15
Какой же сегодня получился великолепный, полный солнца и радости день! Сразу чувствовалось, что весна достает и до этих мест. Впрочем, что тут удивительного, на дворе вторая половина июля.
Сети у нас стоят под самым берегом, на глубине 5-7 метров, судно - мористее, под килем метров 30-40. Таким образом, до земли камчатской буквально считанные мили: хорошо видны в отдалении сопки. Не так давно сопки были укутаны снегом, сейчас нее снега осталось мало. Белые пятна уменьшаются с каждым днем. Что ж, очевидно, можно нас поздравить с летом. Наконец, наконец…
А вчера я увидел первую в этом году муху. Я сидел в кабинете Бориса Петровича и вдруг увидел, что на столе по чистому листу бумаги куда-то торопится маленькое черное пятнышко. А я так крепко позабыл о существовании мух, что поначалу удивился и стал думать, с каких это пор мне стали мерещиться бегающие буквы? Прикрыл один глаз, затем второй и открыл глаза разом: буква все равно перемещалась, и я решил ее поймать рукой, но она полетела, и тут стало по пятно: муха, точнее - мушка, паршивая, худая обитательница этих мест или, возможно, она еще не успела вырасти…
Здравствуй, муха!
Прошел слух, что завтра у нас будут гости - японцы. Но это, наверное, точно, потому что Борис Петрович и завлов обеспокоились и заметались. Им не хочется ударить в грязь лицом. Завлов даже немного злился: почему к нам, у нас не так уж все хорошо. Почему не к соседям?
Вчера под вечер я еле стоял на ногах, желудок замучил. Вероятно, желудку пришлась не по вкусу жареная камбала. Эту камбалу подарили мне колхозники, когда они приходили сдавать краба. Рыба была живая и такая аппетитная, что мы с Костей и Генкой решили ее зажарить. Неумехи мы, жарили на электроплитке, облизывались, торопились и, видно, не прожарили.
Краба с последнего мотобота попросил принять Федю, а сам пошел в каюту и лег. Меня просто трясло от озноба, но потом стало легче. Пришел Костя с вешалов и, увидев, что я, как он сказал, "невыразительный", стал утешать меня своим способом: жаловаться на руки. От резиновых перчаток руки напарились, потерлись, и затем их разъело морской водой.
- Беда, - сказал Костя, шмыгая носом. - Отдохнуть бы день-другой, да не штормит давно.
Он стал выглядывать в иллюминатор, надеясь увидеть признаки надвигающегося шторма, но море было почти спокойным, лишь ритмично дышало от усилий легкого северного ветерка.
- Не хочет штормить, - с грустью сказал Костя.
Я спросил у него, не надоела ли ему морская жизнь и пойдет ли он еще раз на путину?
- Пойду, наверное, - отвечал он. - Тут воздух свежий, как в лесу. А что тяжело, так оно, Сергеич, везде тяжело!
Он немного подумал, потом улыбнулся - улыбка же у него хорошая, столько в ней искренности! - и добавил к тому, что уже говорил:
- Грибы собирать тоже труд, хотя считается, будто это отдых. Бывает, галя шторгнет по глазам - тоже урон и приятного мало.
- Какая галя?
- То ветка будет по-нашему. В деревне, где моя мама родилась, так говорят.
Затем он стал по-мужицки чесать затылок, долго и основательно, и вслух размышлять, что ему делать: то ли немного вздремнуть, то ли еще поработать? Так как было уже около двенадцати ночи, он решил подремать и встать, когда будут майнать мотоботы, то есть в пятом часу утра. Перед сном он пожевал колбасу с обсохшим хлебом и запил все это стаканом воды.
Заснул Костя мгновенно, а я, поглаживая ноющий живот, взялся за книжку о Нероне и читал недолго, потому что на своей койке зашевелился Сергей, начал спрашивать меня о чем-то незначительном, сразу выскочившем из головы. А потом он спросил такое, что меня резануло по сердцу:
- Сергеич, что это Надя не хлопочет о каюте или думает тут жить все время?
Я отвечал осторожно: мол, что решать им нужно вдвоем. Сергей молчал, а я вспомнил давний разговор с Карповичем. Женя говорил, что Сергей большой болтун. И вот теперь это. Ведь у них все шло серьезно, как будто бы любовь началась, да земляки ведь они… Ладно, посмотрим, если что, вмешаемся и поможем им.
Впрочем… может, Наде это все равно? Часто мужчины и женщины легко сближаются и легко, как-то безболезненно, меняют свои привязанности. Но тоска о большой любви свойственна всем. Как предание, здесь часто рассказывают об одной девушке, которая из-за любимого, обидевшего ее, бросилась в море. А он бросился за ней. Обоих благополучно выловили, посмеялись вдосталь, потому что девушка, когда парень спасал ее, кричала: "Акула, акула!"
16
Мой рабочий день еще не начался, но я уже был готов к нему. Я сидел в кабинете Бориса Петровича. Коляду и старшего экономиста вызвал к себе капитан-директор. Наверное, опять упал вчера процент выхода крабового мяса, вот они и обсуждают причины, а выход из положения придется находить приемщику. Один из них - самый верный и честный: я должен договориться со старшинами полюбовно, чтобы они дали фору. Если они согласятся, я буду сегодня фиксировать в документах меньшее количеств улова, скажем, на пять - десять процентов от фактического. Так появятся излишки, которыми покроется вчерашняя недостача. Есть и другие способы, но я не буду раскрывать всех секретов профессии приемщика.
О том, сколько недостает, мне скажет экономист, молодая милая девушка, закончившая институт в прошлом году. А дело начальницы цеха обработки - найти причины падения процента выхода крабового мяса из принятого мною сырца. Чаще всего процент выхода падает из-за того, что плохо работают девчонки на конвейере. Они из-за усталости часто пропускают мелкое мясо из суставов и клешней. Оно просто-напросто смывается водой за борт.
Знаю, старшины будут упрямиться, хотя полностью доверяют мне. Первым начнет разоряться Сабирович: "Моя ничего не знай чужой беда. Моя сколько поймал, столько и сдал. Честна нада быть, приемщик, честна!" Но ничего, покряхтят старшины и дадут фору. У них верховодит Евгений Карпович, мой друг и союзник.
Так я размышлял перед работой, как вдруг в кабинет зашла Надя. Она молча положила передо мной ключ от нашей каюты. И я заметил, что ее рука, в которой был ключ, мелко дрожала.
- В чем дело, Надя? - спросил я, вспоминая недавний разговор с Сергеем.
- Я уже в другой каюте. И вещи перенесла.
- В какой каюте?
Из правого глаза девушки скатилась почти незаметная слезинка.
- Я перешла к тете Ане. Там одна койка освободилась, койка Кочергиной. Ее положили в лазарет и, наверное, отправят на материк делать операцию. А в нашей каюте я все прибрала, вычистила, новые постели всем застелила.
Я не знал, что и сказать Наде. Серега своего добился! Ведь девчонка искренне в него влюбилась, а он… впрочем, давно ли он говорил мне, что любит Надю и думает на ней жениться. Я его за язык не тянул, сам сказал. И, как помню, глаза у него были сияющие. Что у них произошло?
Я взял девушку за руку, спросил:
- Надя, ты ведь Сергея…
Я запнулся, но она все поняла и твердо сказала:
- Да.
- И он любит тебя, - обрадовался я. - Чего же вы?
Она молча пожала плечами и ушла.
Коляда вернулся от капитана хмурым, положил передо мною листок с расчетами экономиста. Я глянул на цифры и схватился за голову.
- Не волнуйся. Со старшинами будем говорить втроем: капитан, я и ты. Сумеем убедить! Они поймут нас. Понимаешь, крабы вытекают из-за того, что мы, так сказать, механизировали процесс разгрузки стропов. Мы ведь разрешили, когда краб пошел "трубой", разгружать стропа не вручную, а лебедкой. Вот и результат!
Я ничего не понимал, мало еще опыта у меня! Когда успевают вытекать наши крабы именно на конвейере? Они перед этим часами лежат на палубе, и ничего. А потом Дима подхватывает стропа и вываливает улов на конвейер. На конвейере крабы лежат максимум полчаса, затем попадают в автоматы по срывке панциря.
Мне все объяснил Борис Петрович.
- Ты знаешь, Сергеич, что у краба четыре пары длинных ног. Передняя пара короче, и назначение ее специализировано. Это клешни для захватывания пищи. Правая клешня значительно больше и сильнее левой. Так ведь? Ну, теперь идем дальше. В каждой ходильной ноге шесть члеников, и за ними - коготь. В каждом членике имеется два мускула - сгибатель и разгибатель. Это - съедобное мясо краба. Кроме ходильных ног оно есть в клешне и в абдомине. Ну, а теперь поехали дальше.
Под панцирем на спине краба находятся пищевод, железы, кишечник, сердце, печень, которая вырабатывает сильнейший пищеварительный фермент. Из-за этого фермента убитый краб и "вытекает", если он лежит на брюхе. Это называется аутолиз, самопереваривание. Понимаешь, если выловленного краба не положить на спину, то фермент печени проникнет к мускулам ног и разрушит их. Так вот, пока крабы лежат в стропах на спине, им ничего не делается. Но вот мы вытряхнули их на конвейер как попало. Один так и остался лежать на спине, другой перевернулся на брюхо, и считай, что он пропал, так как быстро начнет "вытекать".
И тут я все понял. Разгружая крабов лебедкой, мы как бы играем в орла и решку. Вчера мы, как и всегда, загадали решку, но крабы, выражаясь образно, чаще ложились на конвейер орлом, то есть на брюхо, и мы проиграли.
- Сегодня, Борис Петрович, мы будем разгружать вручную, чтобы каждый краб лежал на ленте только решкой, брюхом к небу! - сказал я.
- А где я людей найду на разгрузку? - тоскливо спросил Коляда. - У меня их на всех процессах не хватает. Одних больных сорок человек.
Я подумал, что действительно, где тонко, там и рвется. Борис Петрович оставил на разгрузке только Саню. Вот вчера я принял более ста тонн крабов. Если Саня будет работать вручную, ему надо будет за день только согнуться и разогнуться около семидесяти тысяч раз. Предположим, что он сможет перекладывать одного краба в секунду - немыслимая для человека скорость, - и тогда ему потребуется для выполнения всей работы на разгрузке стропов около двадцати часов.
- Тогда что делать? - спросил я.
- Попробуем мобилизнуть бухгалтеров, библиотекарей и других служащих.
- Ни пуха ни пера вам, Борис Петрович!
Старик деловито послал меня к черту, а я пошел на палубу. К плавзаводу вот-вот должны были подойти первые мотоботы…
На палубе было пусто. Лишь несколько человек маячило на правом борту, к которому недавно пришвартовался траулер-постановщик. На него грузили сети. Вдали виднелся остров Птичий. Почти рядом с островом был район лова, или, как тут говорят, "квадрат", плавзавода "Захаров". Это наш флагман. И тут я вспомнил то, что мне рассказывали о Захарове. Интересным человеком был Андрей Семенович! О нем много рассказывал Борис Петрович. Захаров был начальником Главного управления рыбной промышленности Дальневосточного бассейна. Под его руководством рыбная промышленность Дальнего Востока сделала большие успехи. Новыми судами оснастился добывающий флот, расширились районы промысла, значительно увеличился вылов рыбы, крабов и добыча морского зверя. Последние годы жизни Андрея Семеновича были, трагичными. Он заболел, у него отнялась речь. А как он тосковал о море!
Рассказывают, что однажды он пришел к капитану Манжолину, взял со стола бумагу и карандашом написал: "Коля, возьми меня в море хоть гальюнщиком". И Манжолин понял друга. Они несколько раз ходили на путину. Вначале Захаров числился в судовой роли табельщиком, потом по решению палубной команды стал матросом. Каюта матроса Захарова была самой людной на судне. К нему ходили все за советами, делились с ним горем…
А вот еще один давний случай. В начале развития крабового промысла у нас работали и японцы. Они искусные моряки и краболовы. Мы учились у них. А потом передавали накопленный опыт русским экипажам. Как ни странно, его быстрее всего осваивали степняки, сезонники с Северного Кавказа и забайкальские казаки. Говорят, что они, увидев первый раз крабов, изумлялись, говорили:
- Да це же поганий паук. Кто их исть будет, чуду такую?
И не ели, брезговали. Среди них был и мой земляк из села Ипатово. Он быстро освоил мореходное дело и стал старшиной кавасаки краболова "Ламут". Однажды на "Ламуте" в разгар путины стала кончаться пресная вода. Краболов решил идти за водой в бухту Нагаева. Он снялся с якоря, не дождавшись кавасаки, экипажем которой командовал мой земляк. "Ламут" ушел, а вскоре появилась кавасаки моего земляка. Старшина удивился, когда не нашел свой краболов, и затем пришвартовался к "Тунгусу". Он поднялся к капитану Егорову и спросил:
- Егоров, а де мий "Ламут"?
- За водой в Нагаева пошел.
- Що це таке за Нагаева?
Ну, ему на карте показали, где находится бухта, пояснили, что на кавасаки туда не дойти при любой погоде.
- Ничого, - уверенно сказал старшина, - мы дойдемо!
И ушел этот бесстрашный степняк. А самое удивительное было позже. Пришел старшина в бухту Нагаева, а "Ламута" там нет. Он решил, что ошибся бухтой, не туда попал, и повернул назад, стал выходить, а тут ему навстречу родной плавзавод.
- Иде вас черти носют? - закричал обозленный старшина, который было вновь собрался пересечь бурное Охотское море. - Я бечь за вами бильше не буду. Бярите мине на борт!
Вот такие люди и сделали Дальний Восток "нашенским краем", подумал я, когда узнал об этом.
Страсти
17
Краб продолжал идти густо уже третью неделю. И всем хватало работы, особенно бригадам распутки. Старшины требовали сети. Сетей, как можно больше сетей! И оно было понятно. От количества выставленных сетей зависел улов и, значит, заработки всех, начиная от старого мойщика палубы Игнатьевича до капитана-директора "Никитина".
Вначале у крабов была так называемая вертикальная миграция. Они шли из глубин Охотского моря небольшими, но частыми косяками, на мелководье. Отдельно шли самки, а за ними - самцы. Это хорошо знали старшины и умело пользовались этим. Они на тех или иных участках ставили контрольные сети и узнавали, какой движется косяк. Если самцы, им перегораживали путь на десятки километров сетями, поставленными параллельно к берегу.
Через месяц после начала хода косяки самцов и самок встретились на малой глубине. Тут для промысловиков начались трудности. Дело в том, что самец, встречая самку, схватывает ее клешню своей - краболовы называют это "рукопожатием" - и уже не отпускает, ожидая линьки, в течение нескольких дней. После линьки самки самец оплодотворяет ее и отходит к каменистым россыпям, где сбрасывает старый панцирь и прячется. Затей начинается вторая миграция, на этот раз горизонтальная, вдоль берега. И тогда сети ставят по-другому, перпендикулярно берегу. Под действием мощных приливов и отливов перекатываются по дну моря тысячи старых панцирей, различный хлам и перепутывают сети, забивают их. Это самое тяжелое время для бригад распутки. Порой им приходится работать по 15-18 часов в сутки. Люди буквально валятся с ног от усталости, а ловцы неустанно требуют все больше и больше очищенных сетей. На путине, как на уборке урожая, дорог каждый час, каждая сетка на вес золота…
На вешалах стало шумно, как на южном базаре. Помогать распутчикам сетей вышли все служащие плавзавода. Бригаде Аннушки стали помогать одноглазый старик-главбух, но от него толку было мало; Юра из Грозного, который за последние полторы недели собрал, просушил, раздробил 700 килограммов панциря и заработал 240 рублей; и легкомысленный лентяй Франт. И я, когда у меня бывало свободное время, тоже торопился на вешала, чтобы помочь своим! Своими я считал экипаж "семерки", бригаду Анны, в которой трудились Костя и Гена.
Перед обедом я принял одиннадцать стропов отборных крабов. В каждом стропе было примерно около двух тысяч тарабагани. Почти все они были алые, недавно линявшие. Хитин еще не успел как следует затвердеть.
Но вот экипажи ловцов пошли на обед. Для меня наступил довольно длительный перерыв. Я облил из брандспойта улов, потому что припекало солнце, затем выбрал пять самых лучших крабов, оторвал им лапы, связал, как охапку хвороста, и на веревке опустил их в кипящую морскую воду, в которой медленно вращалось громадное колесо с корзинами. Корзины умело, без суеты, загружал крабовар Максимкин и мурлыкал какую-то песню без слов.
Через несколько минут я вытащил свое варево. Алые лапы стали красными. От них шел пар и ароматный запах. Закинув их на спину, я пошел на вешала к своим. Вареных крабов особенно любили Настя, Анна и близнецы, а вот Генка их не ел, брезгливо морщился.
Анна, как всегда, дергала сети играючи, о чем-то спорила с бригадиром распутчиков "азика".
- Я тебе дело, Алка, говорю. Брось ему голову морочить. Он тебе не нужен!
Грудастая Алка - одна из красавиц на плавзаводе - отвечала:
- Да пока нужен, Аннушка. А когда надоест - кину. Ей нужен - пусть подберет!
- Постыдилась бы, он ведь младше тебя, сопляк спротив тебя!
- Ничего, мне надоест, кину его, и он вернется к ней.
- Не шути со мной, Алка, а то пожалеешь. Последний раз говорю!
Я понял, что женщины говорят о Наде и Сереге. Я подумал, что Анна поступает справедливо. И недаром она взяла Надю в свою каюту. Ей, как видно, стало жалко девчонку. Что ж, это хорошо, кто-кто, а Королева в обиду ее не даст!
- Братцы, - крикнул я своим еще издали, - давайте на перекур, я вам крабца горячего принес!
Анна недовольно глянула на меня:
- Некогда устраивать перекуры!
- Почему? - заканючил Генка.
- Ну что вы, Аннушка, - сказал я, - так строго? Десять минут ничего не решат.
Бригадирша на мгновение оставила работу, показала на огромную кучу неразобранных сетей и устало сказала:
- Женя велел подготовить восемь перетяг. Он хочет поставить завтра два порядка. Место нашел очень уловистое!
Генка, услышав это, в сердцах сильно дернул сеть и опять стал канючить:
- Аня, да мы свалимся до утра и не справимся с двумя порядками! Хватит и одного. Все по одному будут ставить.
- Это их дело, - оборвала его Анна. - Жене виднее, на то он и старшина, сколько надо ставить.
Я понял, что она не уступит. Для нее приказ Карповича - закон. И еще я знал, что такое подготовить восемь перетяг. Перетяга - это сорок сеток, связанных цепочкой одна к другой, - получается заграждение длиной почти в милю. Обычно ставят один порядок на каждый мотобот. На "Никитине" одиннадцать мотоботов, и обычно одиннадцать порядков выстраиваются на пути крабового скопления. Это и есть "поле", которое через несколько дней, сверяясь с картой, по вешкам на якорях, "вирают" ловецкие экипажи, иначе - поднимают сети, трусят их.
Но… действительно, старшине "семерки" виднее. Конечно, он рискует, но на путине без риска нельзя. Это лучше нас знали Анна и ее закадычная подруга по прозвищу Полторы Бочки, жена Евгения. Если расчеты Карповича окажутся верными, все окажутся довольны и заработком и тем, что "семерка" прочно займет по улову первое место.
Я обработал сеток пять, как с мостика раздалась команда:
- Приемщику крабов на рабочее место. Идут колхозные сейнеры. Принять у них краба!