2
О замысле повести "Созвездие Козлотура", опубликованной в журнале "Новый мир" в августовском номере 1966 года и сделавшей автора знаменитым, Фазиль Искандер рассказывает так: "До этого были скитания по газетам со статьей против кукурузной кампанейщины. Я сам вырос на кукурузе, но я видел, что она не хочет расти в Курской области, где я тогда работал в газете. И я попытался своей статьей остановить кукурузную кампанию. Статью, правда, не напечатали, но писатель должен ставить перед собой безумные задачи!" С кукурузной кампанией Искандеру справиться не удалось. Но социальный темперамент молодого автора был неудержим: Искандер вскрыл и обнародовал механизм любой кампании, противоречащей здравому смыслу, ибо, как он дальновидно понимал, кукурузой деятельность активных пропагандистов по нововведениям ограничиться не может. В "Созвездии Козлотура" Искандер живописал такую кампанию в подробном развитии: от радужных перспектив (поддержанных одним чрезвычайно высокопоставленным лицом - "интересное начинание, между прочим!") до бурного провала.
Следуя эстетике уходящего времени, в финале драматического по накалу страстей произведения должен был бы забрезжить рассвет, герой - обретать свежие силы, а автор - усиленно намекать читателю на его грядущие победы.
В финале повести Искандера брезжит новая кампания.
О вещах печальных и более того - социально постыдных - автор повествовал в манере крайне жизнерадостной. Парадоксальный этический закон этой прозы - постараться из неудачи извлечь как можно больше творческой энергии. По принципу: "для мест, подлежащих уничтожению", делать единственное, что можно - "стараться их писать как можно лучше".
После появления "Созвездия Козлотура" прозаик был обвинен в "плачевном отсутствии сынолюбия по отношению к отчему краю".
Через двадцать лет он скажет в беседе: "Сатира - это оскорбленная любовь: к людям ли, к родине; может быть, к человечеству в целом".
Но сатира молодого автора производила странное впечатление.
Смех автора был не только и не столько уничтожающим, но и жизнеутверждающим. Смех словно говорил, смотрите, до чего могут дойти люди, бездумно следующие начальственным указаниям. И сколь, напротив, замечательно и удивительно жизнестойка природа, в том числе человеческая, этим указаниям сопротивляющаяся!
В "Созвездии Козлотура" неожиданно звучит и лирическая интонация, окрашенная ностальгией воспоминаний о днях детства, о родовом доме в горном селе. Автор переносится воображением в мир, где царствует подлинная жизнь, торжествует здравый смысл, где слову отвечает дело. "Детство верит, что мир разумен, а все неразумное - это помехи, которые можно устранить, стоит повернуть нужный рычаг". Сказано с грустью. Вера молодого писателя уже поколеблена. Козлотуризация противоречит здравому смыслу, но идет полным ходом.
Многое объединяло Искандера с авторами "иронической" молодежной прозы начала шестидесятых. Отрицали они одно и то же. Противник был общий. Герои-шестидесятники, как правило, пытались вырваться из своей среды, уйти, улететь, уехать из опостылевшего гнезда, гневно рассориться с омещанившимися родственниками. Молодой герой-бунтарь того времени гневно сокрушал полированную мебель в родительском доме. Мысль Искандера о крове совсем иная. "Мне не хватает дедушкиного дома с его большим зеленым двором, со старой яблоней (обнимая ее ствол, лезла к вершине могучая виноградная лоза), с зеленым шатром грецкого ореха, под которым, разостлав бычью или турью шкуру, мы валялись в самые жаркие часы".
Время в рассказах Искандера тоже было другим, чем в "молодежной" прозе, где оно как бы совпадало с процессом чтения, действие происходило сейчас, в настоящем, "герой-бунтарь" был близок по возрасту и читателю, и автору Возраст героев рассказов Искандера иной, и время действия - другое: предвоенные годы, война, после войны. Мир был увиден двойным зрением: глазами ребенка и глазами взрослого, вспоминающего из "сегодня" свое детство.
