4
Первый эшелон девяносто третьего полка остановился на восточной окраине прусского городка. В штабном домике Полуяров увидел майора, колдующего над картой.
- Подполковник Полуяров! А вы, судя по занятию, - начальник штаба?
- Так точно, товарищ подполковник! Майор Анисимов. Начальник штаба. Из дивизии уже звонили о том, что вы выехали. Минувший день прошел успешно. В первом эшелоне наступают два батальона. За день заняли пять населенных пунктов. Вышли на развилок вот этих двух шоссейных дорог. Завтра с утра продолжим преследовать отходящего противника. Рассчитываем дня через два подойти к Эльбингу.
- Отлично! Где замполит?
- Майор Хворостов у себя. Рядом дом, там наша политчасть разместилась: замполит, парторг и комсорг. Вызвать Хворостова?
- Я сам к нему пройду. А потом обстоятельней поговорим о всех делах.
Алексея Хворостова в военной форме Полуяров еще не видел. Оказался он выше ростом и почему-то сутулым. Хворостов шел ему навстречу, улыбался, но даже радостная улыбка не могла осветить темное, словно обожженное горем, лицо. Обнялись, поцеловались. Поцеловались впервые за многие годы дружбы. Раньше на зарое, при встречах в Москве, на перроне смоленского вокзала в мае сорок первого года они не обнимались, не целовались. По тем молодым временам объятия и поцелуи считали сентиментальностью и слюнтяйством. Теперь же обнялись и поцеловались, растрогались. Видно, война заставила по-другому ценить дружбу, дорожить ею.
- Сразу я ушам своим не поверил, когда позвонили из дивизии и сказали, что командиром полка назначен Полуяров.
- А я, когда услышал, что ты здесь в полку, даже в мистику ударился, в чудеса поверил, - смеялся Полуяров.
Полуяров рассказывал другу о беседе с командиром корпуса, о многом другом, важном и пустяковом, а сам с болью и сожалением смотрел в худое, темное, постаревшее лицо Алексея. Перед глазами стояло все то же майское утро на перроне смоленского вокзала, и веселый, счастливый Алешка Хворостов, говоривший, радуясь и смущаясь: "А у меня сынок растет!"
- О моей беде знаешь? - сухо спросил Хворостов.
- Знаю. Был в госпитале у Гарусова. Он мне рассказал.
Алексей сидел сутулясь - новая, видимо, привычка, - курил (а раньше и папиросы в рот не брал). Проговорил, глядя в сторону:
- Знаешь, кто всех моих погубил?
- Кто?
- Жабров.
- Тимошка?..
- Остался при немцах. Служил в полиции.
Полуярову вспомнился тусклый осенний вечер. Моросящий противный дождь. У калитки стоит Тимошка Жабров. Кого-то ждет. Теперь ясно, кого ждал Тимошка. Немцев.
Полуяров сидел мрачный, злой. Почему он тогда смалодушничал? Почему прошел мимо? Может быть, остались бы в живых родные Алексея. В мозгу билась нестерпимая мысль: и ты виноват, и ты…
Хворостов туго провел ладонью по сумрачному почерневшему лицу:
- Ну, а как твои дела, Сережа?
По сравнению с бедой Алексея личные переживания показались Полуярову мелкими и ничтожными. Сказал почти безразлично:
- Генерал Афанасьев сообщил мне, что Нонна работает в нашем армейском госпитале.
- А муж ее где?
- Разошлась с мужем.
- Вот как! Заезжал к ней, повидался?
- Нет, не заехал.
Хворостов с удивлением посмотрел на друга:
- Что же так? Или разлюбил?
- Генерал приказал прямо в полк ехать. Но не в этом дело. Столько времени мы не виделись… По правде говоря, побоялся. Ушел в кусты.
Сидели невеселые, удрученные.
Первым поднялся Полуяров:
- Что ж, пошли в штаб. Анисимов, верно, заждался. - И уже у входа в штаб положил руку на плечо Хворостова: - Держись, Алеша! Как ни тяжело, а довоевать нам надо. Дядя за нас Берлин не возьмет!
