Был вечер, когда я принес свои вещи в это холостяцкое пристанище. Гордиенко и Будорагин ушли на занятия. Я сел на койку и, закрыв глаза, улыбнулся устало и с упреком; эх. Судьба, не балуешь ты меня, вот отшвырнула с главной магистрали, сунула в эту утлую комнатенку - живи! А Женя, как мне казалось, осталась в том оживленном потоке, что весело катил по самой середине жизни. Придется все начинать сначала. Что ж, запасись терпением и - да здравствует это начало!
Без стука вошла тетя Даша, комендантша, полная женщина с угрюмым лицом, вскинутым немного вверх, - подпирал подбородок. После гибели мужа на войне она не могла найти друга по душе и жила одинокой. Частые стычки с молодыми подвыпившими жильцами закалили ее характер, а также и кулаки...
Она внесла и поставила футляр с аккордеоном.
- Это Трифона инструмент, - объяснила тетя Даша. - У себя храню, чтобы не украли, кой грех... - Она подсела ко мне. - Здесь у нас весело, Алеша. Ребятишки бесшабашные, но дружные. Бывает, схлестнутся так, что по бараку дрожь пробегает, окна с треском вылетают... Дерутся. Прибежишь, одному затрещину отвесишь, другому - и, глядишь, утихомирятся. Все из-за девчонок ссорятся - поделить не могут. У тебя-то девчонка есть?
- Нет, - сказал я.
- Что так? Ну. ничего, найдешь. Тут рядом девчоночий барак, выберешь. Только ищи незанятую, а то беды не оберешься...
У меня невольно дрогнул правый уголок губ.
- Ты не улыбайся, Алеша, а слушай, что говорю, - утешала тетя Даша. - Не ты первый... Я живу здесь двадцать восемь лет и вас всех вижу насквозь. Привыкнешь. Человек ко всему привыкает. - Тетя Даша положила руку мне на плечо. - Через этот барак прошло столько народу, Алеша, как через вокзал. Придет сюда тюфяк тюфяком, вымолвить слова не умеет, сморкается на пол - лапоть! А год прошел, глядишь, он уже и галстук нацепил, за книжку взялся, уже с речами на собраниях выступает. Да, да! И с толковыми речами! Пожил, пообтерся и исчез... После доходят слухи: один - инженер, другой - профессор, третий - на партийной работе. Маршал артиллерии Градов здесь жил. Вон как!.. Понял? А ты нос повесил. Шить надо, Алеша, легко! Иной, поглядишь, живет - словно тяжелый воз тащит: кряхтит, морщится, стонет. И всем-то он недоволен, ничто его не радует, всем завидует, на всех злой, а на себя еще пуще. Какая уж тут жизнь - страданье! А ты довольствуйся тем, что у тебя есть, малое или большое. И радуйся. Другое придет, лучшее - еще больше радуйся. С такой-то жизненной линией, глядишь, и в люди выйдешь.
Я рассмеялся.
- Тетя Даша, я - солдат. Три года солдатской жизни кое-что стоят для человека. Ваше общежитие для меня, ну, просто райский уголок.
- Вот и ладно, коли райский. Здесь у нас и вправду хорошо... и весело.
Тетя Даша вдруг засуетилась. Она вытащила из футляра аккордеон, поставила его на колени и захлестнула себя ремнями, точно впряглась в него. Платок сполз на плечи, обнажив жиденькие приглаженные волосы с пробором. Хмурые черты подобрели от улыбки, наивной и счастливой, - она,торопилась подтвердить слова "весело" и "хорошо".
- Петь умеешь?
- Нет.
- Научим. Мы каждый вечер поем...
Комендантша заиграла искусно и самозабвенно.
Зазвучала знакомая мелодия, протяжная и грустная. - кажется. "Ивушка". Но запеть не успела...
Без стука вошли хозяева комнаты.
Трифон Будорагин, шумно ввалившись, нашарил выключатель. Тетя Даша сощурилась от света. Трифон сердито кивнул на нее:
- Утешает? Живи и радуйся? Сладкими звуками аккордеона усыпляет волю и бдительность? Орфей в подшитых валенках! Она всех утешает., Не соглашайся, старик! Своей участью бывает довольна лишь рабочая лошадь - она бессловесна. Мыслящий человек отличается от лошади своим правом быть недовольным жизнью, собой!.. Неудачник? - спросил он меня. - Не отвечай, вижу сам: удачливые и везучие сюда не попадают. Не то время... Барачная жизнь при высоких замыслах!..
