Катя словно ждала этого, заторопилась, скатилась с кровати и, съежившись от холода, протопала по полу босиком. Она стиснулась между отцом и матерью и затеялась, потом, припав ртом к самому уху отца, таинственно зашептала:
- Папка, не ругай мамулю.
- Я не ругаю.
- А почему же вы? - И тронула за подбородок мать. - А ты, мамуля, за что его?
- Так… тяжело мне, - призналась Ариша.
Катя недолго молчала, обдумывая, как быть дальше, и принялась поучать родителей, следуя советам "няни Наты":
- А вы дружнее, а ты, мам, не плачь.
- Я не плачу.
- Папка уедет, я с тобой останусь, - продолжал мировой посредник. - Будем с тобой играть в "дочки-матери". А папка привезет нам еловых шишек. - И добиралась ясными глазами до самого сердца: - Привезешь, да?
- Привезу, - улыбнулся отец, покоренный ее трогательным вмешательством.
- Много? Полон карман?
- Полон.
Катя смекнула, что один уже сдался, и снова принялась за мать:
- Не сердись, он уж вон смеется, погляди.
А Наталка подбадривала:
- Так их, так… Ишь они два сапога пара - им надо вместе идти, а они врозь: один - туда, другой - сюда. В каждом деле добрый мир лучше…
Торжественное примирение состоялось.
Ариша долго расчесывала густую темную косу, - на розовом гребешке остался комок спутанных волос, и она с пристальным вниманием посмотрела на себя в зеркало: оттуда, из глубины отполированного стекла, приблизилось к ней молодое скучающее лицо с рассеянным, немного запавшим взглядом. Она подошла к окну, отдернула занавеску - и в старенькой, отсыревшей от морозов избе стало оттого немного посветлее: в морозном мглистом небе багрово разгоралось солнце.
Она спросила мужа: когда он едет на ставёж? надолго ли? И посоветовала взять с собой хлеба, чтобы там ни у кого не одолжаться… Во время завтрака и после, когда Алексей собирался в дорогу, она не испытывала раскаяния, не очень винила и мужа, считая, что он кое в чем, может, и прав, но ни на минуту не переставала чувствовать на дне сердца лед, не растаявший в тепле примирения.
Глава IV
Мужицкая душа
Директор Бережнов и главный лесовод Вершинин вышли в обход владений. На лесном складе - в три километра в окружности - сплошной затор: высокие бунты бревен, штабеля теса, свежеотесанных шпал, пиловочника, рудничной стойки, авиапонтона. Вся эта, присыпанная снегом, мерзлая древесина холмисто дыбилась вокруг главного здания конторы, на котором реял красный, полинявший, избитый дождями и ветром флаг. Искрилось ясное морозное утро. Цельсий за окном конторы показывал минус двадцать два, но всюду в этих открытых "зеленых цехах" работали люди - на нынешний день их было более трехсот: бригада омутнинских плотников разделывает бревна, варишане стругают пиленые доски для щиткового дома, зюздинцы тешут египетскую балку, три артели кудёмовских мастеров хлопочут над английской шпалой, французским столбом, бельгийской рудничной стойкой, - к заказам иностранных держав здесь особые требования и более краткие сроки. Белохолуницкие дранщики заготовляют сосновую заболонь, левее и дальше от них на синей декорации неба качаются пильщики. Сквозь редкие сосны проступает оснастка двухэтажного жилого дома и длинного барака-столовой, - там тоже видны люди.
А из глубинных делянок, по ледяной дороге вереницей ползут сюда тяжело нагруженные американские сани, таврические хода; пологим изгибом ледянка подходит к железнодорожным путям, где шумные артели вкатывают на платформы товарный, отработанный лес. У самого полотна дороги женщины ошкуривают двухметровую тюльку, - и среди них Наталка, румяная от мороза и ветра.
- Эй! Зайдите к нам! - зовет она издали, завидев начальников. - Вчера полторы нормы сделали… Вот взгляните… Не забракуете?..
Оба осмотрели тюльку, но браковать оказалось нечего. Бережнов и Вершинин продолжали свой путь.