Глава пятнадцатая
МОГИЛА НА ОДЕРЕ
1
Солнце на лето, зима на мороз.
Так и война!
Дело шло к победе - всем ясно, а бои разгорались все ожесточенней, упорней.
Стрелковый полк, которым командовал подполковник Полуяров и где заместителем командира по политической части был майор Хворостов, с боями двигался в первом эшелоне дивизии. Когда их корпус от Балтийского моря повернул на юго-запад и снова пошли по польской земле, Алексей Хворостов обрадовался: будут воевать на главном направлении. А теперь направление на Берлин - какое может быть главнее!
У Полуярова тоже была своя забота: не передали бы их дивизию в другую армию или на другой фронт. Нужно держаться поближе к хозяйству Афанасьевой - там Нонна.
Оставалась позади еще одна - если верить карте, последняя - польская деревушка. На аккуратных под черепицей домиках развевались красно-белые национальные польские флаги. Или поляки пошили новые, или все годы немецкой оккупации хранили в тайниках старые!
Подполковник Полуяров и майор Хворостов, проскочив на виллисе через небольшой, саперами восстановленный мост, помчались по извилистому шоссе, куда ушел первый батальон. Чернели низкие, необработанные поля. Тянулись, изгибаясь, как змеи с перебитыми позвоночниками, недавно вырытые траншеи. Противотанковые рвы, залитые весенней водой. Завалы. Обрывки колючей проволоки. Липкая глинистая земля. Снега уже нет, хотя только конец февраля.
- Видать, Германия? - предположил шофер сержант Утехин.
- Она самая! - подтвердил Полуяров. - Померания!
- Подходящее название, - ухмыльнулся Утехин. Повторил со смаком: - По-ме-ра-ния!
И здесь следы поспешного отступления гитлеровцев видны на каждом шагу. На обочинах валяются развороченные грузовики, брошенные орудия, штабеля боеприпасов, перевернутые повозки. И везде на рыжей, размокшей земле трупы немецких солдат и офицеров.
- Действительно Померания, - согласился Хворостов. - Допобеждались!
Возле одного разбитого вражеского танка Полуяров и Хворостов вышли из машины. Припав на разорванную гусеницу, танк кособоко влип в землю. Из открытого люка тянуло гарью. Танкисты, совсем еще молодые ребята, валялись у своей машины, срезанные пулеметной очередью. Чуть подальше лежал пехотинец, видно следовавший за танком. Это был старик с седыми усами, водянисто-сизым лицом. Верно, воевал он и в первую империалистическую войну. Уж слишком по-вильгельмовски закручены усы. Рядом с убитым стариком гранаты и фаустпатрон. Защищался до конца.
- Эх, папаша, папаша! - покачал головой Утехин над убитым стариком. - Молодые по глупости, а ты-то куда лез! И усы еще отрастил - гутен так!
Ожесточенно сопротивляются гитлеровцы на своей земле. Защищают каждый хутор, каждый дом, обороняют каждый рубеж. Но тщетны все их попытки задержать наступление Красной Армии. Сбивая заслоны, обходя и отрезая вражеские части, рвутся вперед советские бойцы.
Наступающие части движутся главным образом по шоссе. Благо их немцы понастроили немало. Гремят по асфальту гусеницы "тридцатьчетверок", весело катят "катюши", шагают пехотинцы. Все глубже и глубже врезается фронт в самое сердце Померании.
А навстречу советским солдатам тянутся серо-грязные, всем своим нестроевым видом говорящие о поражении военнопленные. Полуяров и Хворостов остановили на перекрестке двух шоссейных дорог одну такую колонну. С памятных минских лесов знакомая картина. Хворостова всегда удивляло, как быстро хваленая немецкая солдатня теряет свой бравый воинский дух после поражения. Грязные, оборванные, истощенные, завшивевшие, они бредут по дорогам Померании на восток, в плен, теряя с каждым шагом не только воинский, но и просто человеческий вид.
- Хороши сверхчеловеки! - замечает, по своему обыкновению, Утехин и фыркает гудком. Колонна шарахается: подпортили немцам нервную систему наши бомбежки да артобстрелы.
Полуяров остановил одного пленного, который обратил на себя внимание весьма странной одеждой: на голове старомодный цилиндр, штатское пальто с бархатным воротником, на ногах опорки. А за куцыми полами незастегнутого узкого пальто виднелся военный мундир с нашивками и галунами.
- Кто такой?
- Них фарштейн!
- Не понимаешь? Какое звание? Чин? Обер-лейтенант?
- Найн, найн! - заволновался пленный. - Зольдатен! Зольдатен!
Подошел автоматчик, сопровождающий колонну пленных.
- Разрешите доложить, товарищ подполковник! Переодевался он, когда мы его взяли. Так и ведем. Пусть в штабе разберутся, что за птица.
Навстречу нашим войскам движутся не только военнопленные. Непрерывным потоком идут по шоссе к нам в тыл женщины: русские, украинки, польки…
- Полный интернационал! - замечает Утехин. Постоянное общение с начальством сделало его разговорчивым, даже несколько развязным. Он считает своим долгом высказывать собственное мнение по всем вопросам фронтовой жизни.
Хворостов вышел из машины. К нему обратилась девушка в стареньком пальтишке и стоптанных туфлях.
- Товарищ майор! В вашей части, случайно, бойцов из Сумской области нет?
- Боюсь сказать, но, кажется, нет. Киевляне есть, из Херсона есть, из Запорожья…
- Сумских ищу. Я оттуда родом.
Утехин не преминул вступить в разговор:
- Что ж ты, землячка, ничего германского не надела? Сколько в плену была?
- Три года!
- За три года знаешь, что тебе полагается! Целый грузовик трофеев.
- Будь они прокляты со своим добром. Только и есть у меня один трофей - туберкулез. Думала, что и не доживу до освобождения! А дождалась все-таки! - И улыбка осветила худое изможденное лицо.
Начиная с дальних подступов к Нойштеттину, как и по всей территории Померании, пройденной полком, поля, луга, холмы изрезаны траншеями, глубокими противотанковыми рвами. Перед каждым рубежом обороны густо заминированное и опутанное проволокой предполье.
После того как немецкая оборона на границе Померании оказалась взломанной и советские воины вторглись на территорию противника, в прорыв был введен конный корпус, поддержанный танкистами и артиллеристами.
Полк Полуярова, стремительно атаковав немцев, отвлек на себя их основные силы. Конники, действовавшие на главном направлении, вышли в район кирпичных заводов. Здесь гитлеровцы встретили их огнем из орудий и зарытых в землю танков. Но огневое противодействие противника было подавлено нашей авиацией и артиллерией. После этого конный корпус совершил бросок к южной окраине города.
В это время другие наши части, совершив обходный маневр, неожиданно для противника появились на северной окраине города, перерезали железную и шоссейную дороги, овладели товарной станцией. На станции они захватили свыше двухсот вагонов с военным имуществом и большие склады с продовольствием.
К вечеру, после трудного марша с боями и стычками, полк Полуярова подошел к восточной окраине Нойштеттина. Снова завязался бой. Ринулись на штурм вражеских укреплений бойцы. Первыми ворвались в город подразделения лейтенантов Григорьева, Деева, старшего лейтенанта Благова. Разгорелись ожесточенные уличные бои. На каждом перекрестке гитлеровцы соорудили баррикады; с крыш, из подвалов, из окон вели огонь вражеские пулеметчики.
В подвал, где расположился КП командира полка, вбежал запыхавшийся радист:
- Товарищ подполковник, сейчас будут приказ Верховного Главнокомандующего передавать.
Включили приемник. Знакомые, теперь такие радостные позывные.
