– Что не так?
– Я минуту назад тоже за эти же штанцы и топик схватилась.
– Ну, вот. Надевай скоренько, – Лена кинула наряд Арине, которая уже заметно успокоилась, – А вот что с твоим красным носом делать, придумывай сама.
– У меня тональный крем есть.
– Давай, давай, вперед! На все про все у тебя десять минут, не больше, – подтолкнула ее Лена в сторону двери в ванную.
– Слушай, Галанина! Почему ты до сих пор толком краситься не научилась? Ну что ты, как подросток, чуть мазнула тушью по ресницам? А губы? Что за помада? Поярче ничего нет?
– Я не люблю.
– Так и не надо, в будни-то. Но сегодня день-то особенный!
– Не для меня же! Для Петра!
– Да причем здесь Петька! У него всего-то – день рождения! А у тебя судьба решается, если ты еще не поняла!
– Не преувеличивай!
– Арина, я тебя сколько лет знаю? Ага, с первых косичек! И поверь, такую, как сейчас, вижу в первый раз. Ты даже за Судняка выходила, как бы это сказать, осмысленно. В твердом уме. А сейчас вон мечешься. Если это не признак, что у тебя башню, наконец, снесло, то я не знаю, как это еще назвать. Пошли уже, там за стол садятся. Хоть салатиков поедим, а то у меня в желудке вино плещется и шоколадка.
Арина не помнила, как спустилась по лестнице. Уже стоя на верхней ступеньке, она увидела Зотова. Он стоял вполоборота к ней, и смеялся, слегка откинув голову назад. Его собеседник, высокий мужчина лет сорока с совершенно седой головой, что-то рассказывал ему, то и дело склоняясь к его уху. Гостей было много, но Арина не видела никого по отдельности. Внизу колыхалась пестрая масса и гудела, словно рой пчел. Арина уже не отрывала взгляда от шрама на щеке Зотова, от седого виска и мощной шеи в вороте голубой рубашки. Когда Зотов смеялся, шрам сморщивался и словно превращался в красный зигзаг, начерченный кем-то на Зотовской щеке. Вдруг Зотов застыл и стал медленно поворачивать голову…
Он ее почувствовал. Он с первой минуты не сомневался, что женщина, которую разглядывает его собеседник, и которую он, Зотов, видит только краешком глаза, это Арина. Он боялся повернуться лицом к лестнице, он уже начал злиться на банкира Фирсова, который удивленно цокал языком и подталкивал его, Зотова, под локоть. Какое он имел право так вот смотреть на нее?! На мгновение ему стало жарко потому, что он вдруг сравнил его, Фирсова, лубочного красавца с идеальными пропорциями тренированного тела с собой, хромоватым пожилым мужиком с лицом, на котором морщины чередовались со шрамами. Сравнил и понял, что не соперник он ему. Фирсов моложе, успешнее, красивее и еще далее по списку. Прятаться было поздно. Арина смотрела в их сторону. Его ноги словно приклеились к полу, а руки сами собой искали хоть что-то, что можно было бы взять. Чтобы прекратилась эта дрожь в похолодевших в одно мгновение пальцах.
– Это кто? Ты знаешь? – шепот Фирсова вывел его из оцепенения.
– Да, мы немного знакомы. Это Арина Судняк, – Зотов постепенно успокаивался.
– Что-то в ней есть, да?
– Есть.
– Вот же женщина! И не красавица, а глянешь и глаз не оторвать.
Арина остановилась у нижней ступеньки, все еще держась за перила. "И куда мне…теперь?" – она оглянулась на Ленку, которая шла за ней.
– Давай, давай, прямым ходом к нему, – наклонилась та к ее уху.
– Не могу, – не оборачиваясь, прошептала Арина.
– Не дури. Вон, он идет к тебе сам. А за ним Фирсов тащится. Ничего мужик, и свободный, – проговорила Лена быстро и тут же отошла в сторону.
– Здравствуйте, Арина, – Зотов слегка наклонил голову.
– Здравствуйте, Алексей Борисович. Как вы себя чувствуете? – Арина старалась, чтобы у нее не дрожал голос.
– Жив пока, – усмехнулся Зотов, отводя глаза.
– Все садятся за стол. Нам пора, – она кивнула ему и открывшему было рот, чтобы что-то сказать, Фирсову, и пошла к столу. "Вот и все. Историческая встреча состоялась. Продолжения не будет…", – Арина ни на кого не глядя, села на первое попавшееся место. Фирсов тут же присел на соседний стул.
Зотов будто умер. Он точно знал, что ему плохо. Только сердце своим неуемным стуком выдавало то, что он еще пока тут. "Жив пока…" Он как-то очень правильно подобрал ответ ей, вернее, и не подбирал совсем, так вырвалось. А оказалось в точку. Его взгляд натолкнулся на внимательно смотрящего на него Петра, и он кивнул в сторону двери. Он хотел уйти. К нему тут же подошла Ирина, тревожно заглядывая ему в глаза и спрашивая о том, что болит, повела куда-то в сторону кухни. Маленькая комнатенка больше похожая на чулан, с диваном и полками вдоль стен (а больше ничего в комнате не было), была ему незнакома, он был здесь впервые. Ирина подтолкнула его в сторону дивана, он упал на него и откинул голову на спинку.
– Леш, ну скажи, что болит? Что мне дать тебе? Накапать капель? Или у тебя лекарство какое есть?
– Леха, что с тобой? – Петр сел рядом на диван.
– Все нормально, вы что переполошились? Сейчас полежу и поеду. Такси вызови мне только.
– Не дури. Пока здесь побудешь, потом тебя в гостевую переведу на второй этаж. Тебе точно врача не нужно?
– Да нет, все в порядке.
– Точно? Тогда, я – к гостям, – Петр вышел из комнаты, – Ириш, не задерживайся, я один не справлюсь.
– Да, я мигом, – Ирина кивнула мужу и повернулась к Зотову, – Леш, не переживай так. Ей тоже нелегко.
– Как она здесь оказалась? А муж где? – Зотов даже не удивился словам Ирины.
– Она живет у нас пока. От мужа прячется.
– Что-то случилось? – Зотов попытался вскочить с дивана.
– Давай потом ты с ней сам поговоришь, ладно? Только не делай ей больно, подумай сначала. И не дави. Знаю, как ты умеешь, если что не по-твоему!
Зотов ничего не ответил. Он стыдно обрадовался. Ему захотелось туда, за стол. И вытолкать с соседнего с ней места наглого Фирсова, сесть рядом, чтобы можно было нечаянно касаться ее локтя. И скошенным в ее сторону взглядом смотреть на тонкие пальцы, держащие бокал с вином. И подливать и подливать ей это вино, чтобы опять, скосив осторожно глаза, смотреть на покрасневшую щеку и острый кончик носа. И умирать от желания провести по этой щеке тыльной стороной ладони. Откинуть, будто машинально, ей за ухо ее прядь волос, ощутить, как она слегка вздрогнет от его прикосновения и сделать вид, что это так жест, помощь такая ей, чтобы не падала эта прядь ей прямо в бокал с вином. А потом ведь будут танцы. Он знал, что Петр любитель потанцевать, как и его жена Ирина. Он видел диски, приготовленные для танцев, сам подарил Петру коллекцию таких. Вкус у них с Петром совпадал…Он не даст Фирсову даже шанса приблизиться к Арине. Потому, что она – это его, Зотова, шанс. Это его зацепка в жизни, его, еще живого, отсидевшего тридцать лет в клетке, так неласково он окрестил свой брак…
Зотов встал с дивана, прислушиваясь к звукам, доносящимся из гостиной. Кто-то говорил тост, кажется брат Петра, Николай. Взрыв смеха, шелест разворачиваемой праздничной обертки. Опять взрыв смеха. Николай слыл юмористом, подарок наверняка был с подвохом, и шутка удалась. Он решил, что выйдет из своей каморки, когда будет перекур. И незаметно займет место за столом. Пусть не около нее, но чтобы непременно видеть.
Что-то вроде громкого хлопка и раздавшийся вслед за этим многоголосый крик заставили Зотова вскочить с дивана с бешено колотящимся сердцем. Он рванул на себя дверь, опрокинул стоявший на его пути табурет, выбежал из комнаты и застыл на пороге. Сквозь рассеивающийся дым он увидел лежащего на полу около стола Петра. А потом увидел и его брата. Рядом с ним, держась за голову, лежала Ирина. Зотов бросил взгляд на то место, где, как он помнил, села Арина. Стул был пуст. Рядом стоял Фирсов с перекошенным в страхе лицом. Зотов обвел глазами всю комнату. Испуганные лица, бегущие охранники в черных пиджаках, крики и стоны. Он понял все. Кто-то от угроз перешел к действию. Арину он увидел не сразу. Она стояла, прижавшись к стене и глядя вниз застывшим в немом вопросе взглядом. Зотов опустил глаза. "Ей видны только его ноги. Она не может видеть остальное за ножкой стола", – понял Зотов ее недоумение. Зотов подошел к Арине, обнял ее за плечи и уткнулся в ее пахнущие ромашкой волосы. Арина как-то обмякла под его ладонями, обернулась к нему застывшим в маске лицом.
– Тебе лучше туда не смотреть. Иди наверх, – прошептал он и повел ее к лестнице.
Она согласно кивнула, но, поднявшись до середины, опустилась на ступеньку. Зотов этого уже не видел. Он звонил Беркутову.
Глава 34
Не то, чтобы ему не хотелось этой встречи, и не то, чтобы он боялся, но ощущение надвигающихся перемен было настолько острым, что, отключив трубку после разговора с Катей, он задумался. Встреча в кафе ни к чему не обязывала, но он почему-то уже сейчас думал, а что будет дальше. Решив сегодня поутру не откладывать свидание надолго, он позвонил Зотову, чтобы предупредить его. Но Зотов был недоступен. Роговцев вспомнил, что у них на заводе чествование юбиляра и успокоился. В последнее время все, что было хоть чуть – чуть не так вызывало у него тревогу.
Роговцев надел пиджак и посмотрел на часы. Он, конечно, придет в кафе первым. Он поймал себя на мысли, что заранее готовится к нелегкому для себя и Кати разговору, хотя до конца не был уверен, что она пойдет на откровенность. Матвей ничего не сказал жене, просто посчитал, что встреча с Катей почти деловая, двигало им только любопытство и желание поскорее "перевернуть страницу". А потом забыть. Он одного понять не мог: Кате это свидание зачем?
Зал был почти пуст. Невольно вздрогнув при взгляде на сцену, Матвей присел за столик в углу. И тут же почувствовал на себе чей-то взгляд.
Она была уже тут. И смотрела на его седой затылок, вспоминая, какого цвета были его волосы раньше. Но не вспомнила. Как и не вспомнила цвет глаз. "Хороша была любовь! Памяти не осталось…", – подумала Катя.
Роговцев обернулся, и она помахала ему рукой. Жест был странно официальным: так приветствовал на демонстрации с трибун Брежнев своих сограждан.
Роговцев с сожалением поднялся и направился к ней: столик, который она заняла, стоял у самого выхода. "Пути к отступлению, что ли, готовит? Так я ее удерживать и не собираюсь, если что!" – он поймал себя на мысли, что как-то неправильно думает о Кате, не по-доброму.
– Здравствуй, – он наклонился и поцеловал ее в щеку.
– Привет, – Катя будто не заметила его осторожную нежность.
– Закажем что-нибудь? Ты голодна?
– Нет, Матвей. Не беспокойся. Я бы выпила только бокал вина, – она дотронулась холодными пальцами до его руки. Роговцев вздрогнул.
"Эк, как его передернуло!" – Катя удивилась: Роговцев явно волновался.
– Мартини выпьешь? Ты любила, – напомнил Матвей.
– Помнишь?
– Помню. Девушка, бутылку Мартини, мягкий сыр, гренки и коробку конфет. Я все перечислил? – улыбнулся он Кате.
– Спасибо. Ты, наверное, гадаешь, зачем я здесь?
– Катя, да у меня к тебе куча вопросов! А как ты думала? Ты пропадаешь столько лет, выныриваешь из небытия и хочешь, чтобы я ни о чем тебя не спрашивал?
– Если я пришла, Матвей, значит, я готова ответить на твои вопросы, – Катя пожала плечами.
Но Роговцев молчал. Он ждал, когда официантка принесет заказ, он не хотел, чтобы разговор с Катей напоминал допрос с пристрастием. И он пока не знал, с чего начать.
– Я тебе помогу, – Катя словно прочла его мысли, – Но можно я сначала спрошу?
– Да, конечно!
– Ты любил меня тогда, Матвей, или что это было? – она прямо и холодно посмотрела ему в глаза.
– Любил, – соврал он. Потому, что давно для себя решил, что его отношение к ней было не чем иным, как желанием обладать ею. Ему было с ней комфортно. И случившаяся один раз близость доказала ему, что он не готов любить только ее. Почти сразу после той встречи на ее квартире, он потерял к ней интерес. Нет, не так. Он по-прежнему был готов встречаться с ней, болтать ни о чем, смеяться и танцевать. Но в постель он ее больше не хотел. Он хотел еще кого-нибудь. И еще. А потом еще. Он хотел много, но с разными женщинами. А не с ней одной. И только встретив Надю, переспав с ней, он понял всю свою глупость. После Нади он уже не желал никого. Катя просто оказалась "одной из", а Надя…
– Как-то неуверенно ты это сказал, Роговцев. Ну, да ладно. Задавай свои вопросы.
– Почему ты вернулась, Катя? – Роговцев внутренне порадовался правильно выбранному вопросу.
Катя растерялась. Она была готова рассказать ему, что с ней было, рассказать так, чтобы он почувствовал свою вину сразу, с первых ее слов "а я любила тебя, Матвей". Сказанных так, чтобы у него не осталось сомнений: он и только он виноват в том, что она пропала. Из-за него, разлюбившего. Из-за сказанных им слов "мы ведь останемся друзьями, Катюша". Из-за его нежелания знать, что с ней происходит, хочет ли она быть "подругой", надо ли ей это! А к этому вопросу она готова не была.
– Почему я не могу вернуться домой? – она прекрасно знала, что такой ответ его не устроит.
– После тридцати лет? Только не говори мне, что соскучилась по сестре, кстати, а ты ее видела?
– Видела. Она во мне не нуждается, Матвей.
– А ты в ней?
Опять он спрашивал что-то не то. Какое ему дело до ее сестры? Он и не помнит ее наверняка, ведь ей тогда десять лет всего было.
– Матвей, причем здесь моя сестра? Тебе не интересно, что я делала эти тридцать лет?
– А должно, Катя? – Он уже точно знал, что выбил ее из настроя. И что настроена она была не на добрые воспоминания, а на то, чтобы задеть его, Матвея. "Она всю жизнь считала меня виноватым. Скорее всего, ничего хорошего у нее не было, вот и нашла крайнего" – подумал он, внутренне обидевшись. Он знал, что сейчас, вот с этой минуты, на него обрушатся упреки. Он уже почти был уверен, что Катя причастна к смерти Курлина и ко взрыву машины Лешки. А теперь ей нужен он.
– Я любила тебя, Роговцев, – все же произнесла она заготовленную фразу.
– Возможно. А теперь тобой что движет?
– Ничего, – она отвернулась. "Вот и все. Неужели так видно, что я его ненавижу? А он? Что у него в голове? Но он же сам позвонил, не только же для того, чтобы задать эти дурацкие вопросы! Посмотрим, что будет дальше" – она решила, что добьется своего.
– Катя, лучше расскажи все сразу. Я не враг тебе.
– Я расскажу. Только принеси еще бокал Мартини, – она кивнула в сторону бара, – не заказывай у официантки бутылку, не надо. Одно движение – и Катя высыпала содержимое маленького пузырька в его бокал. "Черт, как это сложно. Какой ты, Роговцев, однако стойкий: одна порция тебя не взяла.
Матвей поставил бокал перед Катей. Она молча сделала глоток.
– Я уехала из города от тебя. Или от себя. Ехала к маминому брату в Ленинск. И не доехала.
– Что-то случилось?
– Да. Все банально. На вокзале у меня украли вещи. И билет и документы.
– Почему ты не вернулась домой?
Вот сейчас она скажет. А он пусть решает, винить ли себя.
– Я была беременна. А дома мама и маленькая Аришка. Зачем я им?
– Это мой ребенок, Катя? Где он? Почему я узнаю об этом только сейчас? – Матвей сжал кулаки.
– Я первую ночь ночевала на вокзале, – Катя не смотрела на Матвея, – Потом решила, что нужно все же как-то добраться до Ленинска. Помнишь, как мы автостопом ехали в деревню к Сашке Петрову в Ульяновскую область? И я подумала, что у меня так получится. Но не получилось…
– Ты рисковала не только своей жизнью!
– Да. Но я не хотела, чтобы получилось так. Я остановила какую-то легковушку, помню только, что красного цвета. Дядечка лет сорока показался мне обыкновенным дачником. Знаешь, такая кепка забавная на нем была, с зайцем на козырьке. Он всю дорогу что-то насвистывал, вопросы не задавал и мной совсем не интересовался. Когда выехали на трассу, я заснула. А потом вдруг оказалось, что я лежу на заднем сиденье, и он стягивает с меня джинсы, – глаза Кати наполнились слезами, – Он меня бил и бил, а я не могла не сопротивляться. Я же спортсменка! Ногами я дала ему в пах, он упал около машины, я выскочила и хотела убежать. Он поймал мою ногу и дернул. Больше я ничего не помню…
– Катя, ну зачем же ты села к незнакомому мужику в машину?!
– Зачем? Мне было все равно с кем ехать. Ты не поймешь. У меня была одна цель – убраться от тебя подальше. От вас.
– От кого – от нас?
– От тебя и твоей Наденьки, От Зотова и от Курлина.
– Причем здесь Лешка? А Курлин?
– Вы трое лишили меня жизни. Потому, что, я не жила потом, эти тридцать лет. Я умерла тогда в придорожном лесочке.
– Не понимаю, – Роговцев залпом допил содержимое своего бокала, посмотрел на Катю и вдруг почувствовал, как у него сжалось сердце. "Мне ее жалко", – решил он.
– Я объясню, Роговцев. В двух словах. Зотов твой, вместо того, чтобы помочь мне вернуть тебя, пытался вызвать во мне понимание. Я должна была понять, какая великая любовь у тебя случилась к Наденьке. И отойти в сторонку.
– Лешка про ребенка знал?
– Да ты что! Он бы тут же тебе доложился!
– Ладно, а Федька в чем провинился?
– О! Этот вас переплюнул в проявлении подлости. Он мне замуж предложил за него выйти. Я ответила согласием, только предупредила, что беременна от тебя. Нет, Федька повел себя благородно, не отказался от своих намерений! Я потом передумала. Представила, что нужно будет с ним….Когда я сбежать решила, пришлось ему сказать, что я пошутила насчет ребенка. Вроде, как проверяла его на прочность. И знаешь, что он мне ответил? Что он и не собирался воспитывать твоего отпрыска. Он бы нашел способ от него избавиться! После того, как штамп в паспорте будет! Вот такое говно был Курлин.
– И за это ты его убила?
– Не убивала я его. Да и мыслей у меня таких не было. Просто хотела немного биографию подпортить. А за меня сверху кто-то все решил. Вот Федька и умер!
– А Лешка? Что ты собиралась сделать с ним, Катя?
– Это не важно. Он тоже свое получил, не так ли? Вот видишь, значит – виноват. О! – вдруг удивленно посмотрела Катя на Роговцева, – Так ты всерьез считаешь, что я их? Ну, Роговцев, ты даешь! Знаешь, я думаю, что смерть – это не способ отмщения. Это избавление человека от земных мук. Вот страдать долго, не понимая, за что тебе такое – это больно. Вот и я не понимаю, за что мне пришлось тридцать лет в глуши прозябать? Изуродованной телом и лицом и умершей в двадцать лет душой?
– А я, Катя? Что мне ждать?
– Уже ничего. Ты просто дослушаешь меня до конца. А потом будешь с этим жить, – Катя вдруг поняла, что и на самом деле не хочет больше ничего.
– Хорошо. Я только одно хочу знать, Катя. Наш ребенок жив?
– Я тогда очнулась от того, что замерзла. Нет, не так. Я не смогу это объяснить: все тело горело, но капли ледяного дождя вызывали нестерпимую боль. Я не могла пошевелиться. Кажется, от каждого движения я вновь теряла сознание. А когда приходила в себя, то опять приходила эта боль.
Мне повезло. Меня нашла женщина из деревни. Известная в округе целительница. Бог дал мне шанс. Он ведь меня еще и попытался сжечь, этот дядечка, – усмехнулась Катя, – Подумал, что я труп уже… Лица у меня не было, да и тело…
– А ребенок?
– Его нет, Матвей. Ничего не осталось. Только боль. Видишь, как я молодо выгляжу? Никто не знает, какой ценой…