- И все-таки у нас за полмесяца - шестьдесят процентов плана! - сказал Бережнов. - И дело не только в том, что мало людей, что вагоны подают нам с запозданием… Из девяти тысяч кубометров дров для электростанции мы отправили только шесть, бумажная фабрика торопит с отправкой баланса… Надо разворачиваться побыстрее, Петр Николаевич, - отстаем!.. А ведь к концу месяца мы должны закончить предварительную сортировку людей, переход на бригадный метод затягивается.
Он поручил Вершинину набрать из артелей одну новую бригаду для погрузки дров, вторую - для баланса, а потом - выехать в Большую Ольховку.
- Я не смогу, - ответил лесовод. - Иностранные заказы требуют постоянного наблюдения; кроме того, неудобно оставлять строительство без присмотра. Не лучше ли послать Ефрема Герасимыча Сотина? Он ведь у нас специалист по механизации и заготовкам. Он будет там на своем месте.
Бережков подумал и согласился, но прибавил к прежним еще одно задание:
- Тогда вот что: если остаетесь здесь, подстегните кузницу… Семь таврических ходов лежат неокованными, а их надо срочно пустить по лежневой.
Невыполненный наряд на авиапонтоны беспокоил Бережнова больше всего, и он настойчиво потребовал от своего помощника "зачистить долг". А Вершинин напомнил, что с краснораменской лесопилки, находящейся в двадцати километрах отсюда, совсем не поступает половой тес.
- Туда поедет Горбатов, - ответил Бережнов, - поставит новые рамы, а заодно уж завернет в Зюздино - устранит путаницу с договорами. Это займет у него недели полторы. За это время надо по всем участкам провести беседы, а когда Горбатов и Сотин вернутся, созовем общее собрание.
Поездки по лесоучасткам были обычным явлением, но этот отъезд Горбатова из дома, на полторы недели, приобретал особое значение, в чем не сознался бы Вершинин даже сам себе.
В воротах конного двора, к которому они приближались, показался низенький, тщедушный мужичок в засаленном коротком шубнячке, воротник и шапка были посыпаны сенной трухой. Это был Якуб - заведующий транспортом. Он повел их между пустых стойл.
Каждое утро, как только возчики разбирали рабочих лошадей, Якуб с двумя конюхами принимался за очистку. Сам выпросивший у директора эту должность, он обещал привести лошадей и конюшни в порядок… Во всех колодах было чисто, объедки убраны, навоз вывезен на указанное место, на земляном полу настлана солома, в проходах выметено, лишняя сбруя висела на столбах. И так было во всех трех конных дворах, вмещавших по сорок лошадей каждый… В конце ближней к поселку конюшни, ближе к тамбуру, стояли выездные жеребцы… Бережнов почмокал губами, на его зов из первого стойла потянулась небольшая морда с широко раздутыми ноздрями, с серой, точно замшевой, трепетной губой. В темных, дымчатых глазах Орленка светились красные злые огни. Серый, в яблоках, плотный и сильный конь, высоко поднимая переднюю ногу, бил в землю копытом, сгибая лоснящуюся шею.
- Люблю красивых коней, - произнес Бережнов и протянул руку, чтобы погладить.
- Осторожней, Авдей Степаныч… Укусит, - предупредил Якуб. - Он вчера такой номер выкинул, что я диву дался!.. В тамбуре починяю седелку и не слышу, а он стащил с себя уздечку, носом отодвинул засов, подкрался сзади - да цап с меня шапку! - и унес. Я - ловить, он не дается: по конюшне из конца в конец носился как бешеный… Насилу я перехитрил его, стервеца. Дьявол, а не лошадь! - И Якуб кулаком погрозил своему питомцу, которым явно гордился.
Мимо стойла проходил Вершинин боком, опасливо поглядывая на задние копыта Орленка, который полтора года назад насмерть убил молодого конюха Мишаньку, Наталкиного мужа. В соседних стойлах хрупали сено и зло отфыркивались Тибет, Звон и Беркут; - молодые породистые, разномастные жеребцы. Бережнов, правой рукой придерживал за недоуздок, а левой поглаживал, похлопывал по очереди каждого, - и под рукой его вздрагивала чуткая, упругая тонкая кожа, вычищенная до блеска.
Выходя из последней конюшни, Бережнов говорил лесоводу:
- С переходом на бригадный метод предстоит уйма дел. Соревнование с низов начинается… Петр Николаевич, читал "Письмо углежогов" в газете?..
