- Завели, как на похоронах, - проворчал старик. Потом, так сказать, сменив гнев на милость, благосклонно напомнил, что хлопцам с дороги поспать бы надо, а там, мол, утро вечера мудренее. В хате не отлежаться - ну как заглянет кто днем, увидит, беды не оберешься. Разве что постелить им на чердаке: там темно, есть немножко сена и у дымохода тепло.
Беглецы полезли наверх, зарылись в слежавшееся сено. От дымохода и вправду исходил ни с чем не сравнимый домашний дух, и они мгновенно уснули.
Прошел день. Прошла ночь. Заканчивался второй день. А беглецы не показывались, даже не отзывались. Жена Артема несколько раз поднималась по стремянке, звала их приглушенно, но из пропитанного запахом сена чердака - ни звука. И женщина всполошилась - поди, еще умерли. Вернулась в хату, попросила батю наведаться на чердак и посмотреть.
Отец, недовольно ворча, - всегда эти бабы попусту переполох поднимают! - взобрался на чердак и разбудил спящих. Они, понятно, не умерли, но, казалось, возвращались с того света, с трудом выходили из забытья. Пока трясешь их - поднимаются, сидят, но стоит только отпустить - опять набок валятся. Пока говоришь с ними - открывают глаза, умолкнешь - опускают веки и тут же засыпают.
- Ну ладно, хлопцы, не валяйте дурака, - расталкивал старик то одного, то другого. - Вечер уже.
- Неужели проспали весь день? - отозвался наконец Микола.
- День, - хмыкнул старик. - Вы двое суток уже спите.
- Да ну?
Еле-еле спустились по крутой лестнице - руки не слушались, ноги как не свои, как из ваты. Так полусонные и уселись за стол. А после ужина опять стало клонить ко сну, будто не спали целую вечность. Изможденный организм старался наверстать то, чего был лишен так долго.
Хозяин вывел Миколу в сени, придержал лестницу, пока тот лез на чердак. Микола на ощупь нашел свое место у дымохода, опустился на разворошенное сено. Немного подождал Артема, но тот задержался внизу, и Микола уснул. Когда очнулся, рядом так никого и не было: Артем, наверно, остался в комнате.
Ноги у Миколы отекли, распухли. Он пошевелил ступнями, пальцами. Вроде бы двигаются, но ощущается это не очень четко. Понял: чем дольше будет лежать, тем больше расслабится организм. Нужно двигаться дальше. Нечеловеческим напряжением всех сил, пока они еще есть, заставить себя двигаться туда, куда надо прийти во что бы то ни стало - в отряд, к партизанам.
Собрался было спуститься вниз, как вдруг услышал в хате громкую перебранку - вероятно, вошел кто-то чужой. Неизвестный - уж не полицай ли? - хрипло требовал предъявить какие-то документы, а Артем заискивающе оправдывался и что-то объяснял. Значит, Артема застали в хате, и он на подозрении, несмотря на то что считается здесь своим.
- А ты, прихлебатель, - кричал тесть Артема, - хотя бы теперь-то людей не выдавал. А то вот Гитлер драпанет, а ты куда? За возом побежишь?
- Не твоя забота! - огрызнулся полицай. - Как бы вам самим не пришлось без воза бежать! - Но в его голосе все же зазвучала нотка неуверенности. - Короче, чтоб была мне бумага, и все!
Затопали тяжелые шаги в сенях, во дворе. А немного погодя, кто-то осторожно поднялся по лестнице и зашептал:
- Микола! Не спишь?
Микола наклонился к проему.
- Слезай, поговорим, - бросил Артем уже снизу.
Но едва Микола вошел в комнату, там все умолкли: должно быть, как раз говорили то, чего он не должен был слышать. Микола пристально посмотрел на Артема, и тот внезапно смутился. Оглянулся как бы за поддержкой к жене, та мгновенно поняла и застрекотала; но и в ее голосе было что-то виноватое, и она старалась это скрыть деланной непринужденностью.
- Вот - полицай приходил, - начала она, остановив на Миколе внимательный взгляд больших карих глаз под шнурочками черных бровей. Только теперь Микола заметил ее красоту. Хороша! Неспроста Артем постоянно вспоминал ее и так рвался сюда. Особенно бросалась в глаза тугая женская грудь под тоненькой кофтенкой в голубенький горошек, распахнутой от шеи. И сквозь этот просвет виднелся манящий желобок между тугими бело-розовыми округлостями. Микола не мог отвести взгляда, потом, спохватившись, покраснел, как мальчишка, которого поймали на чем-то недозволенно постыдном.
- Вот полицай приходил,: - повторила женщина тверже, заметив смущение Миколы и почувствовав себя от этого увереннее. - Требовал документы. А их-то у вас нету… - И чтобы Микола не подумал, будто речь только лишь о нем, поспешила добавить: - И у тебя, и у Артема. Но Артема здесь знают… и я его никуда не отпущу… Пусть хоть повесят меня… - И указала рукой куда-то вверх, будто и вправду ее могли повесить в хате. От этого быстрого движения рукав кофточки приподнялся, оголяя руку, тоже бело-розовую и упругую, и Микола торопливо отвел взгляд от этой дурманящей белизны…
Теперь он догадался, о чем идет речь. Но, чтобы окончательно убедиться в своей неприятной догадке, спросил, сделав вид, будто не до конца понял жену Артема:
- Так, значит, пора нам идти, Артем?
Он повернулся к Артему, ожидая ответа именно от него.
Артему же хотелось, чтобы разговор завершила жена. Наверно, об этом и договаривались заранее, до его появления (Артем, видимо, опасался, что не сможет убедить Миколу продолжать путь без него). Виновато улыбнувшись, Артем вяло пожал плечами и умоляюще взглянул на жену. Микола будто впервые увидел Артема таким безвольным и беспомощным.
Жена сразу уловила этот осуждающе-пренебрежительный взгляд и, словно разгадав Миколины мысли, опять заговорила быстро и твердо: понимала, что именно сейчас необходима мужу ее энергичная поддержка, что именно сейчас решается, осмелится ли Артем остаться дома, хотя бы на время, а товарища выпроводить одного в опасный путь или, преодолев домашние соблазны, останется верным мужской дружбе и общему делу.
- Никуда я его не отпущу! - выкрикнула она, будто Артем уже собрался уходить. - Мертвого дождалась, а теперь живого на смерть послать? Не пущу!
И тогда Артем не выдержал и тоже заговорил горячо, с надрывом:
- Видишь ли, Миколушка, дело какое: еле дождалась она, - будто речь шла о жене, а не о нем. - И удастся ли ей еще дождаться… А в отряд я приду. Вот тебе крест святой - приду. Но сразу - поверь - не могу! Так и кажется, если оставлю ее сейчас, больше никогда не увижу… - И он опустил голову, судорожно вдохнул воздух.
Тесть, громко раскашлявшись, поспешно вышел из комнаты. Что-то упало у него в сенях, он выругался, проклиная войну.
Микола молча направился к выходу. Когда уже открыл дверь, жена Артема вдруг спохватилась: нужно бы гостю на дорогу дать харчей. Но Микола тяжело хлопнул дверью. В сенях, у ведра с водой, прихватил свою суковатую палку и пошел к калитке.
У самого забора нагнал его тесть Артема.
- Не выходи на улицу, - придержал он Миколу. - Я тебя выведу за село потайными стежками.
Хотелось Миколе отказаться и от этого, но смирил свою гордость: кто-то рассудительный подсказал - на это надо согласиться. Старик вел его огородами, по берегу, подальше от дороги и хат, проводил за село, до неглубокого овражка.
- А теперь вот этой балкой иди в степь, до леса… - указал он направление и долго еще растолковывал, где потом следует поворачивать да как напрямую добираться до Василькова. Объяснял дольше, чем нужно. Микола уже пошел, не выдержав этого нудного разжевывания, а старик все еще что-то выкрикивал вслед, показывал куда-то рукой. Чувствовалось, и ему было безмерно стыдно за то, что произошло в его хате, и теперь хотелось хоть в какой-то мере оправдаться перед своей совестью.
19
Всю ночь Микола не останавливался для отдыха - все шел и шел по прихваченной первыми заморозками земле. Отдыхать не садился, опасаясь, что потом идти будет тяжелее. Уже начало рассветать, пора было подумать о дневном укрытии, а он продолжал шагать, стараясь не обращать внимания на ноги. Предрассветный морозец крепчал, как бы сердясь на то, что скоро появится солнце и прогонит его. Каждая веточка, каждый стебелек, опавшая листва - все серебрилось в инее, и вся земля покрылась неожиданной белизной, словно и ей пришлось пережить что-то трагическое и она поседела за одну ночь.
Замороженная трава хрустела под ногами, остро покалывая привыкшие ко всему босые ступни. У родственников Артема не обулся - они не предложили, а сам просить не стал. Впрочем, если бы и предложили, все равно отказался бы. Да и вообще вряд ли что-нибудь можно было натянуть на его опухшие ноги.
Мелкие лужицы подернулись тонким ледком, похожи стали на бельма, и Микола, поскользнувшись, едва не упал. Тесть Артема, надо отдать ему должное, указал хорошую, надежную дорогу, поодаль от людных мест. Тропинка бежала, вдоль холмов, по балкам, и Микола решил: хотя уже и рассвело, а пока есть силы, двигаться дальше.
И он тяжко переставлял непослушные натруженные ноги, пожалуй, даже тяжелее, чем тогда, когда на израненных щиколотках позванивали кандалы. Суставы будто проржавели, сгибались с трудом, хрустя и потрескивая, и, казалось, вот-вот сломаются. Но еще тяжелее было на сердце: какая-то невыносимо тягостная обида камнем легла на него. Не хотелось думать об Артеме и обо всем до мерзости унизительном, что произошло вчера. Вспомнилась Лариса. Вспомнился Федор. Вот люди так люди! Не чета этому Артему, в душе которого шевельнулось что-то отталкивающе эгоистическое. И много еще есть людей хороших, настоящих. Это - знакомые и незнакомые, близкие и неблизкие - люди одной с ним, Миколой, общей судьбы.
От этих мыслей стало легче на душе.
Начало светать.
Тропинка наконец взобралась на холм, и Микола замедлил шаг. Остановился: заметил в низине какие-то подвижные рыжеватые комья. Присмотрелся - козы. Здесь, пожалуй, не слышно фашистов, если уж люди решились пасти своих коз, тщательно скрываемых от ненасытных оккупантов. А вот и пастухи. Дети. В неглубокой воронке развели они костер и сидели вокруг него. Наверно, грели окоченевшие от холода руки или пекли собранную в поле картошку. Так и он делал в детстве, когда пас на опушке добрую и умную Лыску. Бывало, выхватишь из жара обугленную картофелину и перебрасываешь ее с ладони на ладонь, пока остынет. А потом отламываешь по кусочку и смакуешь.
Детей можно не бояться. Сколько таких вот мальчишек было в партизанских отрядах, в подполье. Вот хотя бы Коля-маленький, умевший пробраться всюду, где и взрослому не пройти.
Микола решительно направился к костру. Пастухи заметили неизвестного. Настороженно повернули головы. По всему видать, идет человек издалека, истощен и нуждается в их помощи. Может быть, это наш летчик из подбитого в воздушном бою самолета, упавшего во вражеском тылу, или раненый, бежавший из концлагеря, или…
Подойдя к детям поближе, Микола остановился и приветливо поздоровался.
- Можно погреться? - спросил он.
- Можно! Садитесь! Вот сюда! - засуетились пастушки.
Один из них вскочил на ноги, уступая свое место у огня, но Микола взял его за плечи и усадил снова, а сам пристроился рядом. Вытянул ноги к костру, расслабился, вздохнул глубоко и с облегчением.
- О-о, вы печете яблоки! - удивился он. В пепле морщились, лопаясь и постреливая, маленькие яблочки.
- Это мы вон там, в саду, отыскали. За листьями их не видно было, а теперь листья опали, вот мы и находим. Печеные, они очень вкусные. А сад тот ничей. Раньше колхозный был.
Он выкатил прутиком из-под угольков одно яблоко и подал Миколе. Тот обдул с него пепел, надкусил. Яблочко в самом деле оказалось вкусным. Очень сладким. Микола медленно жевал, а перед глазами неожиданно возникло другое яблоко - то, которое выбил у него из рук комендант полиции Захарий в день ареста. Кажется, давным-давно это было, а ведь прошло немного больше месяца. Точнее - месяц и неделя. Сегодня утром он пересчитал узелки на шпагате, которым до сих пор подпоясывался. И хотя побывал уже в нескольких хатах, разговаривал с людьми, а у тестя Артема даже видел на стене самодельный календарь и хорошо знал сегодняшнее число, никакой календарь не смог бы напомнить ему с такой точностью всего пережитого за эти пять недель, как эти тугие узелки. Сегодня начинается тридцать восьмой день его мытарств, тернистого пути над бездной, которому конца не видно, хотя, казалось бы, он у цели, рядом с родными местами и, очень возможно, с партизанами. Но каждую минуту все может начаться сызнова.
- Дя-адь, а куда вы идете? - звонкий детский голос вывел Миколу из задумчивости. - В Васильков?
- Что? - вздрогнул Микола. - Да-да, в Васильков. Далеко отсюда?
- Да нет! Пять километров с гаком…
- А гак еще пять? - улыбнулся Микола, вспомнив этот простодушный украинский гак, о котором всегда говорили с юмором.
- А через лес и еще дальше.
Микола оглянулся на дорогу, темневшую невдалеке.
- Дядь, а вы откуда убежали? - спросил пастух, угостивший Миколу яблоком.
Ишь ты, даже этому курносому сорванцу ясно, что дядя откуда-то сбежал!..
- Из ада, - ответил Микола серьезно.
- Ну, скажете такое! Мы в школе проходили: нет никакого ни рая, ни ада.
- Рая нет, - охотно согласился Микола. - А вот ад - есть.
- Верно! - поддержал Миколу другой мальчуган, бледный и такой худющий, будто и он вместе с Миколой побывал в Бабьем яре. - Учитель давал мне книжку, и я там читал. Как Эней с казаками по аду ходили.
Такие простые для ребят слова "школа", "учитель" неожиданно озарили сознание Миколы. Стоп, стоп! Да он же знает в Василькове старенького учителя, живущего рядом со школой. Это их подпольная конспиративная квартира. Если все хорошо и учитель-инвалид продержался до сих пор, то прежде всего и нужно связаться с ним. Через таких вот ребятишек, как эти. Дети конечно же знают своих учителей.
Вот она, кратчайшая дорога к партизанам!
- Хотите мою пилотку? - спросил один из пастухов.
- Что?
- Говорю - возьмите мою пилотку, - повторил пастух, отдавая, вероятно, очень дорогое для себя. - Ваша кепка вам мала, а моя пилотка подойдет.
- Ой, нет, сынок, - растрогался Микола. Впервые назвал так чужого мальчика, будто сам был уже пожилым, - Спасибо. Но в солдатской пилотке меня сразу сцапают фрицы. Скажут: "зольдат", "официр". Ладно, братцы, будьте здоровы! - Он поднялся и заковылял все-таки в сторону леса, хотя лесом идти было намного дальше.
В лесу он снова целый день отдыхал, и только на следующее утро добрался до первых домиков Василькова. Теперь нужно было узнать, в котором из дворов есть мальчик или девочка, ходившие раньше в школу. Прошел еще немного, настороженно оглядываясь. Вот из хаты напротив выскочила на крыльцо простоволосая девчушка, вытрясла половичок и сразу исчезла. Микола направился к низенькой калитке и, как уже часто делал, напропалую, отворил ее и вошел во двор. Может быть, это хата старосты или полицая? Да нет, больно уж стара и убога. Маленькие окошки утоплены глубоко в стене, как глаза древней старушки, в которых вечно светятся доброта и печаль.
Вошел в заросший лебедой двор. Нет свежих следов ни от колес, ни от конских копыт. Это уже хорошо. Наружная дверь открыта. И он шагнул в сени, предусмотрительно пригнув голову, чтоб не удариться о притолоку. Прислушался. Тихо. Нерешительно приоткрыл дверь, заглянул. В хате было двое: возле печи стояла маленькая пожилая женщина, оглянувшаяся на скрип двери, а у стола хозяйничала девочка, лет одиннадцати, только что выбегавшая на крыльцо.
Микола переступил порог.
Хозяйка равнодушно подняла голову. А девчушка так и застыла у стола, не сводя с гостя наивно-доверчивых глаз. Микола поздоровался и невольно опустился на скамью у стены.
Женщина без лишних разговоров засеменила к посуднику, достала краюху хлеба - черного, затвердевшего, как макуха, отрезала ломоть. Микола остановил ее вялым движением руки: мол, это потом.
- Не найдется ли у вас карандаша и листочка бумаги? - спросил ее. - Записку написать.
- А как же, есть конечно, - обрадовалась хозяйка такой скромной просьбе. - Школьница в хате. Правда, теперь не учится, но, может быть, скоро начнутся занятия… - говорила она, испытующе глядя на незнакомца.
- Не только скоро, а в этом году, - заверил Микола и обратился к девочке, которая уже пришла в себя: - Ты в школу ходила?
- А как же… - ответила девочка не без гордости.
- А помнишь того учителя, что живет возле школы? - И уточнил: - Жил раньше… Может быть, сейчас и нет его там. Старенький такой, с палочкой. В темных очках.
- Так это же наш учитель! - Девочка так радостно и тепло произнесла "наш учитель", что в душе Миколы шевельнулось подобие зависти - светлой, восторженной: так отзываются о настоящем человеке! "Наш учитель!.." И Микола может сказать о нем - "Мой учитель…" И сколько еще людей могут произнести с благодарностью эти будто бы обыкновенные слова!..
- Как хорошо, что ты его знаешь! - оживился Микола. - Он и сейчас живет там же, возле школы?
- Там… - подключилась к разговору хозяйка. - Старенький, подслеповатый, потому, может, и не забрали еще.
- Так вот, - подсел Микола к столу. - Ваш учитель - и мой учитель. Нужно к нему отнести записочку. Сможешь? - обратился он к девочке. Но вдруг, словно вспомнив о чем-то, отложил перо и внимательно посмотрел на нее: - Знаешь, лучше сбегай и попроси просто, чтобы он пришел сюда, к вам. А то вдруг встретится кто по пути, отнимет записку.