- Товарищ политрук, - начал он, - как же это понимать: кто приказал чистить?.. Ведь такой бой завтра, разве можно иначе…
- Да, но минометы были почищены еще днем, - сказал я.
- Оно-то так, верно… вычищено… но лишний раз, я полагаю, не мешает…
- Значит, это ты придумал?
Зайцев не ответил.
- Ладно. Продолжайте.
Невольно вспомнилось лермонтовское: "Кто кивер чистил весь избитый…"
Мимо нас не прошла, а промелькнула энергичная стройная фигура. По резким жестам и по акценту я узнал в ней командира полка. Майор Чхиквадзе только что приехал от командира дивизии.
Вскоре мы двинулись. Моя рота шла вместе со штабом полка. До рассвета еще полк должен занять исходные позиции, те самые, где я сейчас, накрывшись плащ-палаткой и подсвечивая себе фонариком, записываю эти строчки в тетрадь. Утром, сблизившись с противником, мы должны будем остановить его в районе станции Абганерово.
Ночь темная, безлунная. И если бы не зарево пожаров, движение войск было бы почти невозможным. Но темная ночь позволяла подойти к неприятелю незамеченными, скрытно.
Шли без всяких привалов. Иногда мне казалось, что бойцов моих нет рядом с повозками, что они потерялись во мраке. Но там, на немецкой стороне, взлетала ракета, и я вновь видел поблескивающие каски минометчиков. Они шли и шли, безмолвные и черные от пыли.
Майор шагал со своим адъютантом Женей Смирновым.
Интересно, что должен был думать в такую минуту человек, в руках которого оказалось столько человеческих судеб?
Вскоре к Чхиквадзе подошел комиссар полка Горшков.
- Ну как, комиссар, не опоздаем?
- Не должны бы… - не совсем уверенно ответил тот.
Майор тихо засмеялся:
- Не должны - это верно. А вот если опоздаем…
Лицо его стало снова серьезным:
- Ты знаешь, Коля, что будет, если мы опоздаем?..
- Знаю, - глухо ответил Горшков.
Больше они уже не говорили. Мне было странно, что нашего комиссара кто-то может называть так просто - Коля.
Вспышки ракет были все ближе и ближе.
Полк достиг исходного рубежа. В балках устанавливались минометы. Тракторы, автомашины, повозки уходили в укрытия.
Убедившись в том, что рота наша полностью изготовилась, я расстегнул планшетку и вытащил потрепанную тетрадь.
30 августа
Вечером вырвались из окружения. Остатки дивизии собираются в саду Лапшина, в районе Бекетовки, километрах в пятнадцати южнее Сталинграда. Измученный до крайней степени, я все-таки попытаюсь сейчас хотя бы бегло рассказать о том, что было с нами за прошедшие десять дней.
На рассвете 20 августа наши начали артподготовку. Степь содрогнулась от грохота. До этого я слышал о "катюшах", но никогда не видел их в действии. И потому, когда позади нас что-то с чудовищным скрежетом зашипело, я невольно втянул голову в плечи. Догадавшись о том, что бы это значило, я оглянулся и был потрясен величественным и грозным зрелищем. Было такое впечатление, будто несколько степных китов выплыли из мрака, выстроились в ряд и стали одновременно выпускать в небо огненные фонтаны. Когда эти чудища перестали шипеть, степь огласилась восторженными криками моих минометчиков:
- "Катька"! "Катюша"! Давай, милая! Дави, жги фрицев!
Потом не менее страшное зрелище поразило нас: на добрых полкилометра в ширину, над всем совхозом Юрково, что под Абганерово, заплясали огненные смерчи, и казалось, сам поселок подскакивал в бешеной, безумной пляске.
