Прибежав на правый борт, я увидел, что Дима был уже в кабине, курил "беломорину" и лениво ругался с бухгалтершей Марией Филипповной:
- Вы, тетя, как штык, уже на месте с квитанцией и печатью. Сергеича еще нет, а вы уже тут. Знаю, не хотца вам крабца перекладать со стропа на конвейер. Это чижело, да?
Добрейшая Мария Филипповна чуть не плакала, слушая упреки крановщика, как могла отбивалась:
- Ну, зачем вы так, Дима? Знаете ведь, что Сергеичу без меня трудно. Сейчас ограчат его колхозные бортовики, и пойдет тут такое!
Она была права. Принимать у колхозников крабов - всегда мука. Они обычно подходят к тому или иному плавзаводу под вечер, как тут метко выражаются, "кагалом", и начинается катавасия… Все спешат сдать свой улов первыми, побыстрее получить квитанции с судовой печатью и моей подписью. В таких условиях трудно проверить качество крабов, их укладку, и… наконец, пересчитать их. Дело в том, что чужаки по идее должны сдавать крабов поштучно. Им я пишу в квитанции: принято столько-то штук крабов со средним таким-то весом.
Плавзавод выплачивал им, если мне не изменяет память, по 28 копеек за каждого краба. Вот почему приемщику надо держать ухо востро. Ему, когда начинает темнеть, когда сдатчики торопятся, спорят, ругаются, нужно при свете прожекторов принять за несколько часов 10-15 тысяч крабов и не в убыток государственному плавзаводу. Колхозники сдадут улов, получат квитанции и уйдут восвояси. Как говорится, ищи тогда в поле ветер. В случае чего не с кем будет договариваться, не у кого просить форы…
Я решительно с помощью Вира-майна Феди устанавливаю порядок сдачи. В руках - динамометр, а за спиной следует как тень Мария Филипповна. Около стропов уже снуют лаборантки химлаборатории со счетчиками Гейгера. Счетчики, как всегда, безмолвствуют, и девочки нашей злючки химички уходят. Я смотрю на строп, который сейчас приму, быстро считаю ряды, количество крабов в каждом ряду. Их в стропе 1800 штук. Потом выбираю самого мелкого краба, цепляю его на крючок динамометра. Его вес полтора килограмма. Отлично! Прошу больше света и тщательно выискиваю в стропе мальков, самок. Но они, если они есть, могут быть только во внутренних рядах. Ищу помятых крабов. Уж их я найду, без них нельзя…
И все это нужно проделать очень быстро. Потом я кричу:
- Дима, давай!
Дима "дает", то есть подхватывает строп и на метр от палубы поднимает его.
На гаке - пятитонный динамометр. Это делается для контроля, ибо я уже знаю примерный вес стропа около трех тонн, умножив 1800 на полтора.
Снова зычно кричу:
- Чей строп? - И тут же через плечо говорю Марии Филипповне цифры для квитанции, название сейнера и фамилию сдатчика.
Если сдатчик не согласен с моими цифрами, я ему объясняю, из чего я исходил. Если это его не удовлетворит, предлагаю ему разгрузить строп и самому на моих глазах пересчитать крабов. Но редко кто соглашается это делать, потому что начинают ворчать очередные:
- Браты, зачем сдавать поштучно? Эдак мы не уйдем домой и до утра.
Это верно. Если мне будут сдавать поштучно, я приму последний строп далее не утром, а где-то к обеду следующего дня.
- Братцы, вам грех обижаться! Тут на "Никитине" поставили справедливого приемщика. Это на "Тухаче" чистый кулик… вчерась ему верняком сдавал три тысячи штук, так он, паразит, пишет в квитанции две пятьсот! Я ему втихаря сунул бутылку спирта, так он нехотя набавил две сотни и больше ни в какую!
Часа через полтора я вытираю пот со лба - у всех принял без особых конфликтов, но устал так, словно разгрузил машину угля Сейчас начнут подходить наши мотоботы с уловом. У своих принимать много проще. Благодарю Марию Филипповну за помощь. И она - я это вижу - нехотя возвращается к разгрузке стропов. Непривычна ей, тяжела физическая работа…
С мостика новая команда:
- "Семерка" подошла под разгрузку! Разгрузить - мотобот с экипажем на балыки! На подходе "азик". С ним - то же самое в темпе! На палубе, шевелитесь, шевелитесь!!!
Совсем потемнело, с неба стало моросить, и море за бортом плавзавода как-то грозно зашевелилось, завздыхало, готовясь то ли ко сну, то ли к шторму, которого так давно не было.
Я в ожидании следующего мотобота пошел на вешала. Как там мои друзья? Надо им помочь распутать сетку-другую. Все им легче будет.
До вешалов я пошел кружным путем, через корму. В глубине души мне не хотелось дергать сети, и я как-то бессознательно тянул время.
На корме было безлюдно. У запасного винта громоздились кучи наплавов. Я шел, натыкаясь на стеклянные и пластмассовые шары в оплетке, и вдруг услышал тихие голоса.
- Ты меня не пугай, лады?
- Что ты, брат, кто тебя пугает? Просто советую, живи как все, как ты раньше жил. Для чего ты хочешь стать лучше других? Все бьют, а у тебя перестали бить. Обижаешь ты хлопцев, не даешь им заработать, схватить лишний кусок. Они сюда не за романтикой приехали и уродуются, чтобы заработать. Верно?
Голоса были знакомыми, хотя не мог угадать, чьи они? Первый был хриплый, уставший, второй - юлящий, льстивый.
Хриплый сказал:
- Я хочу по совести делать.
Льстивый согласился:
- И я хочу, но не получается. У нас допотопные хлопчатобумажные снасти, да и мало их! Над ними трясешься, как нищий над копеечкой, но куда деваться! А ты еще предлагаешь трястись над приловом, по собственной воле выпутывать самку, малька и выпускать их в море. Нам же за это не платят, и мои хлопцы, если нет лишних глаз, били их дубинками и будут бить - это дешево и сердито!
- Но ведь крабов становится все меньше. Неужели ты это не замечаешь?
- Почему не замечаю. Но их на наш век хватит.
Льстивый зацокал, и я окончательно узнал его. Но как он чисто говорит, словно диктор московского радио! Значит, где ему выгодно, он юродствует, прикидывается малограмотным: "Моя ничего не знай чужой беда! Моя сколько поймал, столько и сдал. Честна надо быть, приемщик, честна!"
Старшина "азика" в чем-то убеждал старшину "семерки", пугал его:
- Женя, мои хлопцы думают, как я. И не только они. На других ботах тоже есть отчаянные. Им не хочется тратить время на прилов. Ну, будь с нами.
- С вами не буду, мне надоело! - твердо сказал Карпович. - Хочу ловить по-честному.
- И я хочу, но тогда пусть дают сети из синтетики, разового употребления. У японцев они уже есть, а у нас? Нам их только обещают. Будут они, мы все станем деликатничать с приловом. Невольно будем деликатничать, раз-раз - сетку ножом, и улов свободен. Самца - между глаз и в трюм, а самку или малька даже проще выбросить за борт.
- Сети из синтетики будут. Надо просить их, кричать о них, а пока…
- Ты решил, Женя, быть праведным. Что ж, твое дело, а нам не мешай! Будешь мешать, не советую ходить ночью вдоль бортов. Вода в Охотском - ой-ой как холодна, да ты и плавать не умеешь. Чудак, пятнадцать лет мореманишь, а плавать не научился. Тогда не снимай спасательного жилета. Это мой последний совет тебе.
- Ты знаешь, что я не из пугливых. Помнишь моего учителя Семеновича? Его пугали такие, как ты, даже напали… Ладно, я их встретил чуть позже в рыбацком ресторане под горой у бухты Диомид и беседовал с ними по-своему. Слышал об этом?
- С тобой был моторист Василий Иванович.
- От него не было толку, Сабирович. Он перед этим напился.
- Но ты, Женя, был моложе!
Старшина "семерки" ничего на это не возразил, с минуту молчал и вдруг попросил Сабировича:
- Дай руку!