- Филиппа с Кузьмой?.. Читал, как же. - И Вершинин повернулся спиной к Бережнову - должно быть, смотрел на срубы нового барака, куда плотники вкатывали тяжелое бревно, обструганное добела. - Горбатов был недавно на знойках?
- Кажется, был. А что?
- Так, к слову.
Они подходили к конторе, и Бережнов запросто подталкивал главного лесовода под локоть:
- А углежоги-то наши молодцы, право… Пример артелям. Да и молодым нос утерли!
Для него письмо старых углежогов - важный документ, знак новой эпохи; старики почувствовали себя молодыми, сильными, вызвали на соревнование углежогов всего края; хотят помочь делу и увеличить свой заработок. Следовало подхватить этот ценный почин, и Бережнов уже с вечера обдумывал статью в краевую газету, чтобы попутно поднять целый ряд вопросов лесного хозяйствования.
- Не особенно интересно писать, - ответил на это лесовод. - Дадут десять - пятнадцать строк, - что в них скажешь!..
- Что ты, Петр Николаевич… для нас дорога каждая строчка, а пропахать тему поглубже, рассказать поживее, - напечатают, и будет хороший резонанс.
В конторе их поджидал знакомый посетитель - пожилой коневозчик, с лохматой, рыжей, как глина, бородой. Он сидел на диване почти рядом с девушкой секретаршей и немилосердно дымил махоркой.
- А-а, Самоквасов!.. Ну как? Лошадь купил?
- Купил, Авдей Степанович, купил… да еще какую!.. Гнедая, молоденькая, - ну прямо красавица! Спасибо вам, что поддержали. Теперь я денежку зарабо-о-таю!..
Самоквасов - житель Малой Ольховки, с год ходил лесорубом в артели Семена Коробова (сынишка его и сейчас там), но, работая на казенной лошади, затосковал по своей; его выручили, дали ссуду.
- Баба - справная такая, бойкая - никак уступить не согласна, - продолжал Самоквасов, поглаживая бороду. - Я и так, и сяк - не дается тебе и шабаш. "Хошь, говорит, вот так - бери". Часа четыре торговался с ней, уламывал всяко. Нехотя скостила полчервонца. Под конец уломал ее все-таки, - и теперь не нарадуюсь.
Директор и лесовод незаметно переглядывались между собою.
- Ты вот что… - Бережнов заговорил уже серьезно, - ставь гнедуху-то к нам, в обоз.
- Это как то есть? - поперхнулся мужик от неожиданности, изумленно вытаращив глаза.
- А вот как: впишем твою "красавицу" в обоз, тебя переведем в штат, с месячным окладом, оговорим срок. Истечет он - забирай лошадь и ступай. А если понравится - оставайся дальше.
- А если я испорчу ее на работе - тогда как?
- Дадим казенную. На ней будешь возить.
Директора поддержал Вершинин, до того молча наблюдавший за мужиком, но не убедил и он. Самоквасов упирался, несмотря на явную выгодность предложения, и Вершинину со стороны казалось, будто загоняют они в хлев упрямого быка.
Или жаль было ему отдавать гнедуху, которой хотел бесконтрольно владеть, как собственностью, или подумал, что начальники хотят таким манером вернуть обратно деньги, или просто объял его слепой страх: затаскивают куда-то - значит не ходи, - мужик растерялся, а когда Бережнов, помедлив малость, пока тот раздумывал, тяжело переминаясь с ноги на ногу, принялся убеждать снова, подыскивая более убедительные слова, - Самоквасов рассвирепел, задергал головой, захлопал по бедрам. Обороняясь всяко, он перешел к нападению, не замечая этого сам. У него на висках вздулись синие жилы, из глотки вырывался хрип, точно его душил кашель. Наверно, таков же был он, когда грызся с соседом из-за отпаханной борозды в поле.
- Что тебе, Авдей Степаныч, никак не втолкуешь! - запальчиво кричал он и совал огромным кулаком чуть не в грудь Бережнову. - Нельзя в таком разе прижим мужику делать. Мужик без лошади - погибель всему миру!.. Чего смеешься? Верно говорю. Мужику свобода нужна и опять же лошадь. Уж на что лучше, ежели собственная животинка имеется. Она мужику - и хлеб, и одежа, и обужа, и удовольствие. Сам ты мужиком был, дол ж он сочувствовать… Эх, вы, человеки-люди! - Он уже пошел к двери, но остановился опять, чтобы сказать последнее: - Прошлой зимой тянули, тянули меня в колхоз, - не шел, никак не шел. А почему? Из-за лошади не шел… А когда продал, распростался - вошел тут же… То бишь, не самовольно я продал ее, а дозволили…
- Проговорился? - поймал его насторожившийся директор. - Лошадей не дозволяли продавать, врешь ты… Тайком, наверно, свел да продал, чтобы в колхоз не отдавать?
- Ну, все-таки жил-то я не помимо колхоза, - вильнул припертый к стене мужик. - Мне что - дело прошлое. Я, как было, говорю. Почуял себя безлошадником - и влился. Вот уж пять месяцев в колхозе состою, а выгоды себе не вижу. Впору хоть опять… - и осекся, сообразив, что наговорил лишнего.
- Ты же не работал в колхозе, - в упор глянул на него Бережнов. - Поработать надо, да хорошенько, тогда и выгода будет.
- Нет вот, - и Самоквасов развел руками. - Со стороны-то оно эдак… Ну, я не про то. Я насчет лошади. За ссуду тебе, Авдей Степаныч, спасибо, ну только гнедуху мою не тронь. На ней я работаю, как умею и как хочу. В обоз ее не пущу, на казенное жалованье не встану. Я поденно буду.
- Посмотрим, - заметил Вершинин не без угрозы. - Не знали мы, что ты такой. Если рвачом будешь - не уживемся с тобой. - И повернулся к Бережнову: - Не напрасно ли, Авдей Степанович, ссуду-то дали?..
- "Напрасно"! - передразнил его Самоквасов, скривив рот. - Молчал бы! Рабочему человеку помочь, по-твоему, не надо?.. Ученый ты, а чудак. Вот тебе что скажу по-приятельски: чудак ты, а ученый… Мужицкой души не знаешь, а хлебушко-то, небось, ешь кажинный день?.. То-то!
- Ты из-за чего раскричался? - мрачно спросил Бережнов. - Не хочешь идти в штат - работай сезонно. Насильно никто не тащит. Если будешь честно, плохого тебе не скажут… А "мужицкие души" разные: одна огоньком горит да светится, другая - как зола холодная, а третья - чернее сажи, а четвертая - дымит да чадит… Посмотрим, у тебя какая…
Только после этих слов, подействовавших как успокоительное средство, Самоквасов опомнился, присмирел.
- Ладно, - вздохнул он, желая кончить миром. - Семь раз, слышь, померяй, а один отрежь. Подумаю, с бабой посоветуюсь; может, и в штат войду. А уж если опять нужда пристигнет - не откажи, Авдей Степаныч. - И, сняв шапку, низко, неуклюже поклонился.
Когда он вышел, притворив за собой дверь, Бережнов покачал головой:
- Вот это номер! Урок нам на будущее: поближе узнавать людей…
Бережнов глянул в окно. Улицей, взрывая снег копытом, мчал молодой жеребчик Звон, впряженный в легкие сани. Алексей Горбатов, одетый в бурый чапан, сидел на сене, привалившись к спинке глубоких саней и загородив от ветра лицо.
Бережнов вышел на крыльцо и окликнул Горбатова. Извозчик завернул к конторе.
- Алексей Иваныч, - сказал Авдей. - На лесопилке подстегни ребят - чтобы при тебе же ставили раму. Опробуй сам, а то не пришлось бы опять туда ехать. А наладишь - загляни в Зюздино. - Он крепко пожал ему руку: - Ну, пожелаю. Проверь там все.
Нетерпеливый Звон рванулся с места, пошел ходкой рысью, вытянувшись могучим телом, - под копытами его взрывался снег.
Глава V
Пронька Жиган и Платон Сажин
Нередко по вечерам Параня уходила к соседке Лукерье на посиденки и до позднего засиживалась у своей горбатой подружки. Вздыхая, дивясь и осуждая, они говорили о жизни, о пайках, о ценах, о том о сем, а больше всего о судьбах человечества, потому что болели за него душой.