Это рвались снаряды "катюш". Вероятно, точнее их было бы называть минами. Наивные, мы думали, что там, где рвались эти снаряды и где все пространство окинулось огнем, не останется ни одной живой души. То, что мы, минометчики, укрывшиеся в балке, так подумали, - это еще полбеды. Хуже, что так же, видать, думали и пехотинцы. Они сближались с противником не короткими, как полагается, перебежками, а в полный рост, стараясь как можно быстрее достигнуть вражеского рубежа. И, верно, в горьком удивлении падали, сраженные кинжальным, яростным огнем немцев. Повсюду был слышен сплошной лай автоматического оружия. Над нашими позициями тотчас же появилась "рама" - двухфюзеляжный "Фокке-Вульф-189". "Рама" сделала несколько кругов, сбросила четыре бомбы и улетела. Через несколько минут около двадцати немецких пикировщиков висели над нашими бойцами. Они пикировали почти до самой земли, бросали сразу по десятку бомб и взмывали вверх, чтобы вновь и вновь, включив сирену, спикировать на нас.
За поселком Юрково что-то два раза противно скрипнуло, точно два огромных листа железа потерли друг о друга, и в боевых порядках залегшей наконец нашей пехоты стали рваться мины страшной разрушительной силы. Это заговорил немецкий шестиствольный миномет, или "дурила", как назвали его позже красноармейцы.
Майор Чхиквадзе стоял на возвышенности и только на короткое время отрывался от бинокля, чтобы сделать новое распоряжение. Рядом с ним были телефоны. От них в разные стороны расползались гибкие бесстрашные шнуры.
- Рыков? - спрашивал майор командира первого батальона. - Докладывай обстановку… Что?.. Залегли?.. Что, что? Фриц огнем поливает?.. А ты что, думал, он тебя одеколоном будет поливать?.. Подымай бойцов!.. В контратаку?.. Отбили?.. Так! Даю тебе еще минометчиков.
"Контратака", "отбили", - только два слова. А что там было?!
Непрекращающийся ливень огня, бесконечная бомбежка с воздуха понудили наши подразделения залечь прямо на открытой местности, где нет ни кустика, ни бугорка. И в это время поднялись они - пришельцы из далеких краев, со скрещенными костями на рукавах.
Наши бойцы лежали. Ближе, ближе неприятельские цепи. Уже отчетливо были видны пьяные рожи эсэсовцев.
- Огонь! - прокатилось по нашим рядам.
Первые цепи немцев были наполовину скошены. За ними шли другие.
…Моя рота получила приказ пойти на поддержку первому батальону. Предстояло преодолеть полосу массированного минометно-артиллерийского огня, которую создал противник, стремясь не допустить к нашим подразделениям подкрепления и повозки с боеприпасами.
Решили двигаться порасчетно, из балки в балку, открытые места преодолевать бегом с минометами.
Первый расчет начал движение. Как только прогрохотали разрывы, бойцы побежали вперед, не дожидаясь, когда рассеется дым. Этот маневр удался.
Через несколько минут расчеты благополучно достигли намеченных позиций.
Вскоре рота вела уже огонь.
К ночи бой утих. Слышалась только редкая ружейная перестрелка.
Мы лежали в пологой балке, прямо под открытым небом, с заместителем командира роты лейтенантом Гайдуком. Было тепло, и, натянув поплотнее каску, я собирался уже заснуть. Но Гайдук не давал. Вздумалось ему, дьяволу, рассказать вчерашний свой сон - сон перед нынешним боем. Теперь я постараюсь припомнить его рассказ. Иначе никто уже никогда не узнает, что снилось нашему милому другу Гайдуку в ту ночь.
Видел же он во сне жену и даже, уверял он, слышал ее голос. Будто склонилась она над зыбкой и тихо так поет сыну:
Спи, мой крошка, спи, прекрасный,
баюшки-баю.
Уж не светит месяц ясный
в колыбель твою.
Гайдук будто бы открыл глаза, поглядел на прикорнувших рядом своих бойцов, потом снова заснул, и снова возник мягкий голос жены:
Стану сказывать я сказки
про отца в бою.