Не особенно охотно дородный Сабирович протянул ладонь Евгению. Евгений взял ее. Мои глаза к тому времени привыкли к полутьме и я все хорошо видел. Руки старшины сжались в могучем пожатии. Чего-чего, а силы хватало! Они стояли молча, потом Карпович хрипло засмеялся и рванул на себя. Сабирович взлетел в воздух, перевернулся в воздухе и со стоном упал на живот метрах в трех от того места, где он перед этим стоял, как кнехт на пристани. Карпович даже не посмотрел на него и медленно, чуть ссутулившись, пошел вдоль левого борта.
"Красиво он его сделал", - подумал я и, прячась в тени огромного винта, последовал за могучим старшиной "семерки".
А на вешалах продолжала кипеть работа. Бригада Аннушки к моему приходу уменьшилась. Осиротел железный столб, около которого днем трудился одноглазый главбух. Старик, как видно, устал и ушел отдыхать. Не нашел я и Франта. Костя сидел на куче сетей и как-то сонно, макая куски крабового мяса в горчичный тузлук, ужинал. Остальные работали. За мое отсутствие они уложили в аккуратные битки более двухсот сетей, иначе, подготовили к постановке пять перетяг.
Я без лишних слов занял место у столба главбуха, а потом услышал негромкий голос Королевы:
- Настенька, подь в семнадцатую и найди бича. Пусть марширует на вешала, хватит ему отдыхать!
- Да ты сама сходи, - это говорила Полторы Бочки.
- Могу не сдержаться, Настенька. Наору. Меня трясет при виде этого бича. Жрать да за девчатами ухлестывать - хлеще волка он. А когда работать - серый воробышек!
- А старика будить, подружка?
- Не надо. Он в усмерть намаялся. А бича тащи на вешала.
Неповоротливая жена старшины ушла, переваливаясь, ступая то на одну ногу, тона другую. Грузная утица, да и только! Мне стало жалко Карповича, мог бы найти себе жену и лучше. Но я вспомнил поговорку о том, что любовь зла…
Костя между тем съел крабов и подошел ко мне, сказал:
- Еще три перетяги до шабаша! Думаешь, одолеем?
Другие бригады распутчиков, сделав свое, потихонечку расходились на отдых. К Аннушке подошла Алка, красивая, почти не уставшая, спросила:
- Че, Женька с ума сошел?
Анна молчала.
- Че вы дергаете на две перетяги? Больше всех хотите, да?
К моему удивлению, Анна продолжала молчать. Тут подошла Настя, сказала:
- Его нет в каюте, подружка!
Речь шла о Франте, который, как видно, спрятался где-то. Вот его теперь ищи, пароход большой!
Я дергал сети как-то машинально, радовался, когда кончалась сорокаметровая сетка, складывал ее аккуратно и с непонятным злорадством. Вот еще одна готова. Будет она стоять на морском дне, почти невидимая для крабов. Они уткнутся в нее, быть может, удивятся, если они могут это делать, и полезут через нее. Дель будет качаться зыбкой стеной. В ней они запутаются, словно мухи в паутине, провалятся в крупные очки их лапы. И все…
С каждой минутой усталость одолевала меня все сильнее и сильнее, голова помимо воли опускалась вниз. Спать хотелось смертельно. Примерно через час раздалась команда Аннушки:
- Перекур!
Мы все до единого тотчас бросили дергать сети и, как снопы, упали на груду готовых битков. Даже неутомимая Настя, тихонько охая, хватаясь левой рукой за поясницу, опустилась на них. Генка тут же, как говорится, не отходя от кассы, громко захрапел. Но в его храпе была какая-то неестественность. Это заметила чуткая Анна, через несколько минут подошла к нему и удивленно сказала:
- Неужели мужики слабее баб? Я предлагаю…
Самолюбивого Генку подняло с битков словно ветром.
- Вздремнули, и будя! Нам много не надо. Костя, Сергеич, Юра, вперед на штурм Берлина!
- Подожди, Генчик, - необычно ласково сказала Аннушка, - не торопись. Я предлагаю всем женщинам идти отдыхать. Всем… кроме меня. Правильно, мужики?
- Правильно, - пробасил Костя, и на него с тоской посмотрел Юра из Грозного.
В душе и я чертыхнулся, хотя… тощие близнята и девчушка, имя которой я позабыл за эти годы, были буквально серые от усталости. А у жены Карповича, как видно, начался приступ радикулита. Не прогрей она сейчас свою поясницу, сляжет она на неделю, а то и две. Нет, все правильно. Правильно решила Анна!
Женщины ушли. На вешалах осталось пятеро. Было двадцать три часа по местному времени. Ночь. А далеко на западе, там, где все такое обжитое, родное, только начинался вечер. "Что делает сейчас Олеська? - думал я. - Что делает Олеська?"
Часа через два к куче битков подошел Юра из Грозного, лег на них и сказал:
- Что хотите делайте со мной. Но я хочу вздремнуть хотя бы пять минут.
Он не проснулся и через пятьдесят минут, а разбудить его никто не решался, даже наша бригадирша. Она лишь часто оглядывалась на спящего Юру, вздыхала, думая о своем, потом неожиданно бросила дергать сети, резко стянула с рук перчатки и ушла.
- Я быстро вернусь, ребятки!
Мы продолжали молча работать. Время тянулось необычайно медленно. Оно тянулось, Анна не приходила, и тут сбивчиво заговорил Генка:
- И она заснула где-то, с…! Как хотите, ребята, а с меня достаточно.
Он пристально посмотрел на нас с Костей и затем исчез в темноте, которая окутала огромный плавзавод.
- Что будем делать, отец? - негромко и с тоской спросил Костя, бросая сеть на палубу. - Я ведь тоже не стальной.
Усталость во мне была настолько велика, что я не решился ему возразить. Я хорошо понимал его, Генку… всех! Они работали на вешалах не то что я - с восьми утра. Через их руки прошли многие километры сетей. Они работали и вчера, и позавчера до глубокой ночи. Они устали неизмеримо больше, чем я. Мог ли я их осуждать, считать дезертирами?
Когда Жданов ушел, я покурил около спящего Юры и задремал, как слон, на ногах, прислонившись плечом к железному столбу. Мне снился Ставрополь. Я стоял на какой-то лестнице, широкой и просторной, а ко мне, неподвижному, словно я памятник, бежала Олеська. Я много раз хотел ей сказать, что не надо, это тяжело взбираться по крутым ступеням, но не было сил сказать и одно слово. Она добежала и упала, плача, на мою грудь. "Я кофе принесла, - говорила она. - К-ко-ф-фе!" Ее голос срывался, по лицу текли слезы.
Медленно я поднял свою тяжелую руку, чтобы обнять девочку, приласкать ее… внизу были огни, мелкие, дрожащие, словно я глядел на небо в августовскую ночь. Небо внизу… все перемешалось в моем сознании!
Анна левой рукой держала нечто, как куклу, обмотанную в несколько рядов шерстяным платком, - трехлитровый термос с горячим кофе:
- Мне так жалко вас. Сети дергать - привычку надо иметь. А вы - без привычки, устали, разве я не понимаю? Ну, вот, кофе вам приготовила. Крепкий! Он сон разгоняет.
Я с трудом смотрел на Анну, смотрел сквозь узкие щели в глазах - так отяжелели веки, - и никогда до этого в моей душе не было большей радости, благодарности. Она не заснула где-то, но думала все время о нас, варила крепкий кофе с надеждой и верой. Миленькая, родная…
- Ребята ушли, - наконец сказал я. - Они, понимаешь, Анна, не стальные. Не ругай их.
- За что, - печально отозвалась она. - Господи, приготовить зараз столько сетей! Но Женя сказал, место очень уловистое. Постарайся, Аннушка, сказал он…
Было в ту ночь необычайно тихо в Охотском море. Не плескалась за бортами вода, не скрипели железные звенья якорных цепей, не дрожала палуба. Даже море и "Никитин", лежащий на нем, заснули, устав от своих забот и движения, слились в нечто единое.
18
Наверное, я никогда не спал так крепко, как в ту короткую ночь перед штормом. Я вернулся с вешалов во втором часу по местному времени, на ощупь нашел кнопку, зажег ночник и тут же споткнулся о чье-то тело, лежащее на полу. Откуда такая теснота в нашей каюте? И тут я вспомнил: к нам по просьбе Карповича подселились на несколько дней два его ловца - конопатый Вася-богатырь и моторист Василий Иванович, бородатый мужик неопределенных лет. Кроме того, на диване, свернувшись калачиком, похрапывал Петро. Их каюта находится рядом с душевой. Так вот, вчера ее начало затапливать, прохудились какие-то трубы за переборками, и ребята временно переселились к нам. Ничего, в тесноте, да не в обиде!
Крепко спал я, но все равно краем уха услышал первую утреннюю команду с мостика:
- Боцману на бак!
Голос был знакомый. Команду давал вахтенный штурман Базалевич, почти мой земляк, типичный одессит, попавший на Дальний Восток лет пятнадцать назад и прикипевший к нему, наверное, до конца своей жизни. У него было прозвище - Гарри из Одессы, а настоящее имя Алексей. Алексей Базалевич был известен на весь крабофлот непревзойденным басом, неистощимыми шутками и тем, что у него, тощего, конопатого, красивая жена, врач-гинеколог нашей флотилии.
- Боцману на бак! - снова по-львиному рыкнул в микрофон штурман, но его команда меня не касалась, и я сладко зевнул, еще крепче погрузился в сон и уже не слышал очередной команды ловцам мотоботов. Не услышали ее и мои товарищи по каюте. Мы все, как по команде, проснулись много позже, когда дверь каюты с грохотом отворилась и на пороге появился широкоплечий, с бронзовым лицом, Карпович.
- Что вы, хлопцы, а? - глухо прорычал старшина, как видно, весь пламенея от ярости. - Хлопцы, а?
За иллюминаторами гулко шлепались на тихую воду мотоботы со своими экипажами. Все, один за другим, кроме "семерки". И это, очевидно, окончательно разозлило Карповича. Сквозь полуоткрытые веки я увидел, как старшина грузно шагнул к койке своего помощника, протянул вперед сильную руку, чтобы схватить Серегу за плечо. Но парень успел увернуться и выскочил из каюты с поразительной быстротой, а Евгений проревел, словно иерихонская труба:
- Подъем, бичи!
И тут же вышел из каюты. Ловцы "семерки" вскочили и начали лихорадочно одеваться, потом побежали умываться. Первым из душевой вернулся розовощекий Серега и, увидев, что я не сплю, затараторил:
- Какой сон не дал мне досмотреть этот крокодил, какой сон!
Надо мной раздался голос Генки:
- Тебе опять снилось, что ты камчадал - пещерный человек и корзинами ловишь рыбу?
Серега не уловил иронии в вопросе Генки, отвечал задумчиво и серьезно:
- Что ты, современным человеком я видел себя во сне и во время шторма чуть не погибаю. Первый раз меня спасает Васька Батаев, второй раз - этот кро… - и тут парень замолк, его лицо побледнело. - Женя меня спас, а сам… в третий раз… ребята, я не успел увидеть, кто меня спас в третий раз!
Я, слушая Серегу, подумал, что у него просто неистощимая фантазия, какой-то художнический характер. Он часто пересказывает нам свои сны, эмоционально яркие и необычные по содержанию, хоть записывай их на бумагу - это готовые рассказы.
Тут зашевелился спавший напротив меня Костя Жданов. Железная сетка под ним жалобно заскрипела - ведь в мужике больше ста килограммов! Костя откинул одеяло и стал молча одеваться. Видно, его мучила совесть. Он, наверное, сегодня утром жалел, что вчера ночью поддался усталости и ушел с вешалов, не закончив работы.
- А ведь Аннушка вернулась, - сказал я. - Она ходила варить кофе. Пришла с термосом - нет никого, и… расплакалась. Так мне ее жалко стало, хорошая она баба, Костя. И ни на кого не сердилась, меня отправила спать.
- А сети?
- Да их там совсем немного осталось, Костя. Сейчас все хором навалимся на них и через час-другой закончим.
Минут через пятнадцать мы оделись. Костя и Генка пошли в столовую, а я на корабельный завтрак махнул рукой. Ну его к черту! Всегда там одно и то же - каша да каша и сыр, который я терпеть не могу. И ведь не так давно партийное собрание было. На нем крепко критиковали этого невозмутимого завстоловой. И какой получился толк? Впрочем… нас кормят из расчета на рубль с чем-то. Невеликие ведь, в сущности, деньги, на них далеко не разгонишься!