- Говорит Москва! Говорит Москва! Приказ Верховного Главнокомандующего…
Верховный объявлял благодарность войскам фронта, сломившим сопротивление противника на территории Померании. Хворостов и Полуяров с волнением слушали перечень взятых городов:
Шлюхау…
Штегерс…
Хаммерштайн…
Бальденберг…
Бублиц…
В сталинском приказе были названы фамилии командиров частей, которые в эти вечерние часы штурмовали еще один немецкий город. Сражаясь на улицах Нойштеттина, выбивая из подвалов и чердаков вражеских автоматчиков, наши бойцы уже знали о приказе и шли в бой воодушевленные сталинской благодарностью. Ревели пушки, и казалось, что их гром сливается с громом московских салютов, прозвучавших в столице.
Поздно вечером, когда большая часть города была очищена от противника, Полуяров и Хворостов вернулись на свой КП. Для командира и его замполита еще сутки назад город Нойштеттин был пустым звуком, а неделю назад они, пожалуй, и не подозревали о его существовании. Теперь же они знали, какой это оказался мощный опорный пункт сопротивления гитлеровцев, важный узел его коммуникаций. Не зря фашисты так ожесточенно его защищали. В город стекались пять железных и шесть шоссейных дорог, здесь были сосредоточены большие склады боеприпасов и продовольствия.
- Крепкий орешек оказался! - устало проговорил Полуяров. - И чем ближе к Берлину, тем упорней они дерутся. Что-то в их логове будет?
- А знаешь, из Нойштеттина до Берлина всего пять часов езды поездом, - перелистывал Хворостов какой-то справочник.
- Фашисты нам спальные вагоны прямого сообщения вряд ли подадут. Придется своим ходом.
2
Семен Карайбог прожил тридцать лет, но ни разу не видел настоящего моря. Ни Белого, ни Черного, ни синего. Местность, в которой он родился, провел детство и юность, была самая что ни на есть сухопутная, середка России. Срочную службу в армии служил под Рязанью, воевал на московской, калужской, смоленской и белорусской земле. Воды, правда, хватало: и реки, и озера, и болота - будь они неладны, - а морей нет как нет.
…Когда батальон с ходу ворвался в маленький курортный городок на полпути между Гдыней и Гданьском - Цоппот, Семен Карайбог наконец-то оказался на морском берегу. Влажный, розоватый от утреннего солнца песок под ногами, а впереди море - и голубое, и стальное, и серое, и нет ему конца. Только далеко на горизонте темное пятно, видимо корабль.
Море поразило Семена Карайбога своей пустотой и беспредельностью. Вспомнился виденный когда-то рисунок. Сидит чумак на берегу моря, а за спиной у него кавказские горы. Курит дядько свою люльку и мечтает: взять бы все моря и слить в одно море, да все горы соединить в одну гору, а потом гору бросить в то море. Вот бы булькнуло!
Как ветхозаветный меланхолический чумак, сидел Карайбог на берегу моря. Даже не верил своим глазам. Уж слишком оно большое.
Сам не зная для чего, взял пустую фляжку, наполнил морской водой. Попробовал. Вода холодная и горькая.
- Нет, наркомовская чарка лучше!
Сзади, вдоль песчаного пляжа, тянулся городок: красивые, нарядные, курортные коттеджи, цветники, сады…
- Хорошо жили, гады!
…Ночь застала взвод Карайбога на даче у самого моря. Берег был так близко, что слышался взволнованный шорох гальки и сердитые крики чаек. В доме кроме бойцов взвода собралось немало военных. В одном углу самой большой комнаты расположился экипаж "тридцатьчетверки". Их машина ремонтировалась в армейских тылах, и теперь танкисты догоняли свою часть.
За столом, стоящим посередине комнаты, расселись военные балтийские моряки во главе со своим командиром капитаном 2 ранга, молодцеватым красавцем, одетым, как на парад. Моряки что-то вполголоса горячо обсуждали, до ушей Карайбога долетали только отдельные, непонятные сухопутному человеку флотские слова.
Сориентировавшись на местности, Карайбог и Шугаев раздобыли на чердаке дачи матрацы и расположились как фон-бароны. Назар, как не раз уже было в последнее время, завел разговор на волнующую его тему.
- Как думаешь, Сема, после Гданьска мы куда повернем?
- Аллах его знает! Шли от Бромберга на запад, а теперь вдруг повернули на восток, Гдыню и Гданьск брать. Из Ставки видней.
