- Нет. У меня все это не укладывается в голове. Эх, Жень-Шень!.. Пожалеешь, да будет поздно... - Расслабленно сгорбившийся, он сидел, превозмогая душевную боль, бледные губы его едва шевелились. - Ты зашла очень далеко. Женя. Ты даже представить себе не можешь, как далеко ты зашла!.. Возврата уже не будет.
- Я и не думаю возвращаться.
Лицо его, когда-то очень близкое, почти родное, как будто изменило свои прежние черты, стало чужим, удлиненный подбородок придавал ему что-то отталкивающее.
- На то, что пожалею, не рассчитывай. Я догадываюсь, о чем ты думаешь: "Отвергла меня, цивилизованного, попыталась найти лучше и - ага! - просчиталась! Волей-неволей вернешься ко мне. Уж я тогда припомню. И еще неизвестно, приму тебя или отвергну". Так ведь думаешь? Ну, так знай: с повинной не приду.
Вадим вскинулся, точно ужаленный.
- Почему ты так себя ведешь?! - крикнул он. - Почему ты считаешь, что я подлец? Разве я давал тебе повод так думать обо мне?
Я усмехнулась невесело.
- Простите, я, кажется, затронула ваше мужское достоинство! А почему ты так обо мне думаешь? Почему осмелился приехать за мной?
Вадим вытер платком лоб.
- Я тебя не понимаю, Женя, просто не понимаю. Одно только знаю: как бы ни повернулась твоя судьба, я буду счастлив прийти на помощь, если позовешь. Я люблю тебя...
В ту минуту он забыл о своей рисовке. Я ему верила: он говорил правду.
- Спасибо за откровенность, Вадим. А теперь уходи, я устала.
Захлопнув за ним дверь, я опять подошла к зеркальцу, улыбнулась. В уголок губ закатилась и застряла там горькая слеза-горошинка... Ах, как долго нет Алеши, как медленно и тоскливо тянется время! Третий час. Я вспомнила, что ничего нет на ужин, и побежала в палатку. На улице мне показалось, что все на меня смотрят, оглядываются, осуждают. Ну и наплевать! Ну и пусть! Не боюсь я этих взглядов!
Теперь, до возвращения Алеши, надо успеть разобрать присланные мамой вещи. Зимнее пальто я повесила на вешалку под простыню. Белье разложила по тумбочкам, но платья некуда было вешать, сложила пока на кровать. Я все время не могла отделаться от смущения: за каждым моим шагом будто следила мама. Я будто слышала ее шепот, такой укоряющий, такой жалостливый: "Женя, дочка, что ты наделала?!" На миг мне стало мучительно жаль и ее и себя. Я стояла на коленях перед раскрытыми чемоданами и, спрятав лицо в ладони, мысленно отвечала ей: "Прости меня, мама, ну, прости, пожалуйста..." Хотелось заплакать. Навзрыд.
Я вздрогнула от внезапного стука в дверь.
- Лена - вскрикнула я, вскакивая. - Дорогая моя!.. Голубушка! Тебя - то мне сейчас и не хватает! - Я зацеловала ее. - Что там ни говори, а есть на свете кто-то высший, кто послал мне тебя в критическую минуту. Да проходи же! Ничему не удивляйся и не спрашивай.
Откинув полу плаща, Елена села на табуретку.
- Я и не спрашиваю ни о чем. И так все видно. - Женька, ты меня сразила. Наповал! Как ты осмелилась?..
- Не знаю. - Я присела возле нее. - Просто накатило что-то, захлестнуло с головой. И если бы этого не случилось, я бы, наверное, умерла. Я еще не могу опомниться от всего этого. Кажется, что это происходит не со мной, а с кем-то другим, а я наблюдаю за всем со стороны, как зритель. А если со мной, то не наяву. Вот проснусь, и все встанет на прежнее место.
- А ты хочешь прежнего места?
- Что ты, Лена!.. Вот нет Алеши, и мне кажется, что и жизни нет.
- Что ж. Женя, только так и надо! Я завидую тебе...
Елене было неспокойно и тяжко от житейской неустроенности.
- Как ты отвязалась от Аркадия? Опять сбежала?
- Отпустил на два часа. В шесть должна явиться на станцию метро "Спортивная". Пойдем на футбол. А после футбола нужно зайти в два-три места.
- С кофточками? - спросила я.
- Не только...
- А вот это, я уверена, добром не кончится.
- Ох, тошно. Женя!.. Грозится убить, если что.
- Мерзавец! - крикнула я. - Позирует, любуется собой. Уверен, что ты его боишься, вот и угрожает.
- О, ты его мало знаешь!..
- И знать не хочу! У меня только что был Вадим. Тоже пытался припугнуть. Я его живо выставила! Слушай, Лена, - зашептала я, оглядываясь на дверь, точно нас кто-то подслушивал, - Петр велел передать, что он тебя любит.
Елена спросила тоже шепотом:
- Так прямо и сказал? Он тоже стоит у меня перед глазами. Я все время вижу его взгляд, пристальный, изучающий, с умной улыбкой, и все время слышу его голос... В тот вечер - помнишь? - когда вы от нас убежали, мы остались наедине. Мне показалось, что Петр смутился, даже растерялся. Шел рядом, смотрел на меня и молчал. Ну, думаю, ошалел парень! Захотелось позабавиться над ним. "Что же вы молчите? - спросила я. - Скажите хоть словечко. И за руку не возьмете? Я вам совсем не нравлюсь, да?" Он приостановился, окинул меня взглядом, улыбнулся и ответил: "Нравитесь. Но то, как вы меня спросили, не нравится. Жеманство и наигрыш вам совершенно чужды, это не соответствует вашему облику, да и сказано не к месту. Пожалуйста, не говорите больше со мной в таком тоне..." Я поняла свою глупость, и мне стало просто стыдно. Я замолчала, а он стал говорить. Говорил горячо и долго, с убежденностью в том, что говорит: о красоте и простоте отношений, о вере в человека, о любви... И я чувствовала, как он подчиняет и приручает меня к себе... - Елена всполошенно вздохнула. - Ох, Женя!.. Что мне теперь делать с Аркадием? Он меня из-под земли достанет! Лучше мне сюда не ходить.
Елена взглянула на часики и встала.
- Пора, Женя.
Мне хотелось удержать ее до прихода Алеши.
- Ты, как вихрь, - налетишь, закружишь и унесешься. Не умрет твой Аркадий!
- Не сердись, Женька. Я человек подневольный. Меня пожалеть надо... - Она поцеловала меня. Завтра увидимся.
- Посиди еще капельку.
В этот момент вошел Алеша, и Елене волей-неволей пришлось задержаться. Он был усталый, мирный и ласковый.
- Ты уходишь? - спросил он Елену. - Не высокого ты о нас мнения, если думаешь, что мы тебя отпустим.
- Мне нужно, Алеша, - сказала Лена упавшим голосом, немного раздражаясь. Видно было, что уходить от нас ей до смерти не хотелось.
- На футбол торопится, - объяснила я.
- Постучи в стену, - сказал Алеша.
Я постучала: четыре частых удара - спешный вызов.
Алеша взглянул на раскиданные вокруг чемоданов вещи.
- Откуда это?
- Мама прислала. С Вадимом. Я потом тебе расскажу.
Только сейчас Алеша оглядел преображенное наше жилище.
- Кто это сделал? Ты?..
Я торжествующе улыбнулась.
- Сама? Одна?
Я молча кивнула.
- Прошу тебя. Женя, никогда не делай этого одна. Мы будем заниматься всем этим вдвоем. Обещаешь? - Он хотел поцеловать меня, но заметил, что Елена отвернулась, и отстранился. Настойчиво постучал в стену.
Через минуту вбежал Петр. Он замешкался на пороге - не ожидал встретить здесь Елену. Некоторое время они недвижно стояли, глядя друг другу в глаза. Елена отодвинула со лба светлую прядь и спросила:
- Петр, вы действительно сказали то, что передала мне Женя?
- Да...
- Что же мне теперь делать? Ох, большим несчастьем все это кончится!.. У меня какое-то нехорошее предчувствие. - Она сорвала с себя плащ и швырнула его на спинку кровати. - Будь что будет! - Зеленые глаза ее потемнели от внутреннего напряжения. - Имейте в виду, Петр: вы единственная моя защита...
Елена и Петр стояли у окна рядом - два сильных и красивых человека.
