5
Часто в обеденный перерыв или когда в неурочное время почему-либо останавливался движок и затихал пресс на зарой прибегала Настенька. При ее появлении по-отечески светлело лицо Петровича. Алексей Хворостов начинал читать нараспев что-нибудь вроде:
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты…
А Семен Карайбог, несмотря на скудность голоса и полное отсутствие слуха, запевал:
Сербияночку свою
Работать не заставлю,
Сам я печку истоплю,
Самовар поставлю.
И скалил щербатый, без двух передних зубов, потерянных при невыясненных обстоятельствах, рот:
- Возьму да и посватаюсь к тебе, сербияночка. Пойдешь?
- Не пойду! - смеялась Настенька. - Я рыжих люблю.
И все понимающе поглядывали на Сергея Полуярова, хотя был тот блондином, а совсем не рыжим. Знали: у Сергея и Настеньки любовь, которую они сами скрывали, как скрывали старые липы в городском парке укромную скамью. А на скамье - на веки веков - вырезаны две буквы: "Н" и "С".
Только Назар Шугаев не обращал внимания на Настеньку, не заговаривал с ней, не улыбался ей, косил в сторону тоскливым взглядом.
Настенька была певуньей. Когда девчата у пресса крикливыми голосами затягивали бесконечные страдания и частушки, в их хоре не слышно было робкого голоска Настеньки. Любила она песни деревенские, тихие и грустные. Только одной городской делала исключение. Полюбилась ей давно вышедшая из моды песенка о кирпичиках. Может быть, потому и полюбилась, что рассказывалось в ней о ее собственной жизни.
На окраине где-то города
Я в рабочей семье родилась.
Лет семнадцати, горемычная,
На кирпичный завод нанялась…
Так все и было! Окраина. Отец стрелочник. Попал под маневровый паровоз. Мать уборщица. Пыль, грязь, недоедания обернулись чахоткой, загнали в гроб. Стала Настенька жить у тетки. И в семнадцать лет пошла на кирпичный завод. Как в песенке:
Было трудно мне время первое,
Но потом, проработавши год,
За веселый шум, за кирпичики
Полюбила я этот завод…
В этом месте Сема неизменно подхватывал козлетоном:
На заводе том Сему встретила…
И все смеялись.
Обычно, когда на зарое появлялась Настенька, Тимофей Жабров прекращал свои механические движения, пялил на девушку оцинкованные глаза: видать, приелись ему обильные прелести супружницы. Заройщики замечали интерес Тимофея Жаброва к Настеньке и гордились. Приятно сознавать, что Настенька приходит к ним, дружит с ними, считает их своими. Пусть у Тимошки Жаброва есть и сало, и водка, и толстозадая шалава Василиса. Зато у них - Настенька. Завидуй, гад! Завидуй, что она с ними шутит, смеется, поет песни, и нет ей никакого дела до того, что ты пялишь на нее глаза. Пусть хоть повылазят!
Однажды застопорился пресс. Попыхтел и умолк движок. Заройщики со спокойной совестью побросали лопаты - дело не за ними, глина наверху есть.
- Перекур!
Сразу слышней стало в ближних кустах птичье разноголосье и возня. На низкой протодиаконской басовой ноте пропел шмель. Июльский знойный полдень, дышащий полынью и медом, звенел над головой. Заройщики в самых причудливых позах, как запорожцы, растянулись на колючей, порыжевшей от солнца траве. Алеша Хворостов отстегнул постромки, и Чемберлен побрел к овражку, где присмотрел спрятавшуюся от жары траву.
Только семижильный Жабров, как и положено роботу, заученно повторял механические движения, выколачивая свои полторы сотни. Заройщики лениво наблюдали за Тимофеем Жабровым, высказывая по его адресу разные замечания и соображения:
- До чего настырный! Как крот.
- Такой и за целковый удавится.
- Прасолы - они все такие…
Разомлев от жары, благодушествовали. Даже Семен Карайбог не матерился, как обычно. Вскоре от пресса - знать, заминка серьезная - отделилось светлое пятнышко и устремилось на зарой. И все знали - Настенька.