- Ну, а когда Гданьск возьмем?
- Думаю, снова рванем в Германию.
- На Берлин?
- А куда ж еще!
- Мне в Берлин обязательно нужно.
- А кому не нужно! Всем нужно, - засмеялись бойцы, услышав слова Шугаева.
- Быстрей надо кончать с Гданьском. Сбросить их к чертовой матери в море - и дальше, - решительно заметил Карайбог. - Об этом и в обращении Военного совета фронта сказано.
Танкисты, прислушивавшиеся к их беседе, заинтересовались:
- В каком таком обращении?
- Темный вы, видать, ребята, народ, - не удержался Карайбог. - Газет не читаете. А вот в этой газетке напечатано сегодня обращение ко всем бойцам, сержантам, офицерам и генералам фронта. Военный совет призывает нас водрузить над Данцигом и Гдыней знамя победы.
- Дай, друг, газетку.
- Читайте! - протянул Карайбог танкистам "Фронтовую правду". - И выводы делайте!
Танкисты склонились над изрядно помятой газетой. Прочли, горячо заспорили. И вдруг неожиданно начали собираться в дорогу.
- Куда вы, хлопцы, среди ночи?
- Раз такое дело, то как бы и не опоздать, - пояснил командир машины. - К утру своих догоним.
Вскоре послышался шум мотора, и танк ушел в ночь, туда, где непрерывно, как и морская волна, громыхала канонада.
Военные моряки, разложив на столе бумаги, совещались. И все слышалось:
- Причалы… Гданьские верфи… Портовые сооружения…
Судя по их словам, можно было подумать, что и Гдыня и Гданьск уже взяты нашими войсками. Карайбог подозвал одного морячка:
- Чего это вы здесь на суше околачиваетесь? Видать, весь ваш флот к акулам в гости пошел.
- Много ты понимаешь! - рассердился морячок. - У нас государственное задание.
- Какое задание?
- Мы уже сотни километров Балтийского побережья проехали. Порты принимаем. Теперь нам нужно побывать в Гданьске и Гдыне, подготовить их к приему советских судов.
- Побываете! - пообещал Карайбог с таким видом, словно это от него зависело.
К утру еще сильней стала канонада. Вражеская береговая тяжелая артиллерия и орудия военных кораблей почти непрерывно вели огонь по нашим позициям. Бросались в контратаки обезумевшие от страха фольксштурмовцы. В небе метались "мессершмитты". Враг зубами держался за узкую прибрежную полосу в районе Гдыни и Гданьска.
Рано утром, хорошо передохнув, пехотинцы тронулись дальше. Прислушиваясь к непрерывному вою вражеских орудий, Семен только усмехался:
- Перед смертью не надышитесь. Руки вверх или головой в воду!
Когда в утренней мартовской голубоватой дымке показались фабричные трубы, тонкие шпили костелов и серые громады домов, взвод нагнал виллис с двумя офицерами. Один из них, в плаще - знаков различия не разобрать, подозвал Карайбога. Когда виллис умчался, Карайбог спросил приятеля:
- Знаешь, Назар, кто поехал?
- Кто?
- Военные коменданты города Данцига. Наш и польский.
- Так Данциг еще не взят?
- Возьмем. Никуда он не денется. Вот коменданты и готовы вступить в исполнение своих обязанностей. Теперь за нами только остановка.
- Правильно дело организовано, - согласился Назар. - Начальство всегда должно быть на месте.
Связной командира батальона прибежал, как всегда, запыхавшийся, озабоченный:
- Товарищ старшина Карайбог! К комбату. Приказано - на одной ноге!
- Есть, на одной ноге! - поправил сбившуюся на затылок шапку Семен. - А ты так всю войну возле начальства и будешь ошиваться, - уже на ходу поддел он связного.
Комбат встретил старшину Карайбога по-приятельски, даже посветлело его утомленное лицо.
- Как дела, старшина?
- Дела идут - контора пишет!
- Когда будем немцев в море купать?
- Да хоть завтра с утра. Только воду жалко пачкать. Больно уж море хорошее.