Вершинин не сетовал на одиночество и, не замечая, как текло время, читал долго, часто до полуночи. Иногда, разминаясь, шагал из угла в угол, останавливался у книжных полок, с удовольствием разглядывая добротные корешки и золотом тиснутые переплеты. Он любил думать о судьбах людей, известных в мире, но уже ушедших с земного поприща…
В избу ввалились два лесоруба. Вершинин поднялся от стола, унял заурчавшего Бурана, оглядел неурочных посетителей: это были Пронька Жиган и Платон Сажин - лесорубы из артели Семена Коробова.
Жиган - низенького роста парень, лет двадцати четырех, кряжистый, широкоплечий; ноги - ухватом, ресницы жиденькие, белые, как у поросенка. Наверно, для большего форсу носил он зимою бобриковую кепку.
Платон Сажин был гораздо старше и являл собою полную противоположность Проньке: высоченного роста, худой, длиннорукий, с реденькой, словно выщипанной бородой; одежонка на нем потрепанная и не по росту: пиджак расползался, из швов вылезала вата, узкие карманы разорваны. Только заячья шапка с длинными ушами, сшитая Параней, надежно прикрывала его голову от всякой непогоды.
- В чем дело? - спросил лесовод.
- Да вот в чем, - начал Жиган, - все попадаются нам плохие делянки: дерево мелкое, подтоварник… Зарабатываем, Петр Николаич, мало. Отведи нам лесосеку подоходнее.
- Вас прислала артель?
- Ежели принять во внимание общее положение и поскольку я, к примеру, получаю, то, значит, вся артель и плюс Семен Коробов - старшой наш. - Пронькина речь была витиеватой, с претензией на высокую грамотность.
Лесовод задумчиво курил папиросу.
С Сажиным вдруг случилось что-то: засуетился, схватился за карманы, обшарил их изнутри, снаружи и вдруг плюнул в сторону.
- Ты что? - оглянулся на него Пронька.
- Там оставил, в бараке, рубль… Ах, растяпа! - Платон тоскливо мотал головой. - Сопрут, обязательно сопрут - и не скажут. Теперича концов не найдешь, - бежать надо.
Он выскочил из избы, согнувшись под притолокой и хлопнув сильно дверью. Вслед за ним бросилась из-под стола зарычавшая собака, но Вершинин остановил ее. На откровенную усмешку лесовода Пронька Жиган с превосходством заметил, кивнув на дверь:
- Чудак он у нас. К тому же в голове безграмотность, и жадность заела, - из-за этого костюм содержит в нищенском состоянии.
- А дай ему триста-пятьсот рублей - приоденется, и не узнаешь, - усмехнулся Вершинин, не веря, однако, что подобное преображение наступит.
- Еще бы, - охотно подхватил Жиган. - Деньги - сила… Некоторые - и таких не мало - в деньгах не чают души. Примерно, тот же Платон: дай ему тыщу аль две, задохнется от радости и скажет: "Нет ли еще?.."
Пронька Жиган помолчал, оглядел стены, книжные полки, продолжая стоять у порога, потом начал нерешительно издалека:
- Вы, Петр Николаич, человек знающий, ученый… Хочу спросить об одном дельце, зараз уж. Впрочем, пустяки все - не стоит, пожалуй, и спрашивать… В бараках у нас с воскресенья разговоры-слухи идут, а разобраться, что к чему, не умеем: разум у нас в темноту закован. - Он переминался с ноги на ногу, спрятав руки за спину, а лесовод стоял напротив него и сверху вниз выжидательно глядел ему в лицо. - Я к тому это: как, мол, теперь быть рабочему классу, то есть нам, ежели, к примеру, директор или другой кто, повыше его, силком повернет дело к высокой выработке? Непривычны мы вперегонышки играть. Пилим, как умеем, как сила берет, а кое-кому не нравятся такие темпы, против артелей началась война - за бригаду ратуют. А что делать, когда каждый сам по себе живет и свой интерес имеет? Вон Сажин… и пилу-то держать не умеет, много ли с него спросишь, ежели он, можно сказать, вчера только из деревни пришел и с точки зрения пролетария на общественное дело не смотрит.
- Ты о чем спрашиваешь-то? - остановил его Вершинин.