Переезд Искандера в Москву сыграл в выборе такой оптики решающую роль. Нет, ничего "разоблачающего" городские нравы Искандер не пишет. Интонация рассказов о Москве остается веселоспокойной. Сам облик города, климат, напряженный трафик, вечное беспокойство и суета, определяющие во многом и характер горожан, описаны чрезвычайно корректно, но с явным чувством ностальгии по теплу и солнцу родной Абхазии, шуршанию волны по гальке, духу братства и добрососедства, духу двориков и кофеен. "И уже нет мамы, нет ничего, - так заканчивается "Большой день большого дома", рассказ о семье матери, чувстве рода, расцветающей красоте девичьей жизни. - Есть серое московское небо, а за окном, впиваясь в мозги, визжит возле строящегося дома неугомонный движок. И машина моя, как безумный дятел, долбит дерево отечественной словесности…" В мире "серого неба", в атмосфере бесконечной тревоги москвичей по поводу завтрашней погоды (рассказ "Начало") - тревоги, закономерно ставившей абхазца в тупик, ибо не в поле же им завтра выходить, - естественным было внутреннее движение к самому ценному, самому святому времени, к оставленному там, к "раю", то есть к миру детства. Глаза, душа ребенка позволили писателю и сказать горькую правду о времени, и не утратить ощущение красоты жизни. Искандер вернулся в мир детства - "непомерного запаса доверия к миру", отрицая тем самым явное недоверие "неправильного" мира к человеку. Искандер не только "разоблачал" неправильность реальных обстоятельств, а противопоставил им устойчивый мир, утверждая тем самым свое миропонимание.
3
Его "сквозной" герой Чик живет не просто в городе, доме, квартире. Жизнь вынесена во двор, где готовят пищу, пьют кофе, ведут беседы и философские дискуссии, спорят, ссорятся и мирятся, отдыхают. Здесь квохчут куры, сюда залетает ястреб, заезжают лошади, приходят коровы. Своеобразный Ноев ковчег. И побережье, и город Мухус, в названии которого легко прочитывается перевернутый Сухум, - лишь продолжение того же двора. Здесь перемешаны языки - это "котел" языков, малый "вавилончик": рядом живут абхазцы, русские, грузины, греки, персы, турки. Даже сумасшедший дядя Коля говорит на "затейливом языке из смеси трех языков".
Действие повестей и рассказов о Чике живет и пульсирует в одной точке. "У меня такое впечатление ("Долги и страсти"), что все мое детство прошло под странным знаком заколдованного времени, - моя тетушка за все это время никак не могла выскочить из тридцатипятилетнего возраста". Это волшебное время детства: один длинный-длинный, непрекращающийся день с короткой южной ночью ("Ночь и день Чика"), лишь подчеркивающей по контрасту радость ожидания грядущего дня. Этот день чрезвычайно подробен, богат происшествиями, приключениями, событиями, открытиями. Это - своего рода утопия.
Мухусский двор - неформальная община, неофициальное государство в государстве, вырабатывающее свои законы, свою конституцию. Здесь жизнь собрала изгоев, "бывших", отверженных, отброшенных, не принятых властью или ущемленных ею. Пата Патарая репрессирован. Богатый Портной, день-деньской работающий, вынужден скрывать стук своей швейной машинки Бедная Портниха еле сводит концы с концами. Алихан, чья история более подробно рассказана в романе "Сандро из Чегема", - бывший коммерсант, потом нэпман, окончательно разоренный. Даша - в прошлом жена офицера, "бывшая" красавица, сумасшедший дядюшка Коля… "Отброшенные" создают маленькую республику, в которой правит справедливость. Здесь никто не обладает полнотой власти, не стремится к диктаторству, все равны. Жизнь во дворе в отличие от жизни за его пределами не приемлет унижения слабого, осмеяния убогого. Сумасшедший дядюшка Чика живет здесь не только в безопасности, но в атмосфере любви и приязни Даже добродушные шлепки, которые отпускает ему портниха Фаина, в которую он безнадежно влюблен, свидетельствуют более о чуткости, нежели о равнодушии.