XV
АЛЕША: Жизнь несла нас, как река, бурная в узких горловинах, плавная, тихая на перекатах, и сверкала на солнце, перебирая камешки, словно смеялась. Мы были неистощимо внимательны друг к другу. Я научился угадывать Женины мысли и желания и опережал ее во всем, не позволяя поднимать, переносить или передвигать что-либо тяжелое. За ужином или завтраком Женя подкладывала в мою тарелку лучший кусочек. Я возвращал его назад - для нее. Мы перекидывали этот несчастный кусок из тарелки в тарелку до тех пор, пока он не остывал. От такой настойчивой внимательности нам самим становилось смешно...
- Я удивляюсь, Алеша, - говорила Женя, пожимая плечами, - как это близкие люди могут ссориться между собой из-за пустяков. По-моему, лучше совсем не жить вместе, чем ссориться, потому что ссоры незаметно подтачивают любовь.
Я соглашался.
- Ссоры из-за пустяков, из-за мелочей - это Женя, удел мещан. Между мужем и женой могут быть споры на принципиальной и, если хочешь, на идейной основе. Мелкие ссоры оскорбляют достоинство, идейные споры обогащают, даже украшают жизнь, углубляют мысли.
Женя поощрительно усмехалась.
- Спорить - это хорошо, а ссориться - плохо.
И, конечно, мы ссорились. Из-за ничего, из-за мелочей, стремительно и жарко. Она: "Не там поставил ботинки...", "Не то принес из магазина, что просила", "Когда вошел, не поцеловал, вообще перестал меня целовать, может быть, надоела?.." Я: "Пришла из института на час позже. Где была?", "Расшвыряла всюду свои чертежи...", "Взглянула на того-то и улыбнулась обещающе. Всем мужчинам так улыбаешься!.." И тому подобное...
После каждой такой вспышки мы сидели в разных концах комнаты, нахохлившись, упорно убеждая себя: лучше умру, чем заговорю первым! Хватали случайно попавшие под руку книги, раскрывали их и углублялись в долгое чтение, ни разу не перевернув страницу, - краем глаза следили друг за другом. Молчать становилось невмоготу, и я, отшвырнув книги, делал стойку на руках и так, на руках, шел к ней с повинной. Женя вскакивала и кричала, смеясь:
- Осторожно, сумасшедший! Упадешь, ребра переломаешь...
Или среди ночи она прокрадывалась ко мне под одеяло, сонная, теплая, тоненькая. Ткнется лицом мне в шею, почмокает губами и заснет.
Должно быть, ссоры и размолвки также естественны, как внимательность, как нежность, - кто-то стоял над нами и регулировал нашу жизнь, чтобы не стала она ни приторной, ни пресной, ни слишком острой.
Наступили холода. Мороз, словно ставнями, заслонил окошко белым и колючим инеем. Он медленно подтаивал от тепла печки. На подоконнике расплывалась лужица, тонкой струйкой сбегая на пол, в консервную банку. В оттаявшие у переплетов прогалины виднелся угол соседнего барака, а за ним - заснеженное поле и лес. Угол комнаты, где во время дождей появлялась сырость, обледенел, и я утеплил его сухой штукатуркой и шлаковатой. В ненастье, в пургу и в мороз в нашей каморке было* особенно радостно - мы радовались теплу и уединению. Я помогал Жене выполнять чертежи, готовить задания. Женя отметила, что я "понятливый", и она удивлялась, как могли не принять в институт такого "способного и мыслящего" человека.
В начале декабря в субботу я пришел домой раньше Жени. Я навел в комнате "лоск", натер пол мастикой и, как всегда в день получки, по-праздничному накрыл на стол.
Шофер генерала привез Нюшу. Она внесла громоздкий узел с Жениными зимними вещами. Бросила узел на койку и, скупо поджав губы, огляделась.
- Из таких-то хором да в такую нору - это же курам на смех! - Скользнула взглядом по столу, покачала головой, закутанной в шерстяной платок. - Ишь ты, и вино у них!..
- У нас всегда вино, - сказал я небрежно.
- На какие шиши кутите? Воруешь, наверно. Гляди, в участок не попади.
- Зарабатываю много.
- Гляди ты на него! Слезы, чай, а не заработок.
- На винишко хватает.
- Разве что на винишко. Только этим, видно, и голова забита. - Словно вспомнив о чем-то, Нюша сердито подскочила ко мне: - Халюган ты! Сманил девчонку из-под родительского крова!
- А я не сманивал. Сама пришла.
- Сама? А кто с цветами приходил? Что улыбаешься? Отнял у людей счастье - и рад. Халюган ты и есть халюган! Другого слова тебе нет. Грабитель! - Нюша рассерженно двинулась к выходу.
Я преградил ей путь: знал, как счастлива будет Женя увидеть ее.
- Подождите, сейчас Женя придет.
- Некогда мне ждать. Велено передать вещи и мигом назад. Пусти!
- Не пущу. - Я запер дверь на ключ. - С Женей повидаетесь, тогда амнистию получите. А пока сидите.
Нюша растерянно заморгала глазками, нос задорно заострился.
- Ты это что надумал? - голос ее взвинчивался спиралями, как полет полевого жаворонка. - Я тебе ровня, что ты со мной игру затеял? Или подневольная? Какой ответ дам хозяйке за позднее свое возвращение? Отворяй дверь живо. А то разнесу вашу каморку - ну да что полетит! Может, ты и Женечку, как меня, запираешь?..
- Нюша, - сказал я примирительно. - Женя все время вспоминает вас - соскучилась...
Нюша села на табуретку, развязала платок, пригорюнилась.
- А кого же ей вспоминать, если не меня? Она ведь на руках моих выросла. Все ее проказы покрывала. - И попросила почти жалобно: - Не обижай ее, Алексей. Дите ведь еще... А обидишь - пеняй на себя, со мной будешь дело иметь. Я женщина рисковая, ни перед кем не задрожу, так и знай! - Она схватила меня за рукав, пригнула к себе, заглянула в глаза и повторила свою угрозу: - Сама погибну и тебя порешу...
Постучали. Скрывая усмешку, я быстро подошел к двери и повернул ключ.
- От кого это ты запираешься? - спросила Женя, входя. - Как у нас хорошо, Алеша!.. Тепло, чисто и скипидаром пахнет. - Увидела Ню-шу. - Няня, миленькая моя!.. - Они обнялись, и обе заплакали.
- Небось замерзаешь в этаком-то пальтишке. Шубку привезла, кофты...
- А коньки?
- И коньки.
- Спасибо, няня! Алеша, завтра же пойдем на каток! Ах ты, моя дорогая! Раздевайся, посиди с нами.
Нюша вытерла глаза платочком.
- Не могу, Женечка, мать домой велела. Я бы давно уехала, если бы твой молодец не запер меня.
- Так бы и уехала?..
Нюша опять поднесла к глазам платочек.
- Да ведь что уж... Раз мать велела... Я думала, Женя, ты печальная. А ты вон веселая какая. Похорошела, не тужишь, видно. Только похудела чуть...
- А с чего мне быть печальной, Нюша?.. Расскажи, как дома?
Нюша вздохнула и стала повязывать платок.
- Дома глухо как-то, словно после похорон.
Женя помрачнела.
- Ты уж скажешь!.. Ну, как они вообще? Что говорят?..
- А ничего не говорят. Один раз только и подслушала, как мать выговаривала отцу:. "Она - то есть ты. Женя, - словно чужая тебе, ничего не предпримешь, не узнаешь..." А генерал в ответ: "Не за границу сбежала, а к хорошему работящему парню. Все обойдется". Даже засмеялся: "Это, говорит, у нее наследственное - убегать из дому..." Мать твоя, Серафима-то, когда была молодая, тоже ушла из родительского дома к отцу твоему, тогда военному курсанту... На это он и намекал. Сима разобиделась. "С тобой, говорит, ничего серьезного обсуждать невозможно..." Вот только это я и слышала раз. Теперь отца нет. Уехал куда-то далеко: то ли в Германию, то ли еще куда. Мать больше молчит, книги читает... Ну, я пойду...
Женя не удерживала ее, сидела недвижно, грустно задумавшись.
- Ты к нам заходи, Нюша.
- Далеко больно живете, добираться до вас - полдня терять. Но приеду, подкормить вас надо...
- Маму за меня поцелуй, - прошептала Женя.
- Не больно она мои поцелуи принимает.
- А ты потихоньку подкрадись к ней и поцелуй. Без разрешения.
Нюша кивнула головой.
- Ладно уж, подкрадусь...
Проводив няньку. Женя быстро вернулась, вбежала, спасаясь от мороза, который, кажется, гнался за ней по пятам.