Тетя Даша взглянула на Будорагина с материнским участием, с беспокойством.
- Что с тобой, Триша? Неужели с Анной не поладил опять?
- Ну, не поладил! Ничего смертельного в этом не нахожу, не пугайся!
Наказание ты мое! - Тетя Даша поспешно поставила аккордеон в футляр. - Из-за чего по-ругались-то?
Трифон швырнул на койку пиджак, промолчал. За него ответил Петр;
- По литературе двойку схватил. Анка заявила ему, что если у него будут двойки, она не выйдет за него замуж - стыдно за двоечника выходить...
Трифон вскинулся.
- Это вы ее настроили, умники! - Он заметался по тесной комнатенке, ударяясь коленками и боками о спинки коек, об углы стола. - Зубы скалите ,над чужой бедой!.. Ну, Пушкин, ну, гений! А зубрить его слово в слово не обязательно. За лето я всю память растерял. Стихотворение четыре страницы - выучи! Да еще объясни, что он хотел этим сказать, что он думал, черт возьми! Откуда я знаю, что он при этом думал? Да и кто знает-то? Сто с лишним лет прошло! И не для того он писал стихи, чтобы разъединять людей.
- Тень Пушкина встала между Трифоном и Анкой, - промолвил Петр с иронией. - Отменный парадокс!..
- Ну и глупый же ты, Триша! - сказала тетя Даша. - Никогда еще Пушкин не разъединял влюбленных. Наоборот! Успокойся, пожалуйста. Улажу...
Петр с осуждением покачал головой:
- Ох. тетя Даша, сестра человеческая! Портите вы его...
- Что ты, Петя! Поговорить с ней мне ничего не стоит. А ему будет легче. Видишь, как перевернуло его всего, даже с лица спал.
Трифон был раздосадован опекой тети Даши И неприятно, что ссора с Анкой "перевернула его всего",- это роняло мужское достоинство. Он остановился передо мной.
- Что улыбаешься? - спросил он придирчиво. - Осуждаешь: не могу сам справиться с девчонкой?.. Ну, не могу, ну и что?! - Резко обернулся к тете Даше. - На кухне она. Ступайте к ней, пока не ушла. - Он почти вытолкнул женщину из комнаты. - Идите же! Пожалуйста... -
Чтобы сгладить резкость этой сцены и перевести разговор на другое. Трифон сказал мне: - Между прочим, тебя с новосельем! Не мешало бы отметить такое жизненное событие.
Петр Гордиенко одернул его.
- Отвяжись. Откуда у него деньги?
- Пусть займет.
- Ты дашь?
- Этого еще не хватало - деньгами его снабжать! - Трифон взглянул на меня желтыми глазами. - Ты думаешь, я шучу?
- Я далек от такого заблуждения, - сказал я.
- Ну и раскошеливайся! Даром мы за тебя пороги обивали, всех упрашивали? - Он повалился на койку, закинул руки за голову.
- Не терпится напиться? - Я вопросительно посмотрел на Петра: может быть, действительно нужно поставить угощение?
Гордиенко отмахнулся.
- Не обращай внимания. Перестань чудить, Трифон. Сходи-ка лучше за чаем, поужинаем.
Трифон проворно встал, схватил чайник и убежал на кухню.
- Этого парня ты не бойся, - сказал мне Петр. - Он только с виду страшный. А так - великовозрастный младенец. Ночью с кровати падает...
- С чего ты взял, что я его боюсь?
Я раскрыл чемодан и переложил в тумбочку рубашки, бритвенный прибор, зубную щетку с пастой.
Петр по-свойски подтолкнул меня плечом:
- В институт поступить не удалось?
Собранный, как пружина, с чеканными чертами лица и пытливой - в уголках губ - улыбкой, Петр Гордиенко вызывал во мне интерес. Он часто задерживал на мне взгляд, пытаясь отгадать, что я за человек;..
- По конкурсу не прошел, - сказал я.
Петр рассмеялся ободряюще.