Ты ж дремли, закрывши глазки,
баюшки-баю.
Гайдук силился унять жену, но рот не раскрывался. Он закрыл уши. Но и это не помогало. Голос жены не угасал:
Вот напали злые люди
на твою страну.
Они рыскают повсюду,
сея смерть, беду.Твой отец, солдат примерный,
Ранен был в бою.
Ты же спи, мой мальчик первый,
баюшки-баю.Не коснутся муки ада
Детских глаз твоих:
На защите Сталинграда
Твой отец стоит.
Гайдук проснулся, быстро вскочил на ноги, несколько раз моргнул. "Фу, черт, вот диковина!"
И тут только догадался: то был не голос жены, а надрывный, прерывающийся звук ночного бомбардировщика где-то в беззвездной вышине.
Я дослушал до конца, записал колыбельную и натянул каску так-то уж демонстративно, что Гайдук все понял и отошел от меня. А на другой день, 21 августа, он погиб.
Случилось это так.
Перед рассветом старшина привез нам обед с тем, чтобы мы еще затемно поели и затемно же он бы успел вернуться в расположение полковых тылов. На этот раз старшина привез по сто граммов водки. Не успели еще бойцы выпить, как в небе зарокотали моторы. Около ста едва видимых в чуть светлеющем небе "юнкерсов" темным облаком наплывали на наши позиции. Два десятка Ю-87 выстроились в кильватерную колонну и один за другим стали пикировать на огневые позиции минометчиков.
- По окопам! - крикнул я.
Лейтенант Гайдук, младшие сержанты Кучер и Давискиба упали в щель, которая была от них поблизости. "Юнкерс" устремился на них.
- Сережа! Гайдук!.. Берегись! - заорал я, но было уже поздно.
Одна бомба упала прямо в окоп.
Кто-то крикнул раздирающим душу голосом:
- Лейтенант Гайдук погиб!
Я выскочил из своего окопа.
Окровавленные, смешанные с землей кусочки тел наших товарищей лежали на месте взрыва. При виде этого кровавого месива сошел с ума красноармеец-казах Жамбуршин. Печальная картина. Он сидел в своем окопе и, сложив руки на груди, жалобно тянул: "Аллах, аллах…"
Минометчики собрали кусочки тел своих товарищей, еще теплые, зыбкие в руках, и сложили в воронку от бомбы. Насыпали небольшой курганчик. Сняли каски и так, молча, постояли немного над первой нашей могилой.
К несчастью, она была далеко не последней, та могилка.
Пока я еще жив и помню имена некоторых настоящих героев, немного расскажу о них. Ведь я не знаю, смогу ли это сделать завтра…
Комиссар Барышев
Он был все время со своими пехотинцами. Там, где было особенно худо, был и он, комиссар Барышев, высоченный, с черными сросшимися над переносьем бровями.
В один из особенно тяжких моментов, сложившихся для первой роты, он бежал туда. Вдруг короткий, резкий удар в голову. Верно, он не совсем еще понимал, что с ним стряслось. Добежал до первой роты, окровавленный, и перед удивленными бойцами крикнул в телефонную трубку:
- Рыков, я убит!
И упал. Из головы короткими толчками выплескивалась кровь. Теперь он только смотрел на пехотинцев залитыми кровью глазами, но сказать уже ничего не мог.
И тут только кто-то крикнул:
- Ребята, за комиссара - бей фрицев! Вперед!
Лейтенант Дащенко
В это время майор Чхиквадзе вызвал к себе начальника связи полка лейтенанта Дащенко.
- Почему нет связи с первым батальоном?
- Не знаю, товарищ майор. Очевидно, порывы…
- Немедленно устранить!
- Товарищ майор, люди все вышли из строя…
Майор долго смотрел в глаза лейтенанта:
- Дащенко, мне нужна связь. Понятно?
- Понятно, товарищ майор.
- Идите.