- Смешная, - заговорила она. - Спрашивала, не моришь ли ты меня голодом. Денег предлагала из своих сбережений. - В ее оживлении чувствовалась натянутость, посещение Нюши расстроило Женю - должно быть, глубоко соскучилась по матери, - Ты опять книг накупил? Ох, Алеша! Больше пяти рублей в месяц тратить на книги нельзя. Что тут? - Женя развязала пачку. - Чехов, пятый том. Хорошо. Франческо Петрарка. "Если б быть мне косноязычным, как Дант или Петрарка.." - продекламировала она. - Помнишь, у Маяковского?
Я знал эти стихи и продолжил;
- "Душу к одной зажечь! Стихами велеть истлеть ей.."
- Уже зажег, - вскользь заметила Женя. - О, "Швейк" Будем читать по вечерам вслух. - Окинула взглядом комнату. - Куда ставить книги?
- Вот эту стену займем. Полки я сделаю сам.
- А дальше что? - спросила Женя едва слышно, как бы про себя.
Я не понял.
- Что "что дальше"?..
- Ничего. Это я так... Включи свет, пожалуйста.
Я повернул выключатель. Женя подвязала передничек, достала из тумбочки сковородку, накрытую тарелкой.
- Пойду разогрею котлеты, а ты открой консервы. Я быстро. И налей мне вина, полный стакан. - Женя рассмеялась, а глаза оставались грустными.
Вначале я пожалел, что задержал здесь Нюшу, встреча с ней обострила уже утихшую боль. Но тут же решил: пускай свыкается с тем, что есть. Значительное и настоящее без боли не достается...
...В горячей сковороде еще шипело и потрескивало масло.
- Я никогда не ел таких вкусных котлет, какие делаешь ты.
Мне и в самом деле казалось; все, что делалось Жениными руками, было самым лучшим, хотя я знал, что котлеты покупные. Женя просияла.
- Слушай, Алеша. У меня сердце сжимается от счастья, когда мы садимся за наш стол, когда все у нас есть, все чисто, уютно и я могу смотреть на тебя сколько хочу. - Женя выпила вина, глаза ее заблестели, щеки заалели.
Я знал, что она станет теперь нести всякую милую несуразицу.
- Думаю, не слишком большое удовольствие - смотреть на меня.
- Что ты.. Если бы мне запретили видеть тебя хоть неделю, я бы, наверно, умерла. И если бы людям пришлось наказывать нас за что-нибудь, то самое страшное наказание было бы - разъединить нас. Для влюбленных страшнее разлуки ничего нет. Налей мне еще вина немножко. Только знаешь, Алеша, чего я хочу? Чтобы никогда у нас не было однообразия в жизни, чтобы она не походила на заведенный механизм: изо дня в день одно и то же. Утро, день, ночь... Завтрак, обед, ужин... Институт, работа, общежитие... Беспросветно, как глухая стена. Иные свыкаются с этим, даже находят в этом счастье.
- Я с тобой согласен, - сказал я великодушно. - Однообразен примитивный, лишенный взлетов человек - мещанин в быту, чиновник в своей деятельности: все размеренно, рассчитано, никаких отклонений от нормы, все спокойно, а главное, благополучно. Постоянного счастья нет. Есть постоянное благополучие. Счастье не в обладании счастьем, а в достижении счастья, в движении к нему. Мы с тобой, Женечка, в пути.
Женя потерла руки и засмеялась.
- Вот это верно. Алеша! Мне нравится быть в пути.
- Знаешь, Женя, - заговорил я негромко, - человечество не так уж бедно, если оно смогло создать столько удивительных умов и сердец, столько гениев. Аристотель, Кампанелла, Гомер, Лев Толстой, Линкольн, Циолковский, Эйнштейн, Пушкин... Не хватит вечера, чтобы перечислить всех лишь по именам. И вот, когда я остаюсь один или когда мне тяжело и горько, я незаметно подкрадываюсь в их общество и тихо слушаю. Они учат мудрости, доброте и жизнелюбию. Нет, не навязчивой назидательностью, а примером своей жизни, своей борьбы.
- В следующий раз, когда ты будешь прокрадываться в их общество, Алеша, возьми и меня с собой, - попросила Женя то ли в шутку, то ли всерьез. - Мне тоже бывает иногда и тяжко и горько.