Жизнь семьи существует вне замкнутого пространства комнаты, вне четырех стен: она как бы вынесена - через балкончики, распахнутые окна, веранды и галереи - на воздух, на площадку двора. Она открыта всякому взору, не отчуждена, не занавешена. Жизнь дворика в Мухусе - народная жизнь, а фиговое дерево, растущее в саду, перевитое виноградом, дерево, на котором, как обнаружил Чик, так славно и удобно сидеть, - становится священным древом жизни, как бы перевитым судьбами людей, здесь обитающих.
Чик - истинное дитя народа Он жизнелюбив и стоек, справедлив и совестлив, не приемлет предательства в самых разных и утонченных его проявлениях. Нравственное чувство Чика развито необычайно. Он, например, ощущает неловкость, если драка несправедлива, не может серьезно драться с мальчишкой, если тот слабее его. Чик готов поделиться всем, что у него есть. Он "никогда не будет чувствовать себя счастливым, пока собаколов в городе". Он остро реагирует не только на несправедливость, но и на глупость, фальшь. Перипетии жизни Чика и его друзей, разговоры и горячие споры взрослых о пустяках изложены автором подробно. Автор входит в положение каждого, стремится к полноте изображения любой ситуации, как бы комична она ни была Вот Чик и его дядя "пойманы с поличным": пасли корову в границах города, а это "не положено".
"- Шпионы ходят по стране, - сказал милиционер.
- Знаю, - согласился Чик.
- В том числе и под видом сумасшедших, - сказал милиционер.
- Знаю, - согласился Чик, потрясенный тем, что милиционер подозревает дядю в том, в чем Чик сам подозревал его когда-то. - Но он настоящий сумасшедший. Его доктор Жданов проверял.
- Этот номер не пройдет, - сказал милиционер, - я вас всех забираю в милицию. Там все выяснят… Корова не бодается?
- Нет, - сказал Чик, - она мирная.
- Вот и хорошо, - сказал милиционер и отобрал у Чика веревку, за которую была привязана корова. - Я ее поведу.
…Они вошли во двор милиции, и милиционер крепко привязал корову к забору. Там росла густая трава, и корова тут же начала ее есть…"
Смех Искандера естествен, как реакция самой жизни на неестественную формальность официоза. Смех вскрывает и убивает фальшь, глупость и самодовольство тех, кто мнил себя наделенным властью над детьми, блаженными и коровами. Но этот смех лишен назидательности, нравоучительства. Если хотите - плутовской смех, веселый обман лжи, надувательство лицемерия. Он уничтожает, утверждая. Этот смех целителен и спасителен, ибо трагические обстоятельства времени столь сильны, что человека без ободряющего присутствия смеха охватили бы отчаяние и безнадежность. Смех побеждает ложь, предательство, даже смерть Смех священен и потому побеждает все застывшее, мертвое, догматическое. В смеховом мире Искандера ощущается животворное влияние народного комизма, связанного с изображением тела и всех его забот: приготовления пищи, ее поглощения, удовольствия, отдыха, купания, обнажения. Героев Искандера словно преследует безмерный аппетит и неутолимая жажда: во дворе бесконечно что-то жарится или варится; тетушка Чика прекращает свое вечное чаепитие, только если оно переходит в кофепитие; в почти райском саду Чика вечно зреют какие-то фрукты (Чика радует сам круговорот поспевающих ягод и фруктов: земляника, вишня, черника, абрикосы, персик, груша, айва, орехи, хурма, каштаны). Это поедающий, плодящийся, растящий детей, радующийся жизни мир, одушевленный бесстрашным и ясным смехом. Это смех, звучащий почти на краю бездны.
Смех против страха.
