Фашисты почем зря топтали сапогами густую картофельную ботву, копали, заставляли копать Миколу - и все зря. Но вот Захарий спросил:
- Где батареи? Оружие где? Медикаменты?
И, встретив вместо ответа притворно невинный, вроде бы ничего не понимающий взгляд слишком уж ясных серых глаз, изо всей силы саданул Миколу кулаком в зубы, да так, что тот от неожиданности покачнулся. На ногах удержался, но ударился головой об узловатую нижнюю ветку. С нее сорвалось яблоко, глухо шлепнулось о землю - точно как утром.
Микола машинально, не задумываясь быстро нагнулся, чтобы поднять его. Гестаповец испуганно схватился за автомат, недоверчиво глядя, как хозяин поднял яблоко с земли и принялся отирать его. Настороженно следил за каждым движением Миколы, будто в руках у того была граната, а не обыкновенное яблоко.
- Брось! - гаркнул гестаповец, не выдержав напряженности.
Услужливый полицай выбил яблоко из рук Миколы.
Перевернули все вверх дном в хате и во дворе.
- Где оружие? - допытывался Захарий.
- Какое? - снова удивленно спросил Микола и мысленно похвалил себя.
Но разве для них имеет значение, найдут или не найдут. Его все равно схватят и уничтожат. Надо бежать. Бежать!..
Когда подходили к воротам, Микола решил: если гестаповцы первыми выйдут со двора, он успеет захлопнуть калитку и, пока они будут возиться со щеколдой, бросится огородами к лесу. Но гестаповцы неотступно шагали по бокам, а калитку открыл и старательно закрыл Захарий.
На этот раз Миколу грубо втолкнули в машину да еще и пнули сапогом. Ворота всех соседей были плотно закрыты, будто на всей улице не осталось ни единой живой души. Но он был почти уверен, что кто-нибудь видел и обыск и арест.
А кругом было так же тихо, как утром, когда он вышел во двор после жуткого сна. Окрестность словно настороженно прислушивалась к чему-то, стараясь запомнить что-то очень важное.
Сидевшая на заборе сорока подергала хвостом, почистила клюв и вроде бы собралась подать голос, но лишь подняла голову, недоверчиво оглянулась и, подавленная странной тишиной, промолчала. Поднялась в воздух и метнулась к лесу.
Машина одолела глубокий песок и помчалась по улице. Опять к лесопилке? Нет. В противоположную сторону. Вот мостик через Стугну, деревянная церковь на холме. Ясно. Везут в жандармерию.
…В темный подвал сквозь маленькое зарешеченное окошко, забрызганное снаружи грязью, потому что было оно вровень с землей, скупо пробивался мутный свет. Среди сидевших в углу узников Микола увидел Гордея. Когда их взгляды встретились, Гордей отвел глаза в сторону, словно испугался, как бы кто не заметил, что они знают друг друга. Конечно, надо сделать вид, что они незнакомы.
Микола тоже отвернулся к стене и увидел на ней надпись: "Здесь сидел…" Дальше шли имена и фамилии.
"Здесь сидел…"
Микола достал из грудного кармана огрызок химического карандаша, который всегда носил с собой, но писать "Здесь сидел…" не стал. В этом "сидел" было что-то унизительное. Просто вывел свое имя, фамилию и день ареста. Кое-кому это могло кое-что подсказать.
2
На следующий день Миколу, Гордея и еще группу узников загнали в крытую брезентом машину и куда-то повезли. Выехав из-поселка, машина помчалась по Васильковскому шоссе. Куда везут? В Васильков или прямо на тот свет?.. Машина мчалась вперед, натужно завывая на песчаных подъемах. Мимо проносились обезлюдевшие села, балки и перелески, по которым темными ночами пробирались партизанские группы, и гестаповцы торопились, вывезти арестованных из опасного лесного района.
Когда поравнялись с небольшой рощицей, зеленым клином подступавшей к дороге, Микола вдруг услышал совсем неподалеку перестрелку. Неужели хлопцы узнали об аресте и устроили засаду? Но стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Скорее всего это каратели прочесывали опушку. Вспомнилось, как Лариса однажды говорила: "Только запели соловьи, а каратели устроили облаву…"
Лариса… Где ты сейчас? Неужели схватили и тебя?
Вот и Васильков. Небольшие домишки на окраине, дальше - главная улица, мощеная, с узкими тротуарчиками, длинная и извилистая. Здание школы, где теперь разместилась жандармерия, - высокое кирпичное строение с широкими, забитыми фанерой окнами. У входа - полотнище со свастикой. Промелькнуло хорошо знакомое крыльцо районной парикмахерской - здесь работает подпольщик Анатолий, который ловко добывал у болтливых немецких офицеров и солдат нужные партизанам сведения.
"Может быть, взяли и его, и устроят очную ставку…"
Но машина промчалась дальше..
Вот паровая мельница - с высоченной трубой, словно какой-то завод. С этой мельницы Шамиль увел в лес группу подпольщиков, и начал действовать неуловимый Васильковский партизанский отряд. Шамиль и на него, Миколу, вероятно, возлагал немалые надежды, да вот как все нескладно обернулось…
И снова завертелось в мозгу: "Надо бежать! Как только остановится машина - броситься на охранников и бежать…" Он ведь еле сдержался еще тогда, когда гестаповцы обыскивали усадьбу, так и подмывало кинуться в сторону, перескочить через штакетник и мчаться куда, глаза глядят. Его догнали бы - если не гестаповцы, то их пули. Надо выждать удобный момент, правда, его может и не оказаться.
В Василькове тоже не остановились. Уж не торопятся ли в Фастов? Там гебитскомиссар фон Булинген лично расстреливает узников, никому не уступает такого удовольствия. Такой же и шеф сельского хозяйства Витте - этот наловчился убивать только ударом палки. Один солдат ежедневно выстругивает для него с десяток увесистых колов, и шеф за день разбивает их о головы людей. В Фастове есть отряд СД, занявший помещение детского сада, и гестапо - в бывшей сберкассе.
На территории медицинского техникума - обнесенный колючей проволокой концлагерь. А в центре города, на площади - виселица. На длинной веревке в петле постоянно кто-нибудь покачивается. Даже в самую тихую погоду. Повешенный медленно поворачивается во все стороны, будто для того, чтобы его получше рассмотрели прохожие, узнали, запомнили.
Завтра, а то и сегодня он, Микола, будет в этой петле. Убить могли и в Василькове, и в Боровом, а вот виселица в Фастове, на центральной площади…
"Все равно убегу… Глупо умереть вот так сразу, почти ничего не успев сделать. Конечно, люди гибнут ежедневно, ежечасно, не довершив задуманного: подпольщики, партизаны, пленные или просто городские и сельские жители, попавшие в облаву и случайно подвернувшиеся под руку оккупантам. Действовал секретный приказ гитлеровского командования: можно убивать в с е х… Но как смириться с тем, что и твой смертный час надвинулся так внезапно, неумолимо и будто бы никакого выхода нет. Нет, выход должен быть. Безвыходных ситуаций не существует".
А мотор гудел и гудел, назойливо, монотонно.
Куда же их везут? Если не в Фастов, так, может быть, в Белую Церковь - там и тюрьма побольше.
Да, в Белую Церковь. Сдали в тюрьму деловито, по документам, с немецкой педантичностью. Оформили и сразу же отправили в камеру. Успел заметить номер на двери - семь. Вместе с ним заперли несколько евреев. До сих пор им, вероятно, как-то удавалось скрываться. Но раз их поймали - наверняка уничтожат. Значит, попал он в камеру смертников, и ясно, что его ждет. Неизвестно лишь, когда э т о случится. Пожалуй, гестаповцы не сразу его убьют, раз уж так далеко везли. Сначала постараются что-либо выведать.
Поэтому главное - выстоять.
В первый же вечер потащили на допрос. Два здоровенных гестаповца крепко схватили за руки, будто он мог вырваться и сбежать. Но разве отсюда вырвешься: на каждом шагу решетки, железные двери, пудовые замки, и часовые с автоматами, и клыкастые овчарки.
Следователь не стал играть в кошки-мышки. Вероятно, рассчитывал ошеломить узника своей осведомленностью. Главное, мол, им известно, и нечего отнекиваться.
- Я чувствую, что вы не собираетесь быть со мною слишком откровенным, - начал он пренебрежительно. - Но, к счастью, ваши друзья оказались более благоразумными и основное уже сказали. Так что целесообразнее не упрямиться и вести разговор по-деловому. Короче, вы - руководитель Боровской подпольной организации?
- И вам это известно?
- Да, да, это нам известно, - с нарочитой торопливостью подтвердил следователь. - А руководитель должен хорошо знать своих людей, по меньшей мере - их фамилии. Называйте, пожалуйста.
Микола угрюмо молчал.
- Я жду, хотя в подобных случаях не привык к этому, - усмехнулся следователь. - Называйте! Как вам удобнее… По алфавиту? - И он насмешливо прищурился. - Для начала могу даже вам подсказать одно имя. Лариса… Ну-ну.
Микола вздрогнул. Следователь это заметил и улыбнулся с явным удовлетворением. После небольшой паузы он назвал фамилию девушки. Казалось, страшней этого Микола сейчас услышать не мог: е г о Ларисонька…
А следователь продолжал:
- Гордей… - И снова умолк, как бы предлагая: продолжайте.
"Неужели полный провал?"
- Так кто же еще?
- Не знаю! - твердо ответил Микола, решив, что сейчас нужно все отрицать, ведь неизвестно, насколько осведомлен враг, и невзначай оброненным словом можно повредить и себе и другим…
- Почему вы не явились в комендатуру, когда власти приказали зарегистрироваться всем коммунистам, комсомольцам и евреям?
Микола молчал.
- Кто на лесопилке заряжал аккумуляторы для партизан? Кто передавал в лес оружие, медикаменты, кабель?
Микола не ответил.
- Кто собрал радиоприемник для конспиративной квартиры у технорука на васильковской мельнице? - Следователь рисовался своей осведомленностью. - Кто вывел из строя сепараторный пункт в Мотовиловке, станки на заводе "Укрдерево"? Кто? Кто? Кто?!
Микола молчал.
- Повторяю: кто еще был членом вашей организации? Мы знаем много фамилий, очень много, и вы могли бы своими правдивыми показаниями отвести подозрения от ни в чем не повинных…
Но Микола молчал, сжав зубы так, будто зарекся за всю свою жизнь больше не вымолвить ни единого слова. И следователь не выдержал:
- Я раскрою тебе рот! - Он вскочил и, схватив со стола металлический прут, ударил узника по губам.
Кровь залила лицо Миколы, и, потеряв сознание, он свалился на пол.
Очнулся от холодной воды, которой облили его голову и грудь. Открыл глаза.
Следователь, как ни в чем не бывало, обратился к нему с подчеркнутым спокойствием:
- Ну ладно… Я вижу, вам трудно одному вести со мной разговор. Припоминать значительно легче сообща, - гестаповец растянул губы, изобразив на лице некое подобие улыбки. - Я попробую подыскать вам собеседника. Пожалуй, даже собеседницу. В присутствии красивых девушек даже молчуны становятся красноречивы…
Миколу ввели в соседнюю, более просторную комнату, где стояли спинками друг к другу два стула. На один из них приказали сесть. Через несколько секунд он услышал легкие, девичьи шаги, которые всегда узнавал, и понял, что ввели Ларису. Это она остановилась позади - их связная, партизанская разведчица.
Е г о Лариса…
Следователь, делая вид, что происходящее в комнате его не интересует, стоял у окна, глядя на старый каштан. Колючие плоды срывались с ветвей и, упав на землю, раскалывались, и коричневые, как полированные, каштаны катились в разные стороны. В притемненном зеленой кроной стекле, как в тусклом зеркале, следователь видел всю комнату и, вроде бы ничего не видя, следил за каждым движением Миколы и Ларисы.
Обернулся он резко и, прищурив глаза, с ненавистью взглянул на арестованных.
- Зетцен зи зих! Садись! - с язвительной галантностью предложил он девушке и неожиданно свирепо выкрикнул: - Да ближе, ближе! - хотя девушка и так уже сидела вплотную к спинке и дальше двигаться было некуда. Микола ощущал позади себя ее частое дыхание, чувствовал, теплоту ее плеча. Прядка волос щекочуще коснулась его шеи. Посадили их так, очевидно, для того, чтобы при допросе они не могли взглядами подавать друг другу какие-нибудь знаки.
- Вы, надеюсь, хорошо знакомы, между вами, возможно, есть и нечто большее - цедил гестаповец. - Вы его знаете? - обратился он к Ларисе уже серьезно, давая понять, - шутки, мол, в сторону, теперь начался допрос, когда необходимо отвечать, хочешь ты того или нет.
- Не знаю.
- И никогда не видели?
- Почему же? Видела, - с наивным видом заговорила девушка. - Мы работали на одном заводе, и я несколько раз встречалась с ним в проходной, как со многими другими.
- Только на одном заводе?
Лариса недоумевающе приподняла плечи.
- А может быть, и в одной подпольной организации?
Девушка неожиданно засмеялась:
- Мне мама этого не позволяет…
- А передавать сведения партизанам в лес позволяет?
- Не фантазируйте, - строго ответила девушка.
И тогда, по какому-то незаметному для постороннего глаза сигналу следователя, гестаповец внезапно ударил Ларису резиновой дубинкой по голове, по русым шелковистым волосам. Девушка вскрикнула, а палач бил еще и еще. Она поникла, как подсеченная плетью былинка, обхватила руками голову, пытаясь защитить ее, а дубинка так и плясала по ее рукам, по шее, по лбу.
Микола вдруг сорвался с места, схватил стул, на котором сидел, за толстую ножку, но размахнуться не успел: его мгновенно сбили с ног и начали топтать сапогами. Когда он лишился чувств, гестаповец снова принялся за Ларису. Костлявой пятерней, как клещами, держал ее запястье, припекая горящей свечой кончики пальцев. Жгучая боль разлилась по всему телу, докатилась до сердца, и Лариса не выдержала - рванулась изо всех сил. Палач опять вытянул ее руку, а когда девушка снова попыталась освободиться, следователь ударил ее выше локтя металлическим прутом, тем самым, которым рассек губу Миколе. Лариса услышала тошнотворный хруст, и рука вмиг обвисла. А боли не почувствовала: или ее действительно не было, или была она настолько сильна, что организм ее уже не воспринимал.
Рука висела, как надломленная ветка. Перебита кость… Как же теперь одной рукой… Как заплетать косы? Будто это было сейчас самым важным. Ничего другого и подумать не успела, второй удар металлического прута обрушился на голову, и девушка, потеряв сознание, сползла на пол.
Микола очнулся, словно вынырнул из кровавого забытья, и почувствовал, что он весь мокрый. Опять отливали водой. Посреди комнаты, как и раньше, стояли два стула. Ларисы не было. На полу окрашенная кровью вода. Значит, тоже…
Заметив, что Микола открыл глаза, следователь приказал усадить его на стул. Голос гестаповца доносился глухо, как из-за стены. Тело не слушалось. Только бы не упасть…
- Думаю, руководителю приятно будет встретиться еще с одним своим сообщником, - гестаповец говорил, будто сквозь мокрую вату.
Но голова уже работала четко: кто же выдал? И что еще им известно… о подпольщиках, об отряде? Но сколько бы его ни допрашивали, как бы ни били, все равно мы победим, мы… Эта вера, вера в победу поможет ему выдержать самые страшные пытки!
В комнату втолкнули Гордея. Тот содрогнулся, узнав в избитом, окровавленном человеке Миколу. Испуг, промелькнувший на лице Гордея, следователь заметил и удовлетворенно кивнул - не зря старались, на этого унтерменша их работа произвела впечатление.
- Узнаете? - спросил следователь Гордея.
Тот ничего не ответил, но страх все еще стоял в его глазах. И непонятно было, почему он молчит: то ли не желает отвечать, то ли от страха не может говорить.
- Этот руководил подпольем в Боровом? - угрожающе повысил голос следователь-Гордей и на этот раз не ответил.
- Садитесь! - приказал следователь. И едва Гордей опустился на окровавленное сиденье, как его оглушила тугая резиновая дубинка. Гордей истошно завопил. А дубинка опять опустилась на его голову. Еще удар - и, что-то вяло простонав, Гордей утих, потом свалился на пол вместе со стулом. На него плеснули водой из ведра.
- Поднять его! - приказал следователь.
Спинка соседнего стула снова прижалась к стулу Миколы, но теперь сильнее - вероятно, Гордей полулежал.
- Так вы все еще не узнали его?
Какие-то мгновенья царила тишина, и вдруг ее разорвала отчаянная мольба:
- Не бейте! Я… я… не бейте… - жалобно простонал Гордей и шевельнулся, наверное над ним была опять занесена тугая резина.
- Ну-ну! - оживился следователь.
- Только не бейте! - Голос Гордея дрожал.
- Послушных не бьют… - пренебрежительно пошутил следователь. - Значит, вы его знаете?
- Знаю.
- Он руководил подпольем в Боровом?
Микола с трудом двинул плечами, и это движение передалось Гордею, так как на вопрос гестаповца ответа не последовало.
- Кто еще был в вашей организации? - вкрадчиво спросил следователь.
- Всех не помню.
И снова липкий удар дубинкой.
- Не бейте… я сейчас… я…
- Молчи! - Микола попытался вскочить на ноги, но ему только показалось, что он может стремительно подняться.. На самом же деле он едва не свалился на пол от своей тщетной попытки.
Теперь удары посыпались на него, и Микола - совсем обессиленный и обмякший - успел лишь подумать: лучше пусть его бьют, он выдержит, только бы Гордей молчал, только бы у него хватило на это сил. По крайней мере, сейчас не слышно его голоса. Боль сменилась ледяным холодом, а потом в глазах потемнело, и он провалился в черную бездну.
Пришел в себя уже в камере. В той же самой камере смертников, где люди в отчаянии ожидали своего последнего часа. Первое, что он услышал; был чей-то голос, приглушенный, хрипловатый:
- Вон как поседел. За какой-то час или два.
Похоже было, что человек, сидевший неподалеку от него, разговаривал сам с собой. Микола повел глазами - головы повернуть не мог; от малейшего движения, даже от попытки пошевельнуться, все тело, словно электрическим током, пронизывала нестерпимая боль. В камере было темно, и, только пристально всмотревшись, Микола разглядел большую голову старого еврея - длинноволосую и седую-седую, совсем белую, - возможно, поэтому она и выделялась во мраке. Говорил узник размеренно, монотонно, словно древний пророк, изрекавший миру неоспоримые истины. Это впечатление усиливал глубокий приглушенный голос, будто совершенно равнодушный к происходящему вокруг.
"Наверное, кому-то рассказывает, отчего поседел…" - подумал Микола.
Этого старика он заметил сразу, как только попал в камеру. А теперь, присмотревшись, понял, что он вовсе и не старик: у него - молодые проницательные глаза, хотя весь он седой, как бог Саваоф. Человек этот смотрел на Миколу, лежавшего рядом на осклизлом цементном полу, окровавленного, изувеченного, с головой, словно прихваченной изморозью. Увели на допрос сильного черноволосого парня, а приволокли назад немощного и седого.
- Не каждый способен такое выдержать… - сказал молодой старик, склонившись над Миколой. - Хорошо, если остался самим собой…
Эти слова вернули Миколу к мысли о Гордее: много ли смогли выбить из него эти неумолимые, размеренно жестокие удары увесистой дубинки? А вдруг он назвал того, о ком гестаповцы еще не знают?..
От бессилия Микола скрипнул зубами, и даже это сразу же отдалось в висках, во всей голове жгучей болью.