Полковник говорил что-то о борьбе с пережитками капитализма в сознании людей, о благородном труде работников милиции, о спокойном отдыхе советских граждан. Смысл его речи с трудом улавливал Борис. Предложение идти работать в милицию просто ошеломило его. Ему хотелось остановить полковника на полуслове и крикнуть: "Как же вы не понимаете, что не о таком переднем крае я мечтал! Пошлите меня на любую стройку, на завод, в колхоз, на самые дальние нефтяные промыслы. Там я всю душу вложу, там я буду на месте". А какой-то подсознательный голос издевался: "Так вот ты каким оказался, Тимонин? Жидковат… Первая трудность попалась на пути, и ты уже - в сторону. Выходит, выступать с призывами легче? Решай, чего ж ты струсил?.."
- Я не требую сейчас вашего окончательного решения, - сказал Рогов, собираясь уходить. - Но вы подумайте. Через недельку приходите к нам, в управление милиции. До свидания, Борис Михайлович.
Полковник пожал Тимонину руку, попрощался с майором и направился к выходу. Уже от двери, полуобернувшись, проговорил:
- А если приедет и Андрюшка, уговорю его работать вместе.
Рогов ушел, а Борис так и не произнес ни одного слова.
- Что, Тимонин, трудная задача? - спросил майор, чтобы прервать затянувшееся молчание.
- Да, нелегкая…
Закурили.
- Я понимаю тебя, - снова заговорил майор. - Ты сейчас думаешь: как же так, мне, армейскому офицеру, предлагают идти в милицию? Ведь милиционером даже детишек пугают… Угадал, верно?
Борис промолчал.
- Вижу, угадал… К сожалению, так думают многие наши армейские товарищи. И, полагаю, зря. В армии им редко приходится встречаться с работниками милиции, поэтому они ничего о них не знают. Вот нам, в военкоматах, виднее. В милиции действительно трудно и опасно, как на фронте. Только на передовой хоть знаешь, что впереди тебя враг. А тут попробуй найди врага, разузнай вора, грабителя, убийцу, спекулянта-хапугу. Одним словом - невидимый фронт… Короче говоря, подумай, Тимонин. А когда решишь, заполним тебе последнюю графу в личном деле - место работы.
- Хорошо, я подумаю, - сказал Борис на прощанье.
Из военкомата он отправился побродить по городу: хотелось остаться одному…
Глава 9
Такие нужны до зарезу!
Василий Вакулович Рогов, высокий, прямой, размахивая по привычке только левой рукой, неторопливо шагал в управление и думал о неожиданной встрече в военкомате. Последнее время он часто заходил туда и по разрешению военкома просматривал личные дела офицеров, уволенных в запас. Уже несколько месяцев в уголовном розыске не хватало трех оперативных работников: два уехали учиться, а один… выбыл из строя после недавней стычки с грабителями. И полковник Рогов сам подбирал себе сотрудников. Эта его привычка не раз приводила к ссорам с отделом кадров. Пришлют к нему человека, принятого кадровиками по заявлению, а он после длительной беседы отсылает назад. Потом выслушивает по телефону:
- Ты что же, Василий Вакулович, опять чудишь? Разве плохого человека я тебе прислал? Настоящий кадр, я так считаю…
- Мне работник нужен, а не кадр.
- А ты в пузырь не лезь. Прочитай этого парня анкету: комсомолец, в институте на заочном учится, спортсмен. А главное - желание, молодость, он с любым преступником справится.
- Мне работник нужен, - упрямо твердит Рогов, - а не сыщик. Важнее не вора поймать, а вернуть его в жизнь человеком… Этот ваш "кадр", конечно, сумеет скрутить преступника, но перевоспитать - не хватит опыта…
- Так, что ж, тебе стариков присылать? - кипятится начальник отдела кадров. - Может, пенсионеров?
- Нет, они свое отработали, пусть отдыхают. Давайте бывших армейских офицеров, эти - надежные…
- Ты опять за старое. По ведь не идут они в милицию…
- А вы к ним ходили?