На оплакивании покойной подруги тетушки Чика сидящую с ним за столом конопатую девочку так и разбирает смех ("Чик идет на оплакивание"). За поминальным столом начинается игра и веселье. И взрослые, пришедшие попрощаться с покойной, тоже втягиваются в совершенно не приличествующую событиям атмосферу застольных баек. Развязываются языки, старики вспоминают любовные приключения покойницы - смех у гроба, сама смеющаяся смерть, забывшая о своих прямых обязанностях… Вспоминают они и небезопасные легенды… Начинается праздник. И вместе с ним торжествует освобождающаяся от страха смерти (да и от страха перед жизнью тридцатых годов) стихия раскрепощенной вольности и народного веселья.
4
Мудрость народа состоит не только в том, чтобы победить врага, это не всегда возможно, но - осмеять его. Бригадир Кязым из одноименного рассказа, неграмотный крестьянин (лукавый повествователь замечает, однако, что неграмотный Кязым свободно говорил на пяти языках) дознается-таки, кто украл из колхозной кассы сто тысяч рублей. Кязым остроумно загоняет вора в ловушку, но рассказ был бы не вполне "искандеровским", если бы в финале жена вора не побежала - под общий хохот чегемцев - за милиционером, дабы он вернул полотенце, в которое были завернуты злополучные деньги…
Горное село Чегем - это тот "большой дом", родовое гнездо, из которого вышли и знаменитый дядя Сандро, и Чик, приходящийся ему племянником. Родом отсюда и мать (в лирическом рассказе "Большой день Большого дома").
Повествование о Чегеме - своего рода национальные мистерии. Это мир вечно становящийся, праздничный, полный жизненных соков. Комическим эпосом исторической народной жизни стал роман "Сандро из Чегема".
Оговорюсь сразу. Искандер при всей любви к своему народу лишен гнетущего и сковывающего пиетета по отношению к национальному характеру. Писатель не только не боится комизма в изображении своего героя или истории народа - он опирается на него. Смешное и трагическое, веселое и драматическое существуют слитно В дяде Сандро уживаются и герой, и плут, и защитник чести, и обманщик, и бездельник, и праздничный "Великий Тамада", и труженик, и по-восточному горделивый глупец (выглядит так, словно держит на привязи не обычную корову, а зубробизона), и хитрец ("Он остановился в таком месте, где колхозы уже кончились, а город еще не начался"), и истинный сын своего народа (первый пришел к высокому должностному лицу с предложением вернуть древние абхазские названия рекам и горам). Прозаик словно спаял в нем противоречивые черты национального характера - он и бесстрашный рыцарь, получающий пулю за прекрасную княгиню (которая, кстати, отлично справляется с дойкой коров); и крестьянин, в поте лица своего обрабатывающий землю; и танцор, выступающий в знаменитом ансамбле Паты Патарая; и мудрец, стремящийся спасти свой народ от братоубийственной войны. Дядя Сандро стар (ему "почти восемьдесят лет, так что даже по абхазским понятиям его смело можно назвать старым человеком") и вечно молод.
Авторская интонация по отношению к дяде Сандро богата оттенками: от осмеяния до восхищения, любования "его величественной и несколько оперной фигурой, как бы иронически осознающей свою оперность и в то же время с оправдательной усмешкой кивающей на тайное шутовство самой жизни". Роман Искандера строится как система новелл, объединенных героем (хотя и не во всех новеллах он является главным действующим лицом - иногда словно отходит в тень, на периферию повествования).
Трагикомически транспонируется в романе история. "В те далекие времена, - эпически повествуется в романе, - носа не высунешь, чтобы не шмякнуться в какую-нибудь историю". Народ не только смеясь расстается со своим прошлым - смеясь, он воссоздает свою историю. Так комически-серьезно рассказано о принце Ольденбургском, "просветителе" абхазского народа, благодаря которому "цивилизация края шла полным ходом, хотя иногда и натыкалась на неожиданные препятствия".