- Акт вполне подходящий для закалки характера! Институт не убежит. Лишь бы желание учиться от тебя не убежало. Не грусти, Алеша. Хочешь, пойдем со мной в институт, а хочешь - с Анкой и Трифоном в вечернюю школу.
- Ты на каком курсе учишься? - спросил я.
- На третий перешел.
Я искренне позавидовал ему: на земле стоит прочно, обеими ногами, будущее прочерчено уверенной рукой, определенное и ясное. Счастливая и удачливая натура! От этого - от уверенности в будущем, от сознания своей жизненной правоты - такое спокойствие в нем. И я понял также, что на такого человека можно смело положиться - не предаст, душой не покривит.
- Петр, мне необходима твоя помощь, - сказал я. - Могу я обратиться к тебе с просьбой?
Мне не до гордости сейчас. И глупо рисоваться перед тобой. Я потерпел катастрофу. В себя перестал верить, понимаешь?
Петр внимательно взглянул на меня черными и умными глазами:
- Понимаю, Алеша, такие вещи могут произойти с каждым человеком. - Он вдруг заволновался, поспешно закурил, затянулся дымом сигареты. - Какая тебе нужна помощь, в чем? - И улыбнулся с тонкой иронией. - Моральная или материальная?
Я тоже улыбнулся.
- Нет, гораздо проще - профессиональная. Я должен в срочном порядке научиться мастерству - хоть в этом деле буду чувствовать себя уверенным. А то я просто никто и ничто. Так получается...
Петр опять внимательно взглянул на меня, понял, должно быть, что я переживал драму и что в этой драме непременно замешана девушка, но ничего не спросил, и зачем мне такая срочность - тоже не спросил.
- Это можно, Алеша, - сказал он. - Это проще всего. Я уже сказал, что Трифон отличный мастер. Кроме того, я и сам займусь тобой. Когда-то был каменщиком-инструктором. И если я помогу тебе в такой трудный для тебя час - не только в том, чтобы научить класть кирпичи, а в том, что за этим стоит, - буду счастлив, поверь мне.
- Скажи, Петр, - спросил я, - у тебя был когда-нибудь в жизни такой критический момент, когда на этом моменте сосредоточивалось все прошлое, настоящее и будущее, короче - вся жизнь?
- Нет, Алеша, в том значении, о котором ты говоришь, не было. - Он опять затянулся дымом сигареты, подумал и сознался с легкой печалью. - Просто не выпадал на мою долю такой критический момент. А знаешь, хотелось бы. Времени, видно, маловато отпущено на это в моем распорядке: работа, учеба, всяческие общественные нагрузки, книги... Впрочем, лгу: настоящее приходит независимо от распорядка. Но - не пришло...
Из кухни Трифон вернулся уже другим, громким, бесшабашным - ярость его как бы осела на дно. С размахом поставил на стол чайник. За ним вбежала в комнату Анка.
- Ты уже переехал? - спросила она меня. - Как хорошо! У вас будет дружная комната. - Она захлопотала у стола. - Я простила ему двойку, Петр. Он ее исправит. Правда, Триша?
- Что за вопрос! - Трифон старался ей угодить. - Вот память отточу, тогда не только Пушкина: Пушкина легко заучить - стихи! Я выучу наизусть, ну скажем, Фридриха Энгельса. Например, "Происхождение семьи, частной собственности и государства".
- Что касается происхождения семьи, то ты, пожалуй, выучишь, - заметил Петр с насмешкой. - Познаешь на практике. За остальные проблемы не ручаюсь.
- Ему Алеша поможет, - сказала Анка. - Ведь поможешь, Алеша? По литературе главным образом. Онегин, Печорин, Митрофанушка...
- Помогу, - сказал я.
Мы сели к столу. Анка разлила чай. Трифон подмигнул мне.
- Здорово ты врезал мне тогда. - Он потрогал левую щеку. - Неделю есть не мог этой стороной - зубы ломило.
- Я тоже с фонарем ходил...
- А где та девчонка, из-за которой мы столкнулись?
- Не знаю. - сказал я.
- Фонарь-то носил в память о ней? - Трифон захохотал- Хороша память!.. Сама увильнула. а памятка осталась - носи да помни!.. Помнишь?
- Помню. - сознался я.
Петр с улыбкой кивнул на Трифона и Анку.
- Жениться собрались...
Про Анку, это необычайно живое, жизнерадостное существо с ямочкой на подбородке, с руками маленькими и аккуратными - ноготки на пальцах розовые, чистые, - никак не подумаешь, что она подсобный рабочий на стройке.
- Я бы подождала еще, а он, - Анка повела носом на Трифона, - не может. Пристал и пристал - проходу нет! - Она звонко и в то же время стыдливо засмеялась.
Трифон налился густой, свекольного цвета, краской - смутился. Верзила с дикими желтыми глазами смутился! Даже сказать ничего не мог. Только по-мальчишечьи шмыгнул носом.
- Когда свадьба? - спросил Петр.
- В ту субботу, - ответил Трифон глухо.
- Хорошо, - согласился Петр. - Устроим свадьбу.
- Алеша, тебе налить еще стаканчик? - Анка разливала чай. - Как только поженимся, из каменщиков уйду. Что за интерес: дома вместе, на работе вместе, дома обед подавай, на работе - кирпичи или раствор подавай... В штукатуры перейду или в крановщицы.
- Согласен, - сказал Петр.
Трифон тряхнул медными кольцами волос:
- А я не согласен!
Анка изумилась:
- Почему, Триша?
- Не хочу - и все. Оторвешься от нас, останешься без присмотра, и начнут около тебя увиваться всякие... Я тебя знаю...
- Какой ты глупый, Трифон!.. - Анка рассмеялась, взъерошила ему волосы. - Хотела бы я посмотреть, как они будут увиваться, если я на такую высоту заберусь - на кран! Подумай...
- Будешь состоять при мне, - буркнул Трифон.
- Конечно же, при тебе, при ком же еще... - Анка сразу как-то притихла, зябко повела плачами. - А на кране, должно быть, весело работать. Я это по Кате Пахомовой замечаю. Сидишь себе одна, выше всех, подаешь, кому что надо. За смену соскучишься, наверно, без людей - ужас! На землю спустишься - все такими милыми покажутся... Ну, разреши, Трифон.
Будорагин склонил голову над стаканом, шумно отхлебнул чай, промолчал.
Петр Гордиенко сказал задумчиво;
- Жениться, ребята, легко. Сохранить верность и уважение друг к другу трудно. Вот в чем беда! Верность, независимость и достоинство - вот основа семейной жизни. И вообще жизни!.. Построить жилой квартал легче, нежели воспитать в человеке достоинство...
Наблюдая за Трифоном, я опять вспомнил брата Семена, в котором хамство, как злокачественная опухоль, укоренилось прочно, раскинуло метастазы, убило все человеческое... С болью вспомнились слезы и унижения Лизы. И сейчас мне захотелось предостеречь от этих слез и унижений Анну, - я почему-то был уверен, что ей предстояло нелегкое будущее: и Трифон и Семен - ягода с одного поля.
- Слушай, Анка! - Голос мой сорвался от волнения. - Если он оскорбит твое достоинство, унизит честь - бей его наотмашь нещадно, не раздумывая, бей чем попадет - кастрюлей, половой тряпкой, утюгом, поленом, всем, что пригодно для нанесения удара! И ты сохранишь в себе человека, Анка. И его остановишь на пути к скотству. Культура начинается с уважения и, если хотите, с поклонения женщине.
Анка недоуменно замигала, даже подалась к Трифону, словно ему грозила oпacность.
- Что это ты, Алеша? Зачем ты так?..
Трифон вскочил, руки вскинулись к голове,рыжие пряди потекли между пальцев.
- Черт вас знает, болтаете всякую ерунду, словно Анну не знаете! Она только с виду несерьезная - смешки да ужимки. На самом деле она вся в крючках и иголках - не подступишься! Вобьет в голову все, чему вы ее учите, - житья не будет... - Он подступил ко мне вплотную. Желтые глаза его свирепо метались. - Что тебе надо? - крикнул он хрипло. - Что ты суешься везде со своими проповедями? Тебя просят? Женись и жене своей читай лекции, как применять полено в семейной жизни! Мы в наставлениях не нуждаемся. Понял? И вообще - убирайся отсюда к чертовой матери! Не хочу я жить с тобой в одной комнате. Ненавижу!.. Да, да. Всех умников ненавижу!!! И работать с тобой не хочу, не буду! Еще учить его!..
- Трифон, не забывайся, - сказал Петр Гордиенко таким спокойным тоном, словно между нами ровным счетом ничего не происходило, - должно быть, привык к подобным вспышкам.
Трифона оттеснила от меня Анка.
- Еще одно слово - и я уйду, - сказала она звонко и раздельно: она отталкивала Трифона к стене, упираясь руками в его выпуклую грудь. - Уйду и никогда не вернусь.
- Оставайся, Анка, - сказал я. - Уйду я.
- Алеша! - крикнула Анка. - Разве ты его не знаешь! Трифон, извинись сейчас же. Скажи, что ты дурак.
Трифон, склонив голову, потоптался на месте.
- Я не дурак, - проворчал он мрачно. - Это они считают, что я дурак...
- Извинись, прошу тебя...
Трифона выручил прокатившийся по коридору глухой шум, топот ног, срывающийся крик тети Даши.
Мы выбежали из комнаты и протолкались в дальний конец коридора. Там, окруженная толпой парней, стояла комендантша. Ее лицо устрашало своей свирепостью. Мужской мертвой хваткой она держала за грудки парня с окровавленным носом.
- Ты куда полез? Налил глаза и не разбираешь, где что? Вот и получил. И поделом тебе!
Парень кривил губы, плакал по-пьяному глупо и безобразно, неразборчиво мямлил, грозя кому-то.
- Поделом! Я ему покажу!.. Я ему...
Тетя Даша теснила его в сторону комнаты, где он жил. Парень куражливо упирался, повторяя угрозы.
- Не трепыхайся, - пригрозила тетя Даша. - Дам разик - и ноги отнимутся! Стоишь, так ляжешь. - И скомандовала ребятам: - Уложите его на койку. Трепыхаться начнет - свяжите.
И несколько сильных рук стремительно сдавили парню локти. Он, как бы сразу протрезвев, сдался:
- Не надо, тетя Даша. Сам пойду. Лягу, честное слово, лягу...
Пьяного втолкнули в комнату, швырнули на кровать.
- Проспись, - сказала тетя Даша и, удаляясь, ударила ладонью о ладонь, как бы стряхивая с них пыль.
В красном уголке общежития буквой "П" были составлены столы, принесенные сюда изо всех комнат.
Свадьбу Анки и Трифона справляли в складчину. Они сидели в центре, растерянные, как бы застигнутые врасплох. Рядом с Трифоном сидела тетя Даша, рядом с Анной - Петр Гордиенко.
Анна все-таки заставила Трифона извиниться передо мной. Большой, взлохмаченный, виновато выпятив губы, он пробурчал невнятно и смущенно;
- Ну что я тебе сказал такого обидного? Подумаешь, недотрога! Не сердись. Ну, ударь, если хочешь! Только пойдем. Без тебя Анка не сядет за стол, честно говорю. - Он втолкнул меня в красный уголок и усадил рядом с Петром.
Между мной и Петром втиснулся Валентин Дронов из треста, вертлявый и чрезмерно оживленный. Бодренькая улыбочка не сходила с его губ. Кончик тонкого носа разделен чуть заметной полоской.
Два года назад он прибыл из деревни, где состоял в колхозе счетоводом, и поступил в бригаду Гордиенко. Но мастерством кладки кирпича он так и не овладел. Умел играть на баяне, петь песенки, веселить ребят и выступать на собраниях с громкими речами. Эти качества он использовал на все , триста процентов. Его назначили в общежитие "культурником". Затем перевели в трест, а там, по нерадивости и в спешке, избрали секретарем комитета комсомола. Ребята знали его, по выражению Трифона, как облупленного, относились к нему несерьезно, с молчаливой издевкой: "А ну, отчубучь что-либо веселенькое..." Но он никогда этого не замечал. А не замечать, как относятся к тебе окружающие, - признак ограниченности.
Глухой гул наполнял помещение. Ребята и приглашенные из соседнего общежития девушки смиренно поглядывали на бутылки, на скромные блюда - терпеливо ждали.
Тетя Даша вздохнула с грустью:
- И я когда-то сидела невестой на этом месте. Давно...
Дронов подмигнул Гордиенко:
- Приступим? - И подал команду; - Наливайте!
И сразу над столом замелькали руки. В прозрачной влаге, льющейся из бутылок, запрыгали огненные зайчики.
Я попросил Петра:
- Скажи что-нибудь.