…Дащенко, длинный, сухой, как жердь, с толстыми вывороченными губами, полз и полз вперед. Пуля ударила его в плечо. Он только поморщился и продолжал ползти. Он взял два конца и дрожащими руками, превозмогая нестерпимую боль в плече, связал их. "Ну, вот… хорошо", - должно быть, подумал он. Но в это время две пули снова впились в него.
Но об этом еще не знал майор Чхиквадзе, вновь разговаривавший по телефону с комбатом первого батальона Рыковым.
Три Николая
Их было в моей роте трое: сержант Николай Фокин, смуглый, коренастый, очень заботливый и хозяйственный; Николай Сараев, румяный, как девушка, голубоглазый и очень молчаливый паренек; Николай Светличный, казалось, всегда на что-то обиженный, очень слабый физически.
Припоминается первый наш бой. Это было 4 августа. Около реки Аксай притулился небольшой хуторок Чиков. Минометная рота зарылась в прибрежных камышах и до поры до времени молчала. Ни с земли ее не заметишь, ни с воздуха. В 5 часов вечера румыны силою до двух батальонов предприняли атаку на хутор. Наши пехотинцы первыми вступили в бой. Минометная рота изготовилась тоже.
Командиры расчетов волновались: это будут их первые мины, выпущенные не по мишеням, а по живым людям. Когда высота стала черной от выступивших на ней неприятельских солдат, рота дала первый залп, затем второй, третий. Мины рвались прямо в гуще неприятеля.
Николай Светличный улыбался широкой, простодушной улыбкой. А Николай Фокин не вытерпел, крикнул:
- Наддай, ребятушки!
Николай же Сараев в это время что-то сердито ворчал себе под нос. Ему все казалось, что это не его мины ложатся в неприятельском стане, и в душе злился на Светличного: "Этот всегда опередит…", и он резко подавал все новую и новую команду:
- Левее - 0,5, прицел 8,40 - огонь! - звенел его голос.
Под станцией Абганерово Сараева приняли в комсомол.
29 августа немцам удалось замкнуть кольцо окружения вокруг нашей дивизии.
Решено было пробиваться к своим. Пробиваться с боем. В районе совхоза Зеты моя рота расчленилась на отдельные группы. Мы уже выходили из балки, когда увидели устремившуюся на нас лавину вражеских танков. Один из них, отделившись от остальных, начал настигать группу минометчиков, в которой находился и я. Помнится, я услышал за своей спиной прерывистое дыхание:
- Товарищ политрук, я с вами…
Я обернулся, но Сараева уже не было рядом. В последнюю минуту я увидел его возле вражеского танка. Не скрою, худая мысль на мгновение промелькнула в голове: "Не в плен ли?"
Из люка танка высунулась голова немца:
- Рус, сдавайсь… капут!..
Подойдя вплотную к Сараеву, танк остановился. Видимо, немец был уверен, что русский солдат и офицер сдадутся в плен. Он еще раз крикнул:
- Рус зольдат, официрен, сдавайсь!..
Николай в секунду отстегнул противотанковую гранату и метнул ее прямо в люк танка. Огромной силы взрыв бросил меня на землю. Когда же дым рассеялся, я увидел неподвижный танк, а из люка дымящегося танка вниз головой висел долговязый немец.
В это время на расчет сержанта Николая Фокина, набрав максимальную скорость, мчалась немецкая танкетка.
- Связать несколько гранат! - приказал Фокин.
Когда это было сделано, он скомандовал еще раз:
- Ложись! - и сам побежал навстречу танкетке. Немецкий танкист выстрелил в Фокина, но и это не остановило минометчика. Раненый Николай со связкой гранат упал под гусеницу танкетки.
…Загорелся немецкий двухмоторный бомбовоз "Юнкерс-88". Измученные лица наших бойцов оживились. Кто-то крикнул не своим голосом:
- Так, так их!.. Братцы, ура-а-а!
