- С солдат не беру. - Шофер покачал головой, сдвинул на затылок промасленную кепку и открыл дверку кабины. Он был веселый, этот молодой, чуть постарше своего пассажира, водитель.
- Я же демобилизованный...
Шофер взглянул на погоны Эреса и, желая покончить с разговором, заметил:
- Эх, служба! Я ведь тоже недавно оттуда...
Эрес вылез из кабины. Машина въехала в село, поднимая пыль, и скрылась за поворотом. Чтобы не привлекать к себе внимания, пошел задами. Заглянул к соседям, которые всегда были добры к нему и к его старикам. Хозяева обрадовались гостю. Не успел Эрес осмотреться, как на столе появилась всякая снедь. Пришли еще люди. Все они интересовались его службой, наперебой советовали, где лучше устроиться. И ни единым словом не обмолвились об Анай-кыс, будто ее и на свете не было.
Потом Эрес направился к подножию холма, где начиналась тайга. Там, на небольшой полянке, которая всегда первой освещается лучами восходящего солнца, у старой березы, спали вечным сном его старики - мать и отец. По дороге Эрес нарвал букетик полевых цветов и вот теперь стоял перед могилками родителей без фуражки.
Таежный ветерок играл его волосами. Вперемежку с солнечными бликами по поляне ходили тени. Эрес вспомнил наказ отца перед уходом в армию. "Настоящий мужчина должен беречь и защищать честь своего Отечества и честь своего отца. Не забывай этого, сынок!"
Он разделил букет на две равные части, положил на могилы отца и матери. Постоял, потом надел фуражку и повернулся... Эжен-не сулде бо! На него в упор смотрели черные глаза Анай-кыс.
Какое-то время Эрес недоуменно смотрел на знакомое лицо, на родинку, чуть вздрагивающие губы Анай-кыс. Гулко стучало сердце. Нет, он не станет ни расспрашивать Анай-кыс, ни упрекать ее. Пусть только она сейчас же исчезнет с его глаз. Задыхаясь, спросил:
- Зачем пришла?
Анай-кыс вздрогнула, сморгнула слезу и отвернулась, продолжая стоять.
Солнце, умостившись между двумя горными вершинами, тихо играло закатными красками. На небе то пламенели, то тускнели облака. Эрес смотрел на них и думал о том, что жизнь, как и облака, переменчива, каждому она дает свое, предрешенное.
Конечно, оно, это предрешенное, в разное время осмысливается по-разному. Не надо отдавать себя во власть случая, нужно быть твердым, не поддаваться слабости.
- Не сердись, Эрес. Любовь - это совсем другое, чем то, что у нас было. Останемся друзьями. Пошли.
Они медленно направились к селу. Но не успели сделать и десяти шагов, как услышали:
- Эрес!
Эрес обернулся: от ельника шел человек. Лапчар!
- Услышал, что ты приехал, и вот...
Эрес раскинул руки:
- Дружище!
- Сколько лет, Эрес!.. Год, два, три, потом еще два сверхсрочных.
Вполуобнимку они пошли по тропке. Эрес взглянул в глаза дружка. Лицо Лапчара было сурово, на скулах проступили желваки. Он слегка отстранился и кивнул в сторону Анай-кыс:
- Пойдем домой!
Эрес все понял. Так вот оно что! Он вспомнил, как томился в ожидании ответа от Анай-кыс, и те два, почти дословно совпадавших письма, ее и Лапчара.
Только теперь, вот здесь, на узкой тропке в еловом подлеске, ему стало ясно, к кому переметнулось сердце Анай-кыс. Коварный Лапчар! Подраться, что ли, с ним? Надавать под бока? Или уложить одним ударом? Но Лапчар - друг детства... Своевольный, настойчивый, недаром доставалось ему от отца в свое время. Эрес подавил вспышку: негоже пограничнику драться со своими. Пусть даже из-за женщины. К тому же не следует забывать обычаи предков. Анай-кыс не была его женой. Добыча останется у сокола, который перехватил ее на лету.
Анай-кыс юркнула между Эресом и Лапчаром, как бы окончательно примиряя их с обстоятельствами. Все трое пошли дальше.