Шлепая босыми ногами по вохлой глине, раскрасневшаяся и запыхавшаяся от бега, она показалась Сергею Полуярову лучше и красивей, чем рисовало воображение. Такую особенность наружности Настеньки Сергей подмечал не раз. А может быть, Настенька действительно хорошела день ото дня!
Еще издали Настенька весело крикнула:
- Здорово, заройщики!
Петрович, лежавший навзничь, приподнялся, у глаз собрались добрые морщинки.
- Здравствуй, Настенька!
С хмурого лица Семена Карайбога сошло привычное выражение озлобленности:
- Привет, сербияночка!
Завидев Настеньку, Жабров прекратил размеренные движения, обтер рукавом красное, отсыревшее лицо, подтянул повыше подштанники. Пока Настенька рассказывала, почему остановился пресс, Жабров нахально пялил на девушку глаза. С неожиданной мягкостью позвал:
- Подойди ко мне, канареечка.
- С какой радости? - нахмурилась Настенька.
- Скажу что-то.
- Нужны мне твои слова!
- Подойди, не бойся. Не укушу.
Настенька действительно побаивалась Жаброва. Но сейчас, на виду у всех заройщиков, ей не хотелось показать себя трусихой. Подошла к Тимофею.
- Чего мне бояться?
Неожиданно одной рукой, как клешней, Жабров обхватил девушку за талию, привлек к себе.
- Попалась, пташечка!
Настенька взвизгнула и забарабанила кулачками по каменной, как стена старой кладки, груди Жаброва.
- Пусти, охальник! Пусти!
- Сходим в кусты, тогда и сама не отстанешь, - оскалился Жабров, без всякого усилия удерживая рвущуюся Настеньку. Положил железную клешню на ее маленькую, торчком стоящую грудь. - Пойдем. Не пожалеешь.
Неожиданно тихий и безответный Назар Шугаев сорвался с места, подскочил к Жаброву:
- Не тронь девку, Тимофей!
Не отпуская Настеньку, Жабров поднял руку и ткнул кулаком в разгоряченное лицо Назара. Но даже такого неторопливого движения робота было достаточно, чтобы Назар отлетел сажени на три в сторону и растянулся на мокрой глине. Из разбитого рта и носа засочилась кровавая жижа.
Не раздумывая и не сговариваясь, подхваченные одним порывом, заройщики вскочили на ноги, схватили лопаты и бросились на Жаброва. Впереди, с поднятой над головой, как меч, лопатой, с белым перекошенным лицом, бежал Семен Карайбог и кричал так, что слышно было у Московских ворот:
- Бей гада!
И остальные, даже Петрович, кричали исступленно:
- Бей гада!
Конечно, правильней было бы, не устраивая самосуда, обратиться в завком, к директору или даже в милицию. Законно, по всем правилам. Но, охваченные яростью, они не думали о последствиях. Бежали, чтобы убить Жаброва. Убить за то, что он обидел Настеньку и ударил тихоню Назара, за то, что на их глазах жрет сало, хлещет водку, водит в кусты красивую бабу. Просто за то, что он кулак и гад!
По их озверевшим лицам Жабров понял, какой опасный оборот приняло дело. И струсил. Отшвырнув в сторону до смерти перепуганную Настеньку, одним чудовищным прыжком выскочил на кромку зароя и пустился наутек. Бежал, не оглядываясь, втянув голову в плечи. Только мелькали дурацкие подштанники, засученные до колен.
Таким заройщики еще не видали Тимофея Жаброва. Остановились, опустив лопаты, тяжело дыша. Недавний порыв еще колотил сердца, выступил потом на лицах и спинах. Только теперь они начали отдавать себе отчет, какая беда висела над ними. Шутка ли сказать: убить или покалечить - без суда и следствия - человека только за то, что он потискал девчонку. Все же они были довольны. Словно за несколько секунд выросли в собственных глазах. Появилось незнакомое раньше чувство самоуважения и гордости. Убедились, что они сильней Жаброва, что он боится их.
Назар заметил лежавшую в стороне лопату Жаброва. Она поблескивала янтарной желтизной отполированной рукоятки, в лезвии полыхало белое пламя солнца. Не вытерев как следует разбитое лицо, с мрачной озлобленностью он схватил лопату как отвратительное существо, как рептилию и стал исступленно бить о рельсы, коверкая и увеча. Засунул рукоятку под чугунную тележку вагонетки, навалился всем телом и переломил надвое. Захлебывался:
- Убью! Все равно убью паразита!
Хотя лопата была решительно ни при чем, все же заройщики с одобрением наблюдали за расправой. Даже рассудительный и благоразумный Петрович не остановил распсиховавшегося парня. Понимал: надо дать выход бурлившей злобе.
Перепуганная, вся в слезах, всхлипывая и сморкаясь, Настенька причитала:
- Господи! Что теперь будет! Что будет!
- Ничего не будет! - успокоил Петрович. И ногой, как убитую гадюку, отшвырнул в сторону исковерканную лопату Жаброва: - Аминь!
…Снова запыхтел движок, деревянно застучал пресс, стремглав, как коза, бросилась наверх Настенька, только икры двумя солнечными зайчиками сверкали из-под подола юбки. Заройщики, пожалуй, впервые с удовольствием взялись за лопаты. Но и работая снова и снова вспоминали все подробности недавнего происшествия.
Тимофея Жаброва не было. Одиноко сиротели в сторонке его пиджак и штаны (и как они их не заметили в ту минуту!) да валялась изувеченная лопата.
- Тишка, верно, уже до Щигров досягнул, - усмехался Сема. Все улыбались, вспоминая смешной заячий бег Жаброва.
- На Воронеж - хрен догонишь! - изрек Алексей излюбленное, оказавшееся сейчас как нельзя кстати.
Незадолго до окончания работы на зарой явился Лазарев.
- В тюрьму захотели, артисты! Слыханное ли дело - на живого человека с лопатами бросаться! Разве они для того вам начальством дадены, чтобы человекоубийства совершать?
- Какой к чертовой матери Жабров человек! - взорвался Карайбог. - Гад он ползучий!
- Есть трохи, - охотно согласился Лазарев. - Что правда, то правда. Где его одежка?
- Ты так ему и передай - все равно пришью! - угрюмо пообещал Назар.
- Дело хозяйское! - неопределенно заметил Лазарев, сгребая в охапку одежду Жаброва. - Только отвечать будешь по всем статьям закона.
- Ему награду выпишут за благородное дело, - пообещал Сема. - И лопату Тимошкину возьми. Пусть под свою шмару подкладывает.
Лазарев в раздумье постоял над останками лопаты: брать или не брать? Решил все же взять и с ухмылкой поплелся в контору. По всему чувствовалось: не слишком близко к сердцу принимал десятник случившееся, - видно, тоже недолюбливал Жаброва.
В тот день, выходя после работы из ворот завода, Семен Карайбог предложил:
- Не тяпнуть ли нам, ребята, по случаю…
- На какие шиши пить будешь. Получка еще когда! - отклонил предложение Петрович.
- Не на то казак пьет, что есть, а на то, что будет! Тут рядом одно богоспасаемое местечко. Кредит мне обеспечен. Уважают.
Но заройщики не захотели воспользоваться благами кредита: зачем надевать хомут на шею?
- Эх вы, киногерои! - рассердился Карайбог и с решительным видом зашагал к маленькому домику на противоположной стороне шоссе.
На следующий день примчавшаяся на зарой Настенька испуганно сообщила:
- Тимошка утром явился в контору и взял полный расчет. Грозился всем вам показать кузькину мать.
- Пусть радуется, что живым ушел, - оскалился Сема. - Мы и не такому вязы скрутим.
Первые дни заройщики ходили гоголем, словно самого всевышнего схватили за бороду. О чем бы ни заходила речь, снова и снова возвращались они к одному и тому же: как бежал Тимошка, чуть не потеряв подштанники, как побоялся прийти за своим костюмом, как поспешно и трусливо уволился.
- Заячья у него душонка, - резонно определил Петрович, подбивая итог всей истории. - И грец с ним. Баба с воза - кобыле легче!
6
Схватка с Жабровым еще больше сдружила заройщиков. В глазах рабочих завода, да и в своих собственных, они стали значительней, говорили о себе не без гордости:
- Мы - заройщики!
Однажды в субботу после получки все вместе пошли к Московским воротам, где приютился пивной ларек, в котором водилось холодное жигулевское бочковое пиво. Взяли по две кружки на брата и кило таранки. Расположились в сторонке на обочине. С наслаждением сдувая на землю шипящую от нетерпения пену, Петрович признался:
- Люблю пивком побаловаться. - Отхлебнул, вздохнул блаженно: - Пошло по животу, как брехня по слободе.
Семен Карайбог с тоской посмотрел на кружку:
- Сейчас бы по маленькой пропустить для общего развития.
- И где ты прикладываться выучился? - осуждающе спросил Петрович.
- После встречи с Бабенкой. Когда в армии служил, понятия о водке не имел. Эх, ошибку я, братцы, в своей жизни допустил - демобилизовался из Красной Армии.
- Оставляли? - заинтересовался Сергей Полуяров.
- Еще как! Сам командир полка предлагал: оставайся, товарищ Карайбог, на сверхсрочную, есть в тебе военная косточка, мы из тебя второго Чапаева сделаем. Так нет, потянуло на родину. И напоролся на оболдуя Бабенку. Он мне всю автобиографию испортил. Теперь армия для меня закрыта. А вот вы, ребята, - обернулся Карайбог к молодым заройщикам, - сами узнаете, какое это великое дело.
- Армия тоже не сахар, - заикнулся было Сергей Полуяров, которому осенью предстояло идти на действительную службу.
- Ты что! - окрысился Семен. - Армия - святое дело. Там порядок. Должен - сделай, хоть кровь из носу. Но если и тебе что положено - отдай! Сам нарком следит, чтобы боец в полном порядке был. В армии жучков и чинуш не держат. Попадись там такой охламон, как Жабров, его быстро в христианскую веру приведут. Только таких в Красную Армию не берут. Разве можно паразиту оружие доверять. В случае войны он своим же товарищам в спину стрелять будет. Зараза известная. Нет, ребята, Красная Армия - святое дело!
Непривычно было слышать такие речи из уст Семена Карайбога. Видно, и вправду пришлась ему по душе военная служба. Признался с горечью:
- Всю жизнь буду жалеть, что не остался на сверхсрочную!
Однажды резчица Симка рассказала заройщикам, что в минувшее воскресенье встретила на базаре Василису Жаброву. Та хвасталась, что Тимоха устроился на городской бойне, выколачивает больше ста двадцати чистыми да еще каждый божий день тащит домой кошелку с печенками и селезенками.
Сообщение Симки заройщики встретили равнодушно.
- Нашел прохвост свое место, - сплюнул сквозь зубы Семен.
Петрович покачал головой:
- Скотину только жалко.
Алексей Хворостов представил себе, как трепыхаются овцы или козы в железных руках Жаброва, и ему действительно стало их жаль.
Прошло еще дней десять, и заройщики убедились, что Алексей Хворостов слов на ветер не бросает. В разгар рабочего дня на зарое появилось начальство. Одного из прибывших они знали хорошо, хоть бывал он на зарое редко, как говорится, раз в год по обещанию: директор завода Кирилл Захарович Бронников. Второго прибывшего видели впервые. Высокий, хорошо, даже нарядно, одетый, еще молодой, лет тридцати, с белым (сразу ясно, что редко бывает на солнце) лицом, в окулярах с толстенными стеклами. Сколько в такие стекла ни заглядывай - глаз не увидишь.
- Кто из вас Хворостов? - недовольным тоном спросил Бронников. Похоже, директора обрадовало бы, если бы на зарое Хворостова не оказалось. Заройщики молча оглянулись на Алексея: что натворил парень? Алексей смутился:
- Я Хворостов!
Высокий мужчина в очках, небрежно ступая новыми полуботинками в мокрую глину, подошел к Алексею, протянул белую руку:
- Здравствуйте, товарищ Хворостов. Я редактор городской газеты Гудимов. Вашу заметку мы получили. Ехал мимо завода и решил с вами познакомиться.
Алексей совсем сконфузился. К нему, на зарой, приехал такой видный в городе человек - редактор газеты. Было от чего смутиться! Бронников молчал, выражение настороженности не сходило с его лица. А редактор весело поблескивал толстыми стеклами очков.
- Кстати, хочу лично удостовериться, что все факты в корреспонденции изложены правильно. Как говорится, доверяй, но и проверяй. - И улыбнулся: - Как вы считаете, товарищ Бронников? - Он обвел быстрым взглядом все вокруг. Верно, через такие толстые стекла очков можно разглядеть все в подробностях, как сквозь лупу.
- А чего убеждаться! Все правильно Лешка написал, - по своему обыкновению, бесцеремонно встрял в разговор Семен Карайбог, хотя понятия не имел о содержании заметки, которую Хворостов послал в газету. - Колея разлезлась, воды нет, лопаты дрековские. Утиль, а не лопаты.
- Да, лопатки еще те, - согласился редактор и снова обернулся к Хворостову: - Завтра мы опубликуем вашу корреспонденцию и посмотрим, как на нее будет реагировать администрация завода, - и с веселой усмешкой глянул в сторону директора. - А вы, товарищ Хворостов, приходите к нам в редакцию. Поговорим обстоятельней. Нам рабкоры нужны. Промышленность города растет, много новостроек. Вы же писать умеете. Какое у вас образование?
- Семилетку окончил.
- Для начала неплохо. Обязательно приходите. Прямо ко мне.
Давно ушли хмурый директор и жизнерадостный редактор-очкарик, а заройщики все обсуждали неожиданный визит.
- А ты говорил, что везде только бюрократы сидят, - набросился счастливый Хворостов на Карайбога. - Сам редактор приехал! Ты думаешь, дел у него мало? А приехал. Нашел время.
- Мимо ехал, вот и заглянул от скуки. Небольшое счастье. Их тоже за отрыв от рабочего класса шпыняют, - не очень уверенно отбрехивался Сема. - Директора видел? Смотрел - будто глотком подавился.
- Насчет того, что мимо ехал и к нам заглянул по пути, он для видимости сказал. Приехал на завод специально. Сразу видно - человек самостоятельный, болеет за свое дело, - заключил Полуяров, и все с ним согласились. Приятно думать: не шаляй-валяй они, а рабочий класс, к мнению которого должно прислушиваться начальство. Вот так!
- Бронников мужик кондовой. И отмолчится, словно отругает, - перевел разговор в другую плоскость Карайбог. - Глядит вбок, а говорит в сторону.
Вскоре хмурый Лазарев притащил на зарой бачок для воды, жестяную кружку с инвентарным номером, привязанным к ручке, и пять новых, только что из склада, лопат. Был он не в духе, видно и ему перепало. Ворчал, устанавливая бачок:
- Жалиться всякий соображает…
- Ты еще поговори у нас! - набросился на десятника Карайбог. - И на тебя можно написать.
Угроза подействовала: Лазарев поспешил убраться с зароя. Парни и впрямь подобрались пробивные, как ухнали. Разве приехал бы к другим редактор газеты, перед которым сам директор товарищ Бронников Кирилл Захарович на задние лапки встал.
На следующий день, идя на работу, Хворостов и Полуяров останавливались у всех газетных витрин. Но час был ранний, и газеты в них желтели вчерашние. Только у Московских ворот от газетной витрины пахнуло свежей типографской краской. На третьей странице под рубрикой "Рабочая жизнь" красовалось письмо комсомольца-строителя Алексея Хворостова с броским заглавием "Зарой самотеком".
Обо всем рассказывалось в письме: о размытой колее, расшатанных вагонетках, бросовых лопатах, запущенности комсомольской работы, отсутствии наглядной агитации. Даже о том, что директор завода К. З. Бронников мало общается с рабочими, отсиживается в своем кабинете.
Друзья переглянулись.
- Взяли?
- Взяли!
И газета, шурша, сползла с витрины и перекочевала в карман к Полуярову.