Это был Николай Светличный. Без гимнастерки, в одних шароварах, изможденный, напрягая последние силы, он один тащил на себе миномет.
Когда позже я рассказал ему о его тезках, он, отдышавшись малость, тихо выдохнул:
- Вот… им, этим минометом, мстить буду…
2 сентября
Дождь. Все развезло. Накануне, темной ночью, остатки дивизии заняли оборону в районе хутора Елхи, южнее Сталинграда. К вечеру кто-то из моих взводных принес немецкую листовку. В ней, между прочим, сообщалось: "Разгромили дикую сибирскую дивизию, а она снова появилась". Это о нас.
1 октября
Один за другим возвращаются в дивизию из госпиталей и санбатов бойцы и офицеры. На днях объявился и лейтенант Дащенко. Его наградили орденом. Вчера по такому случаю мы с ним выпили по лампадке и чуть ли не всю ночь проговорили, вспоминая бои на Дону, и особенно под станцией Абганерово.
8 октября
Сегодня у меня особенно счастливый день - получил два письма: от сестры и брата Александра.
Сейчас два часа ночи. За окном трещат пулеметы, а я закончил чтение пьесы Корнейчука "Фронт". Он, пожалуй, первый замахнулся так решительно на некоторых больших по положению, но маленьких по своему кругозору военачальников.
Конечно, каждому хочется иметь за собой военную славу. Приятно, когда говорят, что ты совершил подвиг, но далеко не каждый решится на него. Не будь последнего, мы все были бы героями.
В. и М. - очень ограниченные люди. Я презираю их лицемерие. Я убежден, что такие вот люди могут быстро стать холуями, хотя последний и твердит: "Я тебе не "Эй, Иван!". Но мне-то кажется, потому он и твердит, что чувствует в себе черты его. Первый же эгоист. И трус ужасный. 4 августа, при бомбежке, - глаза, как фары:
- Миша… Алеша… политрук!.. Иди ко мне!..
Носом ковырял донскую землю и орал на солдата, чтобы тот не стрелял из карабина в немецкий самолет: неровен час, пилот заметит, откуда стреляют, и спикирует…
О, как противен он был в эту минуту!
9 октября
Вспомнил, как прорывался я 29 августа из вражеской "мышеловки". И не зря. Вот уже больше месяца нахожусь среди своих людей, слушаю русскую речь, вижу солнце, воюю, живу… Конечно, трудно рассчитывать, что в этой войне останешься живым. Но ведь останется же кто-нибудь из наших людей, и они увидят жизнь во всей ее красоте. Это сознание отрадно.
15 октября
Два чувства. Радость: присвоили звание старшего лейтенанта. И тут же чувство тревожного ожидания. Стоим мы на месте. Больше месяца обороняем рубеж - и ни с места.
24 октября
Около моего блиндажа грохнулась громадная бомба. Чуть было не сыграл в ящик…
Немцев здесь ждет большая неприятность, пожалуй, не менее той, которую они изволили откушать в декабре прошлого года под Москвой.
26 октября
Другой день немцы переживают ад. Несколько эскадрилий наших славных "илов" штурмует их. А вчера мы и сами познакомились с действиями штурмовиков. Я вполне понимаю немцев, называющих этот тип советских самолетов "Черная смерть". По ошибке восьмерка "илов" штурмовала нас. Несколько минут содрогалась земля.
…Еле выбрался от немецких автоматчиков. Ночь месячная, и они заметили мой силуэт.
Наши бойцы залпом из винтовок сбили "мессершмитт".
29 октября
Прочел дневник немецкого солдата. Его жадность прямо-таки поразительная: за два месяца этот поганец отправил в Германию 50 посылок!
1 ноября
Принял 12 новых комсомольцев.
3 ноября
Ночью приснился мне Василий Иванович Чапаев. Сидит, обнявши нас, и, старый герой, рассказывает о своих делах на Урал-реке…
5 ноября