Искандер гротескно рисует портрет отменной глупости, застывшей в своем высокомерии ("Дикарь, а как свободно держится", - думает принц снисходительно о дяде Сандро), не подозревающей - в силу глупости - о точной оценке, которая естественно складывается в народе. В отличие от лукавого хитреца Сандро, готового при случае вместе со всеми посмеяться над самим собой, принц Ольденбургский надут и титанически серьезен по отношению к самому себе, а потому и окончательно смешон: "Принц Ольденбургский, задумавшись, стоял над прудом гагринского парка, как Петр над водами Балтийского моря". Явная пародия. Но глубоко пародиен и весь роман, только пародия присутствует здесь не как разрушение, отрицание жанра, нет - как возрождение его через воскрешающую смеховую стихию.
На глазах дяди Сандро, гостившего у своего друга в селе Анхара в первые майские дни 1918 года, "история сдвинулась с места и не вполне уверенно покатилась по черноморскому шоссе". "История сдвинулась с места" - общий языковой штамп, в силу своей стертости не задевающий нашего сознания. Но история, которая, сдвинувшись, "покатилась" именно "по черноморскому шоссе", да еще и "не совсем уверенно" - это уже осмеяние штампа и переосмысление слова. На "атомарном" уровне языка действует принцип, характерный для смеха Искандера вообще - завоевывать, осмеивая. Ведь история-таки выросла в Историю - несмотря на то что вначале "покатилась по черноморскому шоссе".
"Битва на Кодоре" (так называется эта глава) кончается трагически - гибнет сын несчастного Кунты, не чуявшего, чем закончится "история". То, что казалось забавным, почти потешным, оборачивается кровью. Думалось, что обойдет, минует - "в тот день сражение окончательно перекинулось на ту сторону, и когда до вечера оставалось два-три часа, жители Анхары решились выпустить на выгон проголодавшийся скот", но нет, не минуло, не обошло. Остаться сторонним наблюдателем "истории" (Сандро рассматривает все происходящее в подаренный принцем Ольденбургским цейсовский бинокль), не присоединяться, не участвовать? Сандро ведь не разбирается ни в политике, ни тем более в ее оттенках… Так и не стал он "героем" битвы на Кодоре, хотя и ездил ночью к большевикам, чтобы объяснить им, откуда лучше стрелять. Положение крестьянина - дяди Сандро - поистине драматично: он думает о скоте (напоен ли, накормлен), об урожае, о земле - но история втягивает его в свой водоворот и лишь от случая зависит, пойдет он с меньшевиками или большевиками.
Так, оказавшись в доме богатого армянина, Сандро сначала пытается защитить его от налета меньшевиков - но потому лишь, что он, Сандро, гость и должен - по кодексу чести - защищать хозяина. Более того: он отрицательно относится к меньшевизму, ибо считает, что "все меньшевики эндурского происхождения. Конечно, он знал, что у них есть всякие местные прихвостни, но сама родина меньшевиков, само осиное гнездо, сама идейная пчеломатка, по его мнению, обитала в Эндурске". Но когда дядя Сандро убеждается, что сопротивление вряд ли увенчается успехом, он усаживается за стол хозяина вместе с меньшевиками, и все сообща пьют вино и доедают барана, поднимая тосты "за счастливую старость хозяина, за будущее его детей", что не мешает меньшевикам, уходя, забрать трех хозяйских быков, а Сандро вслед за ними - и последнего - не оставлять же его в одиночестве…
Роман о Сандро из Чегема, как и цикл рассказов о Чике, из которого выросла повесть "Старый дом под кипарисом", принципиально не замкнут, открыт, готов к росту, к саморазвитию. В сущности, повествование о Сандро можно продолжать бесконечно - и герой, и композиция романа практически неисчерпаемы. Жизнеутверждающая авторская идея заключена в свободе, с какой движется сюжет. Да и сюжет ли это? Повествование о Сандро не имеет ни завязки, ни развязки - оно может двигаться снова с любой точки, обозначенной в жизни героя. Поэтому дядя Сандро еще и в этом смысле герой народный, ибо он бессмертен. Тем более, если мы уже побывали на его "псевдопоминках" - на пире в честь его неожиданного выздоровления…