- Ладно тебе. Ищи сам. Но имей в виду: будешь тянуть - сократим эти вакантные единицы. Тогда не так запоешь.
И вот сегодняшняя встреча с Тимониным. Рогову понравился офицер запаса, хотя с ним удалось перекинуться лишь несколькими словами. Конечно, оценили Тимонина не сухие строчки личного дела, которое успел полковник прочитать в военкомате. Рогов не один десяток лет работает в милиции - в этой, по его выражению, академии человеческих характеров - и научился распознавать людей буквально с первой встречи. Профессиональным чутьем он угадал, что Тимонин годится к оперативной работе. И потом - письма Андрея… В них; почти в каждом говорилось о Борисе (фамилию его он ни разу не упоминал). "Мой комиссар" называл его в письмах Андрей и сравнивал: "Чем-то он напоминает тебя, отец, - так же умело распознает в людях хорошее, так же верит им и отчаянно любит возиться с "неисправимыми", как ты когда-то возился со мною…"
А уж Андрей зря хвалить не станет, он знает цену тем, кто не жалеет себя для других, кто в самую трудную минуту с открытой душой приходит на помощь. Таким человеком он считает своего отца, и это для него - мерило человеческой доброты и честности. Ведь ему самому пришлось вынести немало испытаний в жизни, пока его четырнадцатилетнего беспризорника, чумазого и голодного, не снял с проходящего поезда высокий, худой лейтенант.
- Ты куда путь держишь?
- К черту в зубы, - дерзко ответил паренек.
Но лейтенант не рассердился, а лишь улыбнулся.
- Далеко собрался. На тощий желудок тяжело. Может, зайдем в столовую пообедаем, а?
Паренек взглянул исподлобья на лейтенанта, неторопливо достал из кармана своей рваной фуфайки папиросу, закурил и, не разжимая зубов, спросил:
- В каталажку?
- В столовую.
- Пошли.
Засунув руки в карманы, дымя папиросой, он важно пошел впереди валкой, независимой походкой бывалого человека.
- Как зовут-то тебя? - поинтересовался лейтенант.
- Андрей.
- А я - Рогов. Вот и познакомились…
За обедом паренек разговорился. И Рогов узнал его нерадостную судьбу. Андрей не помнил своих родителей. Воспитывался у тетки, муж которой нещадно бил его за малейшую провинность. Мальчик не выдержал издевательств и в девять лет сбежал. С тех пор и беспризорничает.
Наблюдая, с какой жадностью ест паренек, Рогов думал: "Уже пять лет он живет собачьей жизнью. Нельзя дальше так… Что придумать? Сдать в колонию? Сбежит… И, небось, уже бывал там".
- А ты откуда едешь? - спросил Рогов, помешивая чай в стакане.
Андрей облизал ложку и принялся за оладьи.
- Из колонки.
"Ну, вот, угадал я", - подумал лейтенант, а вслух спросил:
- Фамилию свою помнишь?
- Нет. Называют меня Бузой. Андрей Буза.
Рогов удивился:
- Личный адъютант Баланды?
- Он самый, - усмехнулся Андрей.
"Баланда" - кличка вожака воровской группы. Долго его не могли поймать работники милиции. А он в каждой обворованной квартире оставлял короткую записку:
"Были - сплыли. Баланда и личный адъютант Буза".
- Вы его взяли? - Во взгляде паренька чувствуется настороженность.
- Нет, - честно признался Рогов. - Но все равно возьмем…
Долго разговаривали, сидя в столовой, лейтенант милиции и вор, бежавший из колонии. Под вечер Рогов уговорил паренька помыться в бане, постричься. Андрей радовался озорно, по-детски.
- Теперь пойдем ко мне ночевать, - предложил Рогов.
Паренек опять насторожился. Но мирный вид лейтенанта, его добродушие покорили…
Так Андрей оказался в семье Роговых. Приняли его радушно. Но на третий день он сбежал.
А на службе Рогова ждали неприятности. Когда он рассказал начальнику милиции, что у него два дня жил Буза, тот долго распекал лейтенанта, грозился отдать под суд. А Рогов стоял на своем:
- Надо сделать из него человека, полезного обществу…
- Наше дело ловить воров, - оборвал его начальник. - Пусть их потом в тюрьме и колониях воспитывают.
Рогов получил десять суток ареста за потерю бдительности. Через месяц лейтенант опять встретил Андрея в столовой на станции. Паренек очень обрадовался встрече.
Два дня ищу вас здесь, - сказал он.
- Ты где был? - строго спросил Рогов.
- С Баландой рассчитался…
Как?!
- Просто ушел от него. Сказал ему, пусть ищет себе другого адъютанта… С меня хватит.
- Правильно решил, Андрей. Жизнь идет вперед, а ты вроде как на задворках. Учиться тебе надо, работать… А с разными баландами мы скоро вовсе покончим. Так-то, браток…
Андрей привязался к лейтенанту. Рогов устроил его учеником токаря на завод, почти каждый день навещал его, следил за учебой.
Спустя месяц, перед самой войной, взяли-таки Баланду и всю его группу. Началось следствие. Задергали Андрея на допросы, на очные ставки. Воры, считая его "отколовшимся" и продавшим их, лили на него всю грязь. Сам Баланда поворачивал дело так, будто не он, а Буза был главарем шайки, подробно рассказывал больше о тех кражах, участником которых был Андрей.
- Верно говорит? - спрашивал следователь.
- Да, - угрюмо отвечал Андрей. Оправдываться ему было нечем.
И он оказался на скамье подсудимых, рядом с Баландой. В последний день суда из длительной командировки вернулся Рогов. Он с ужасом выслушал сообщение жены о том, что Андрюшку судят. Пока бежал в суд, пришло окончательное решение. Как был, грязный, в запыленной кожанке, перехлестнутой маузером на ремне, вошел в зал.
- Подсудимый, - говорил судья, - ваше последнее слово.
Андрей встал, растерянно посмотрел в зал. И тут вдруг раздался звонкий голос:
- Разрешите мне! - По проходу быстро шел Рогов. Он остановился у самого стола и взволнованно заговорил - Товарищи судьи… разрешите… Я возьму его на поруки… Буду воспитывать… слово чекиста!..
В зале стало тихо. А за барьером глухо рыдал Андрей…
С тех пор прошло много лет. Из хрупкого на вид, чумазого паренька Андрей превратился в бравого капитана, командира стрелковой роты…
Воспоминания о сыне Василию Вакуловичу навеяла встреча в военкомате. "Так вот кто такой "комиссар Борис", - думал он о Тимонине. - Хороший, видимо, парень, если Андрей так хвалит его. Нам позарез нужны такие вот люди с комиссарской душой…"
Василий Вакулович остановился у голубого киоска, выпил стакан минеральной. Солнце пригревало, становилось жарко. Вяло ползли полупустые трамваи, отчаянно скрежеща на поворотах.
У здания управления милиции Рогова ждал Байдалов. Мысли о сыне и "его комиссаре" сразу отодвинулись. Полковник первым спросил:
- Что нового, Алексей Тимофеевич?
- Разрешите доложить, товарищ полковник…
- Пойдемте ко мне, - перебил Рогов.
Пока поднимались по прохладной лестнице на четвертый этаж, Байдалов успел коротко рассказать о вчерашнем ограблении магазина, убитом стороже, найденном гаечном ключе и рваной покрышке…
В кабинете Рогов открыл окно и потом уже сел за стол. Достал из тумбочки бутылку минеральной:
- Не желаете?
- Нет, спасибо, не употребляю, - ответил Байдалов.
- Напрасно. Повышает аппетит.
- А я на отсутствие его никогда не жалуюсь.
- Счастливый, - улыбнулся Василий Вакулович, старательно закрывая бутылку, и вдруг спросил:
- Алексей Тимофеевич, а не лучше ли дело о грабеже магазина передать кому-нибудь? Вам работы хватит и по убийству в буфете.
- Нет, нет, товарищ полковник, - торопливо возразил Байдалов, - я против.
- Почему?
- Я уверен, что второе происшествие - отголосок первого.
Полковник строго посмотрел на капитана, встал из-за стола и, заложив руки за спину, медленно прошелся по кабинету. У него нет оснований не доверять Байдалову, опытному и способному работнику, тем более, что тот отлично изучил обстановку на местах происшествий. Но в голосе капитана ему послышалась какая-то самоуверенность, вернее, самоуверенная поспешность, и это заставляло подумать: "Не ищет ли он здесь повода только отличиться?" Эта мысль возникла не случайно. В последнее время Рогов заметил, что Байдалов всегда берется за самые сложные уголовные дела, над раскрытием которых работает все управление. Все бы ничего, да недавние два случая дали повод к неприятным размышлениям: как только Байдалов, раскрывая преступления, заметит, что дело затягивается или вовсе не выгорит, он немедленно старается передать его другому оперативному работнику…
Василий Вакулович думал. Высокий, загорелый, он шагал от стола к окну и обратно, изредка отбрасывая рукой со лба вьющиеся поредевшие волосы.
Рогов внезапно остановился перед капитаном:
- Доказательства?
- Я беседовал с постовым милиционером Октябрьского райотдела сержантом Никитиным, - быстро заговорил Байдалов. - Он рассказал, что за несколько дней до ограбления видел возле магазина какого-то рыжего мордатого парня, который часто являлся к концу рабочего дня, курил со сторожем. Но как только Никитин подходил к магазину, он сразу же торопился уйти. А однажды, когда по железной дороге проходил товарный поезд, у магазина вдруг оказалась "Победа". Никитин не услышал, как она подъехала. Он направился к ней, но машина ушла. В кабине рядом с шофером сидел рыжий парень. Правда, Никитин не утверждает, что был именно тот самый, так как приходил парень в тюбетейке, а ехал - в серой клетчатой кепке.
- А "Победа" какого цвета?
- Шоколадного.
- Так, так… - Полковник секунду подумал и, усаживаясь за стол, произнес: - Пока не вижу связи между двумя происшествиями. Что шофера убили, чтобы использовать машину для кражи из магазина - резонно. Но ведь там серая "Победа", а "пристрелку" воры делали на шоколадной…
- В последний момент они могли найти другую машину, - вставил Байдалов. - Умышленно, чтобы запутать следствие.
- Согласен. А если шофер жив?
- У ограбленного магазина найден торцовый гаечный ключ, которого не хватает в серой "Победе".
Рогов резко откинулся на спинку стула, обрадованно сказал:
- Вот теперь другое дело. Этого чекист упускать не должен. Давайте, Алексей Тимофеевич, будем считать вашу мысль версией номер один.
Байдалов улыбнулся вслед за полковником и протянул ему исписанный лист бумаги:
- Наш план…
- Уже?
- Вчера с Гаевым сидели допоздна, прикидывали. Решили, что оба дела нам вести надо.
- А сюда шел, знал, что меня уговоришь?
- Вы сами согласились, Василий Вакулович, уговаривать не пришлось.
Рогов углубился в чтение. Глядя на его сосредоточенное лицо, Байдалов старался угадать, утвердит полковник план или заставит переделать, как случалось чаще всего. Рогов хмурился. Потом взял ручку, обмакнул в чернила, что-то подчеркнул в плане, поправил и, чуть-чуть помедлив, размашисто расписался. Протягивая листок Байдалову, полковник сказал:
- Вопросов у меня пока нет. - И потянулся в тумбочку за минеральной.
Но едва Байдалов дошел до двери, Рогов вспомнил:
- Минутку, Алексей Тимофеевич. Вы с Гаевым сколько лет работаете вместе?
Байдалов недоуменно поднял брови:
- Лет десять, пожалуй… А что?
- Почему он вчера ночевал в кабинете?
- Не может быть! Мы вместе ушли домой часов в десять вечера. Расстались на трамвайной остановке.
- Вы хоть раз были у него дома?
- Нет, товарищ полковник, - покраснел Байдалов, - он ведь из другого отдела…
- Вот как! Значит, на службе товарищи, а вышли из управления и забыли друг друга?
Байдалов промямлил что-то невразумительное. Но Рогов не дал ему говорить и сердито махнул рукою:
- Плохо, капитан, мы заботимся о своих товарищах…
А потом, отпив несколько глотков из стакана, примирительно сказал:
- Не сердитесь, я ведь и себя ругаю…
Глава 10
Жизнь - интересная штука!
Борис медленно шел по набережной. Внизу, закованная в гранит, глухо роптала река, щетинясь барашками волн; в них тысячами искр дробилось солнце; над маслянистой водой вспыхивали разноцветные радуги. Пахло нефтью, заплесневелыми камнями, пылью. По мосту поминутно проносились автомашины; торопливые пешеходы жались к перилам.
Набережная в эти утренние часы безлюдна. Она заполнится вечером, когда грозненцы, окончив свой трудовой день, выйдут в парки, скверы, на площади и улицы. Тогда на берегу реки упругим белым столбом закудрявится фонтан, и набережная огласится звонким смехом, веселой музыкой, песнями…
Борис подошел к чугунной решетке, украшенной гипсовыми вазами с цветами, остановился. Из открытых окон музыкального училища, утопавшего неподалеку в густой зелени, доносилась какая-то грустная мелодия. Невидимый музыкант неуверенно брал аккорды, наверное, присматриваясь к нотам, играл с затяжными паузами, отчего казалось, что рояль под его пальцами плакал навзрыд. До траура скорбные звуки неприятно сжимали сердце, отчаянно тревожили душу. Хотелось поскорее избавиться от них, забыть эту надрывную, тоскующую мелодию.
Но Борис не уходил. В душе у него было так же неспокойно, как и в мире этих драматических звуков.
А почему? Что в сущности произошло? Предлагают служить в милиции? Ну так что же? Неприлично? Разве там не нужны крепкие люди, особенно из тех, кто уже получил армейскую закалку? Не ты ли говорил своим солдатам, что в нашей стране нет неприличных профессий, что каждый гражданин на любом посту приносит пользу Родине? А теперь? Выходит действительно выступать с призывами легче, чем показывать личный пример?..
Но эти мысли беспокоили Тимонина недолго. Их заглушила глухая обида на свою неудавшуюся, как казалось ему сейчас, жизнь. И почему она пошла так нескладно? Кто виноват, что человеку уже за тридцать, а он не нашел еще своего места в жизни, не приобрел настоящей профессии и теперь тычется по углам, как слепой щенок, и ждет, когда чья-то заботливая рука поможет ему отыскать свой сосок?
Облокотившись на перила решетки, Борис задумчиво смотрел в воду. Мутная река пенилась, жалобно шуршала галькой, словно рассказывала о своей горькой судьбе, о долгом и трудном пути, которым она течет уже много лет, извиваясь в узких горных ущельях, прорезая рыжие от солнца бугры, сверкающие белыми лысинами солончаков. Ее жалобное, в унисон музыке, бормотание настраивало Бориса на размышления. Поток мыслей, как: липкая паутина, плелся в голове, доставая из памяти один эпизод за другим…
…Тускло горит керосиновая лампа с заклеенным бумагой стеклом. Желтоватый трепетный свет падает на выскобленный добела колченогий стол, разложенные на нем книги, тетради, на погнутую оловянную миску с вареной "в мундирах" картошкой, выщербленную глиняную солонку, на жилистые, крупные руки отца.
Борька, до подбородка укрывшись рядном, лежит на печке и, с трудом раздирая слипающиеся глаза, смотрит вниз. Ему очень хочется спать, но он старается дождаться, пока отец закончит свои подсчеты и ляжет рядом: с ним так хорошо спать, прижавшись к его теплому боку и уткнув голову подмышку…
На стене спокойно тикают часы, размахивая в полумраке сверкающим маятником. В полудреме Борька слышит шепот отца:
- У Иннокентия Стороженки в двух ямах на гумне двести пудов, у попа Захария - пятьсот, у Пантюхи-лавочника - триста десять.
Отец, потея, долго подсчитывает отобранный у кулаков хлеб и, часто мусоля огрызок карандаша, записывает в клеенчатую тетрадь. Иногда поднимает взлохмаченную голову, весело смотрит на Борьку, улыбается: