоялась, девочка?
- чего мне бояться, тетя Даша!
- Да, да... Ах ты, батюшки. А у нас и не прибрано, не готово... Но ты не робей. Это место счастливое. Сколько пар начинали здесь жизнь! И какие хорошие семьи получались!.. - Она смотрела на Женю по-матерински ласково и горестно. - И радость меня берет: любите, значит, друг дружку без оглядки, и сердце ноет от жалости - молоденькие-то вы какие, прямо дети! - Кончиком платка она смахнула с глаз набежавшие слезы, пальцами прижала задрожавшие губы. Потом обернулась к Анке: - Вот что, Анка, и ты, Трифон, сгребайте свои манатки и перебирайтесь ко мне. Негоже двум семьям в одном гнезде находиться.
Женя бросилась к комендантше.
- Зачем же вам стеснять себя, тетя Даша! Мы проживем и так. Скажи ей, Алеша...
- Теснотой меня не испугаешь. Женя. - Тетя Даша пошутила; - Кроме тесноты могилы, никакой другой тесноты не боюсь. Сколько у меня перебывало таких пар - не перечесть! Поживут, оперятся - и в большой полет. Счастливый путь! До весны проживем, недолго осталось, а там переселимся в новые дома. Очередь наша подошла, ребятишки!..
Петр кинул в угол рта сигарету - быть может, десятую. Вокруг лампы клубился дым. Тетя Даша рассердилась.
- Ты бросишь когда-нибудь дымить? Минуту не можешь чистым воздухом подышать!
Петр послушно загасил окурок и отодвинул от себя пачку с сигаретами.
Трифон привык к этому месту, и переселяться ему, видимо, не хотелось. Он вопросительно взглянул на Петра.
- Придется перейти, Трифон.
Должно быть, Петр и тетя Даша заранее договорились. Трифон пожал плечами.
- А я разве возражаю?
- Яичница давно остыла! - Анка подвинула сковородку к середине стола. - Садитесь, Женя и Алеша,- вот здесь. Тетя Даша и Петр - заходите сюда. А мы тут пристроимся...
Мы с Женей сидели рядышком, плечом к плечу. Я все время молчал. Быстрота случившегося ошеломила меня. И поездка моя на дачу просить руки, и отказ, и огненные ручьи заходящего солнца и друзья за столом, собравшиеся для того, чтобы отметить наше соединение с Женей, все это, весь этот день с его событиями и волнениями выбил меня из обычной реальной жизни и положил начало какому-то сказочному будущему.
Трифон наполнил рюмки и стаканчики. Тетя Даша и Анка посмотрели на Петра.
- Говори, Петр, - попросила Анка. - Хорошо-хорошо говори...
- Что вам сказать, ребята? - Петр оглядел нас своими черными, горячими глазами. - Вот вы наконец вместе. Если вы вместе, вам ничего не страшно. Любовь подобна утесу, об нее ко всем чертям разобьются все жизненные невзгоды. В брызги, в осколки! Вот за это и выпьем. За единение сердец! - Опрокинув рюмку, он затряс головой. - Ух!.. Спасайте! Раскаленного ежа проглотил!