В доме друга Эрес увидел накрытым стол.
За стол сели молча. Никто не хотел начинать разговор. Выпили, обменявшись виноватыми улыбками. Коротко перемолвились о том о сем: о службе Эреса, о стариках, о погоде, о том, как замечательно после долгой разлуки встретиться вновь. О том же, что волновало каждого из них, ни слова. Хозяин дома хотел, чтобы первым начал Эрес, как правый на суде. Но тот избегал больной темы, не без основания полагая, что искреннее признание вины должно исходить прежде всего от этого сокола-ловкача.
Анай-кыс весь вечер не знала, куда себя деть. Выпила за здоровье гостя и вышла из-за стола. Зорко следила, чтобы еды было вдоволь и чтобы не разгорелась ссора, подбрасывая в разговор пустячные замечания. Несмотря на поздний час, сбегала за водкой. И снова ходила из комнаты в комнату, в чулан, что-то подправляла, погромыхивала посудой.
Захмелевший Эрес внимательно вглядывался в лицо Анай-кыс. Все такое же красивое, чистое, ничего в нем не изменилось. Мягкие черные глаза, родинка на щеке... Все так знакомо... И незнакомо...
Анай-кыс ушла в спальню к проснувшемуся ребенку: ни она, ни Лапчар не обмолвились о нем ни словом, не предложили посмотреть своего сына, словно он был виноват перед Эресом и потому не мог показаться на глаза. Вскоре стало совсем тихо.
Но, говорят, ледоход не спрашивает реку, когда ему начать шуметь. Настанет час, минута, где-то что-то вздрогнет, оборвется - и пошел весенний водоворот.
Первым начал Лапчар. Не выдержал мятущегося взгляда Эреса.
- Понял, Эрес?
Эрес легонько потер виски:
- Да.
Лапчар забирался все глубже.
- Обижаешься? Думаешь, обошел друг.
- Нет, не думаю. Вижу - настоящее у вас.
Лапчар смахнул со лба пот, свел ладони в замок, как бы накрепко, навсегда замыкая короткие, ясные ответы Эреса.
- Ты ее не вини, - продолжал Лапчар. - Это все я... Прости...
Эресу стало жаль друга, такого откровенного и прямого. "Прости" начисто сняло обиду, и он тихо сказал:
- Ложись-ка лучше спать, Лапчар, отдохни.
Анай-кыс - тут как тут - подхватила мужа под руку и увела в другую комнату. Эрес лег на приготовленную для него постель.
Однако сон бежал от Эреса. Он чувствовал себя, как будто затаился в пограничном дозоре и нельзя пошевельнуться. Зная характеры Лапчара и Анай-кыс, их простодушие и доброту, Эрес не хотел, чтобы они поссорились из-за того, что он вернулся.
Он не хотел быть преградой на пути к счастью двух этих людей. Сегодня о нем знает село. Завтра молва о его приезде дойдет до отдаленных ферм и бригад. Видеть сочувствующие глаза, слышать то, что говорится не языком, а поджатыми губами! Нет, Эрес не смог бы этого стерпеть. Он представил себе село, похожее на растревоженный улей. Теперь эти пчелы будут жужжать. Только о нем, обманутом... Родное село ему показалось тесным, неприютным. Жить здесь нельзя. Эти цоканья языком и покачивания головой! Подальше отсюда, туда, где тихо и о нем, о его горькой любви никто ничего не знает. Ему нужен, позарез необходим тихий уголок земли, где он снова найдет себя, свое счастье. И - никаких сочувствующих глаз, никакого нашептывания вслед!
На рассвете Эрес забылся тяжелым сном. Проснувшись, так и не понял - спал или нет. Было совсем рано. Тихо одевшись, он встал, прошелся по дому, мысленно прощаясь с хозяевами. Ранний утренний час звал его в дорогу...
Вздрогнул от неожиданности, увидев свое отражение в большом зеркале. Карие глаза смотрели с затаенной грустью и казались неожиданными на бронзово-четком, обветренном лице.
Он усмехнулся, вынул из кармана гимнастерки фотокарточку, прочел на обороте: "Не забывай. Анай-кыс". Присел за стол, дописал два слова: "Желаю вам счастья", - оставил и вышел на улицу.
Дома тонули в розовом от солнца тумане. Никто еще не просыпался. Никто не увидит, когда и куда он ушел. Свежий воздух взбодрил Эреса. Степной простор звал вперед, удлинял шаги... До районного центра не так уж далеко, километров двадцать, не более...
За околицей он услышал шум мотора. Не оглядываясь, сошел на обочину дороги.
В кабине автомашины лоснилось улыбкой лицо шофера, того самого, который подбросил его вчера до села.
- Садись! Я же говорил тебе, что с солдат не беру.
Когда Эрес захлопнул за собой дверку кабины и машина тронулась, шофер, свойский парень, не унимался. Видно, что он доволен жизнью и хочет, чтобы она у всех была такой же.
- Вчера только приехал, а сегодня уже пятки смазал? Как это понимать?
- Есть причина.
- Невеста изменила?
Эрес молчал: "Вот ведь, балаболка, угадал..."
А шофер продолжал:
- Все они такие - одному обещают, с другим крутят. Ничего, друг. На свете такого добра хватает... Гуляй пока.
Эрес сидел, крепко упершись ногами, чтобы меньше трясло. Скорее бы избавиться от говорливого шофера. Когда они въехали в город, он почувствовал облегчение. Буркнув "спасибо", вышел из кабины, встряхнулся, как в ознобе, и даже не оглянулся на крик: "Прощай, служба!"
Днем он бродил по городу. Потом, уже во второй половине дня, зашел в Дом культуры и сидел там два сеанса подряд.
Было семь часов утра, когда Эрес вышел из гостиницы. На улицах безлюдно. Сам же город выглядел так, словно родился второй раз. Когда Эрес уходил в армию, дороги белели плохо утрамбованным гравием, вдоль выбитых тротуаров - чахлые деревца-недоростки. Теперь все по-другому. Сине поблескивает асфальт, обочь тротуаров ходит волнами пышная листва тополей. И сами дома вроде бы стали выше, светлее.
Несмотря на раннее утро, солнце уже палило вовсю. С каждой минутой становилось жарче. Летний день в Туве - это баня, сухая баня без пара. Жару много, а влаги нет.
До начала работы в райкоме комсомола оставалось добрых два часа, и, чтобы скоротать время, а заодно подышать свежим воздухом, Эрес завернул за ближайший угол и пошел к реке.
Трепетно забилось сердце, когда увидел сияющий на солнце Улуг-Хем. Сколько рассказов, легенд и песен сложено об этой могучей реке! Весной в половодье, а также летом, когда в таежных верховьях пройдут дожди, она разливается, как море, и тогда трудно разобрать, где русло, а где протоки и заводи. Спокойно и величаво катит река свои воды, и веет от нее силой, прохладой и свежестью.
Эрес расстегнул ворот, глубоко - аж под лопаткой кольнуло - вдохнул утреннюю прохладу. Потом присел на остывший за ночь камень под низкорослым тополем, росшим у пологого берега. Достал документы. Просматривая их, снова - уже в который раз - увидел пожелтевший от времени билет с фамилией Кыргыс. Он скомкал его, отбросил в сторону. "Все они такие! - вспомнились слова шофера. - Билет ли хранишь, любовь ли". Он грубо, с какой-то безжалостной торопливостью снял погоны с кителя, с фуражки - звездочку. В райком он пойдет без каких-либо знаков отличия, как гражданский человек. Подумав, подобрал смятый билет, завернул в него звездочку: она-то уж, во всяком случае, ни в чем не виновата...
Часы показывали девять. Он встал и решительно зашагал в райком. В кабинет первого секретаря он вошел все с тем же выражением твердости на худом, измученном бессонницей лице.
- Я вас слушаю, что вы хотели? - голос девушки с короткоостриженными волосами звучал ободряюще. Она смотрела ему прямо в глаза и, казалось, хотела добавить: "Видите, у нас все просто, никаких церемоний и волокиты". Эрес не выдержал прямого, чуть иронического взгляда, отвел глаза.
- Вы - секретарь райкома?
- Да, я.
Эрес смутился. Если бы секретарем был парень - куда ни шло. Он выложил бы ему все, рассказал обо всем ясно и просто. А тут еще некстати в голове завертелась эта дурацкая фраза шофера: "Все они такие..." Эрес внутренне сжался. Это не ускользнуло от внимательных глаз девушки. Желая вывести его из замешательства, она спросила:
- Недавно вернулся?..
- Да... Просьба у меня к вам.
- Говорите.
- Направьте меня на работу куда-нибудь в глубинку. - Он замялся. - Туда, где потише...
- Почему - непременно потише?
- Есть причина. - Он вздохнул, и это не укрылось от секретаря.
- Понимаю... Такие уголки, о которых вы просите, в нашем районе есть. - Девушка загадочно улыбнулась.
- Я не шучу, серьезно...
- И я - серьезно. Где вы служили и что умеете делать?
Он сказал.
- Тогда давайте в МТС. Вон ее отсюда видать.
- Нет, в колхоз.
Он уже освободился от скованности. И то, что он говорил только что секретарю, поднимало его в собственных глазах: агроном, тракторист, шофер... Несколькими специальностями владеет не всякий.
Секретарь ладошкой смахнула с лица улыбку. Она поняла, что парень своего решения не изменит.
- Тихий уголок, говорите? Может быть, в Шивилиг.
- Я только что оттуда. И родился там. - Он опустил глаза. - Не устраивает.
Секретарь пристально взглянула на него:
- Что же вам подыскать?.. Тогда вот что - в Агылыг?
- Согласен.
Через несколько минут Эрес выходил из райкома. Рука нащупала в кармане хрустящую путевку - направление в колхоз с певучим названием "Чодураа". В путевке, кроме всего прочего, значилось: использовать согласно специальностям, которыми владеет тов. Э. О. Херел.
"Чодураа". Тихий уголок... Каким он окажется на самом деле?
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Улуг-Хем. Агылыг. Чодураа. Эти три слова слились в памяти Эреса, и порознь он их уже не мыслил: река, село, колхоз...
Раньше в Агылыге было около ста дворов. Со временем их число возросло, село стало сумоном. Своему центру араты не стали искать другого названия. Агылыг - чем плохо? Посреди селения высился большой дом, который все называли улан-булуном. Около него стояли мазанки секретаря сумонной партийной организации, председателя сумона и заведующего магазином. Летом араты перекочевывали на чайлаги. Вместе с ними перебирались на летние стойбища и все организации сумона.
В лесочках возле села весной белым-бело от распустившихся гроздьев черемухи. Запах ее стойко держится днем и ночью во весь период цветения.
Эрес сошел с автобуса и поднялся на крутой пригорок. Поставил чемодан и залюбовался домами, выстроившимися вдоль берега реки. Отсюда село было как на ладони. Вон там, в самом центре, возвышается большой белый дом. Это, конечно, школа. Густо стояли рубленные "в угол" жилые дома. Невдалеке от них гнездились кошары, поблескивали фарами грузовые автомашины. У самой реки, внизу, Эрес отчетливо увидел длинные прямоугольники отменно побеленных строений - молочнотоварную ферму.
В стороне желтели поля. Они тянулись до самого леса и, казалось, были совсем рядом; болтливый человек сказал бы: рукой подать.
Изучая село с высокого пригорка, Эрес нашел его живописным, уютным. Действительно, тихий уголок, о котором он мечтал в последнее время. Сейчас эти мечты нахлынули с новой силой; они неслись и счастливо подпрыгивали... Он молод. Как холостяка его поселят на первых порах в небольшой комнатушке, выдадут аванс и самое необходимое для работы и отдыха: какую-нибудь спецовку, немудрящую мебель, постель. Конечно, он купит себе чайник, кастрюлю, несколько стаканов. Что ему еще надо! Один ведь! И к тому же бывалый солдат.
Размышляя так, Эрес спустился с пригорка.
Вблизи село казалось менее живописным. Постройки были похожи одна на другую: без кладовок, с плоскими крышами и редкими деревцами вокруг.
В каждой конторе, вообще в любом учреждении, как полагал Эрес, есть кабинеты, а также прихожая, приемная или что-нибудь в этом роде. "Так кто же стучится в приемную?" - поразмыслил он и смело потянул за ручку двери. Каково было его изумление, когда он увидел одну большую комнату. За массивным столом сидел пожилой бровастый человек с папироской во рту и что-то писал. На стене черно поблескивал телефон. В углу бухгалтер, разбирая кипу бумаг, щелкал костяшками счетов. Время от времени он вскидывал голову и что-то соображал.
На длинной скамейке у стены о чем-то беззлобно переругивались два пожилых арата. Около них, скрестив по-азиатски ноги, горбился седой старик и густо дымил таволожкой. Завидев Эреса, все затихли. Он поздоровался. Послышались вразнобой ответы.
- Кто будет председатель колхоза?
Один из сидевших на лавке кивнул в сторону пожилого, с густыми бровями.
- Вот он... Наш тарга.
Эрес подошел к большому столу, пожал председательскую руку, протянутую как-то торопливо, небрежно. Пытливо скользнул по скуластому, с узким подбородком лицу.
- Моя фамилия Херел, - представился он. - Эрес Оюнович. Демобилизован из армии.
- Кончук Михаил Мижитович, - назвался председатель.
Его надменный, с хитрецой взгляд кольнул Эреса. Но тут зазвонил телефон и председатель схватил трубку. Лицо его стало каменно-значительным, кивком головы он указал Эресу на стул: отдыхай, мол, пока, видишь - занят.
Эрес сел. Не успел передохнуть, как заговорил его сосед - пожилой мужчина с крупными желтыми зубами. В его голосе звучала досада:
- Уезжают парни в армию, служат и перестают блюсти старые обычаи. Недавно вернулся сын старухи Чевенек-Кадай. И что же? Совсем забыл родной язык. В первые два дня ни одного тувинского слова не сказал. На третий день встает с постели и вдруг: "Мам, есть хочу!" Вспомнил, значит...
В комнате засмеялись. Даже бухгалтер поднял голову, коротко хохотнул.
Эрес нахмурился, покраснел, будто его при всех отхлестали по щекам: "В мой огород..."
- Я прослужил пять лет, - начал было он, но докончить ему не дал председатель. Собрав складки на лбу, Кончук окинул быстрым взглядом сидящих.
- Тас-тыр оо. Значит, вы, товарищ Херел, как я понимаю, приехали к нам работать?
- Да. А то чего бы ради я тащился сюда? - Его разбирала досада на соседей по скамье.
- Семья у вас есть?
Снова затрещал телефон. На этот раз председатель весь напружинился и даже привстал, отрывисто роняя: "Есть. Понял. Понял. Уже начали".
- Холостяк, - выждав конец разговора, сказал Эрес.
- Превосходно!..
Тарга, словно дятел, застучал пальцами по столу, подыскивая, что бы еще такое сказать. Однако слова не шли, и он, как обычно в таких случаях, уцепился за свое излюбленное словечко: "Превосходно".
- Превосходно... - повторял он.
Эрес был сбит с толку и загорячился:
- Что, тарга, не подхожу для вашего колхоза? - спросил он, подавая райкомовскую путевку председателю. Тот быстро пробежал глазами:
- Почему не подходите? Очень даже подходите. К тому же холостяк... - У нас с жильем туговато! - хмуро сказал тарга. - Семейному дом нужен.
- Меня на первых порах и угол устроит.
- Хм... Конечно. А вообще-то, сказать вам правду, Эрес Оюнович, молодежь в колхозе долго не задерживается.
- Особенно холостяки, - вставил сосед Эреса, обнажив прокуренные зубы.
- Люди - не капли воды, друг на друга не похожи, - ответил Эрес.
- Что вы можете делать?
- По образованию агроном. Там же написано... Могу быть трактористом, шофером.
- Неплохо. - Тарга снова собрал складки на лбу и уже деловым тоном продолжал: