- А в кибуце?
Тоже нравится. После белокаменной Москвы и желтокаменного Неве-Яакова нравится зелень газонов, жизнь на природе, бассейн, нравится ездить повсюду на велосипеде, нравится быть вместе с Рони, нравится напряженность существования в гуще людей, в постоянном общении, нравится даже борьба за место в компании во время обеда… Нравится уверенность в будущем: отработала свои восемь часов в мастерской, и ты - свободный человек, никаких забот: не надо беспокоиться, хватит ли денег, не надо сдавать никакие экзамены, не надо волноваться - удастся ли жизнь…
- Конечно, - довольно кивает головой Аарон, - у нас очень высокое качество жизни!..
О качестве жизни все толкуют постоянно. Создается впечатление, что кибуцники несколько приуныли оттого, что в городах у людей теперь и квартиры больше, и образование выше, и все доступнее машины… Даже моя мама приобрела "Форд эскорт" на свои репатриантские льготы. Городские все чаще ходят в рестораны и за границу ездят не в порядке общей очереди, устанавливаемой общим собранием. Наш главный и почти единственный козырь - бассейн - не в силах перевесить все эти блага. Но несколько положений остаются по-прежнему незыблемыми - в кибуце очень хорошо растить детей, кибуцная молодежь - костяк армии, сами кибуцники - соль земли, и здесь царят всеобщее равенство и порука. Поэтому гиват-хаимники упорно противопоставляют жестокой прозе цифр дохода на душу населения облагораживающую поэзию кибуцного качества жизни.
Весь обед я проболтала с Аароном, счастливая тем, как стремительно расширяется круг моих знакомых среди местных жителей.
На следующий день, узрев дружественную воспитательницу, я бодро шагаю к ее столу, но Рути почему-то кисло смотрит в сторону и говорит:
- Извини, Саш, у нас занято, я обещала занять место для Анат и ее мужа, и Гая… и всей нашей компании…
Я сажусь за другой стол, но есть не могу - невольно начинают течь слезы. Удержать их нет никакой возможности, приходится оставить поднос и быстро выйти из столовой.
Я надеюсь, что никто не заметил этой унизительной сцены, но ничто не тайно в жизни товарищей, и как только Далия возвращается с обеда, она немедленно бросается утешать меня:
- Да ты не обращай внимания! У этой Рути в прошлом году роман был с Менахемом, они с Аароном едва не разошлись, так теперь она боится, что он с ней так же поступит, вот и бросается на каждую, с кем он заговорит!
Я пытаюсь уверить утешительницу, что мне, собственно, совершенно все равно, но на самом деле меня поражает это открытие. Кто бы мог подумать, что жизнь этой совсем не молодой и не шибко красивой тетки, матери троих детей, с венозными ногами и натруженными руками, полна, оказывается, такого коловорота страстей!
В конце дня в мастерскую заявляется сама бедовая Рути и долго неловко извиняется передо мной, невольно еще больше подчеркивая всю меру нанесенной обиды. После ее ухода Далия недоброжелательно замечает:
- Небось, Аарон ее послал!
А Эстер тут же ударилась в милые ее сердцу воспоминания:
- У нас Сара изменила Гершону, так он застрелил и себя, и Довика, и ее!
- А что, - рассказы о примусах сбивают меня с толку, - измена была такой редкостью?
Но Эстер не раскалывается:
- Он вообще странный был, этот Гершон! Я, как только услышала, как он поет, сразу поняла: от такого можно чего хочешь ждать! Что "Интернационал", что "Марсельеза" - все у него на один мотив! А кто в главном фальшивит, от такого чего же в остальном-то ждать! - Она вздыхает и возвращается к пошиву. - Другие времена были!
И в голосе ее можно уловить гордость за свое поколение и укор нынешним бесхребетным супругам.
- Ничего, - как-то туманно комментирует Далия, - в наши времена тоже любого певуна можно застрелить. Только себя вот жалко…
- Вот-вот! - назидательно отмечает Эстер, - в этом-то вся и разница! Все оттого, что все только о себе и думают! От этого и жен с детьми бросают, и страна вся неведомо куда идет…
- И супругов все реже стреляют… - с сожалением добавляет Далия, но Эстер не замечает сарказма:
- Только норовят в кафе на Ибн-Гвироль посиживать! - эта, по-видимому, когда-то увиденная и неприятно поразившая Эстер картина разложения нынешнего поколения, понапрасну растрачивающего жизнь по кафе, особенно раздражает старушку. Она горько машет рукой: - То ли дело в наше-то время! Когда Гиват-Хаим делился на "Йехуд" и "Меухад", так с теми, кто ушел в "Йехуд", мы на веки вечные все отношения порвали!
Я слышала о размежевании, и по сей день кибуц Гиват-Хаим "Йехуд" стоит по другую сторону дороги от нашего "Меухада".
- Эстер, а из-за чего произошел раздел-то?
- Как из-за чего? - Старушка всплескивает руками. - Они поддерживали партию Мапай, а мы - Мапам!
- И что, с этой одной буквой разницы уже вместе было не ужиться? Обе рабочие партии…
Эстер хватается за плоскую грудь, где все еще горят идеологические страсти:
- Мапайники изменили социалистическому лагерю! Они стали поддерживать западный блок! Что же, мы должны были молча смотреть, как они послали лекарства в Южную Корею?
Далия не удерживается и замечает:
- Ну конечно! В таком случае не перестрелять друг друга было просто малодушием!
Но мне, что делать мне?! Оказывается, я попала в неправильный Гиват-Хаим!
- Почему же мне никто ничего не сказал… - потеряно лепечу, уже сама готовая на отмежевание от оголтелых сталинских сторонников.
- Саша, не обращай внимания, - приходит мне на помощь наша начальница. - Это в пятидесятые годы было актуально, а сегодня вся разница - те читают газету "Давар", а мы - "Аль а-Мишмар"!
– "Давар" - дрянь газета! - непримиримо заявляет Эстер. - Далия, я себе взяла полметра от этой фланели, и семьдесят пять сантиметров вот этого ситца. Вычти с меня!
Она собирается после обеда шить городским внукам. Далия небрежно машет рукой:
- Неважно, Эстер, это остатки, никому это не нужно!
Но от Эстер не отмахнешься.
- Вычти! Не твое добро, чтобы им разбрасываться! Я ради всего этого всю жизнь проработала, и теперь имею полное право, чтобы ты его берегла и с меня вычитала! - она любовно разглаживает куски материи, наверное, представляя в них своих внучат.
Далия садится рядом со мной и показывает, как обметывать петли. Я спрашиваю:
- А сегодня - мы к какой партии принадлежим?
- Движение, конечно, поддерживает Рабочую партию, но члены кибуца имеют право и думать, и голосовать как хотят. Особенно теперь, когда Ликуд у власти… Вон, Шмулик за них голосовал! Отнекивается, но шила-то в мешке не утаишь!
Учитывая, что голосование тайное, я поражена прозорливостью товарищей.
- Как это здесь все всё про всех знают?
- Ну, разумеется! Здесь же все друг друга постоянно под рентгеном рассматривают! - пожимает она плечами.
Вечером, когда я рассказываю Рони о происшествии с Рути, он удивляется:
- С чего бы это Рути ревновать? Ведь не он ей изменял, а наоборот, она ему?
- А тот, кто изменил, после этого сам не может поверить в верность другого, вот и ревнует, - я невольно пускаюсь в дебри психоанализа, внимательно наблюдая за сердечным другом.
Рони смеется, притягивает меня к себе и небрежно замечает:
- Не волнуйся, я тебя ни к кому не ревную, - и мне почему-то становится больно.
Несмотря на неприятный случай с Рути, я понимаю, что никто не хочет намеренно меня обидеть, я не отверженная. Просто каждый садится с теми, с кем работает, или с кем дружит, а у меня все еще нет ни единой подруги.
Но это понимание не облегчает те пятницы, когда Рони занят на дежурстве, и мне приходится самостоятельно отправляться на праздничный ужин - встречу субботы. Дежурств здесь много - каждый третий или четвертый выходной. Девушки работают в детских домах и в столовой, чтобы люди всегда были сыты и дети присмотрены, а мужчины - в коровнике, в индюшатнике и на любых других горячих участках хозяйства.
Праздники и даже еженедельный приход царицы-субботы справляются в кибуце с большой помпой: пусть не читаются молитвы и нет даже кошерной пищи, но зато имеет место "замена религиозного смысла праздника национальным наполнением". Рош а-шана превращается в простой еврейский Новый год, Шавуот - в праздник урожая, Песах - в исход евреев из диаспоры… Легче всего с Ханукой, которая символизирует победу над греками, а остальные, менее податливые даты, включая Судный день, все же обеспечивают вескую причину поесть, повеселиться и отдохнуть.
Только Эстер принципиально выходит на работу в Йом-Кипур:
- Бога нет! - убежденно заявляет она. - А значит, и никакого страшного суда тоже не существует! Так что радоваться нечего!
Довольная неопровержимой логикой своего довода, воинствующая атеистка бесстрашно прихлебывает йогурт и осторожно жует вставными челюстями предварительно растертый вилкой банан, демонстративно оскверняя пост назло раввинам, религиозным предрассудкам и прочим средневековым мракобесиям, несовместимым с прогрессивным обликом социалиста-кибуцника.
Нынешние поколения не сплошь убежденные богоборцы, в праздничные вечера все наряжаются и семьями и группами сходятся в торжественно освещенную и украшенную столовую. Оказаться в такой день неприкаянной немыслимо. Я прилагаю унизительные усилия, чтобы заранее договориться прийти с кем-нибудь вместе, но если не удается - предпочитаю остаться в своей комнате голодной.
С одной стороны, в кибуце бурлящая динамика общественной жизни обязывает постоянно быть среди людей, а с другой стороны - обрекает на тяжкие муки одиночества в толпе…
Об этих сложностях я предпочитаю не рассказывать Рони. Он, всеобщий любимчик, с подобными проблемами не сталкивается, и мне не хочется, чтобы он знал, насколько я одинока и зависима от него. Меньше всего я рвусь выглядеть жалкой именно в его глазах. Пока я сама потихоньку справляюсь с трудностями, мне кажется, другие их не замечают, и удается сохранить чувство собственного достоинства. И все же, возможно, со стороны я не представляю достаточно героическую фигуру - вскоре после случая с Рути ко мне подсаживается опекун группы Ицик, и разговор каким-то образом перекидывается на взаимоотношения кибуца и личности.
- Трудно людям с теми, кто не похож на них! Кибуц - это настоящее прокрустово ложе, и беда тому, кто не может в него уложиться… - рассуждает мудрый руководитель. - Как организация мы, разумеется, отдаем себе отчет в том, что нельзя всех причесать под одну гребенку, Нам понятно, что любому обществу нужны нетривиальные люди, что они, как мутации, добавляют в него необходимые изменения и новшества.
Несмотря на то, что я точно знаю, что помимо русского акцента, никаких других ярко выраженных талантов у меня не имеется, почему-то я все же отношу слова Ицика к себе, и мне лестно и утешительно быть причисленной к натурам выдающимся, в общий ряд посредственностей не укладывающихся.
- Мы стараемся создать для таких людей необходимые условия, пойти им навстречу. Скажем, художникам строят студии, их освобождают на несколько дней в неделю для творческой работы…
Хм, пожалуй, если мне дадут студию и время на творческую работу, взамен они получат только еще более высокую гору прочитанных лентяйкой романов… Если честно, коллектив затрудняется переварить меня не столько из-за моих исключительных достоинств, сколько из-за моей погруженности в себя да общего убеждения, что я приволоклась сюда лишь вслед за Рони. От нормальных израильтянок меня отличает еще неутолимая страсть к нарядам. Приобретенные навыки кройки и шитья вкупе с доступом к швейной машинке усугубили до безумия эту любовь к платьям и юбкам, и по вечерам я торчу посреди кибуцных рябушек залетной райской павой.
- Движение-то старается, но отдельные товарищи с трудом переносят, когда ближнему перепадают какие-нибудь особые привилегии, - внезапно вступает в разговор подсевший к нам высокий величавый старик. На него мне указывали уже несколько раз, шепча: "Это сам Ицхак Бен-Аарон!".
- Вот, Саша, это товарищ Ицхак Бен-Аарон, истинный пример кибуцного равенства! Наш Ицхак был одним из основателей рабочей партии Авода, в течение многих лет беззаветно служил отечеству и в качестве депутата Кнессета, и министра, даже возглавлял Всеобщие профсоюзы! А теперь, оставив все высокие должности, вернулся в Гиват-Хаим и ухаживает за кибуцными клумбами!
Симпатичный старикан смущен похвалами:
- Да что ты, Ицик, где Родине нужен был, там и трудился, - скромно отмахивается он. - Кому и знать, как не мне, как тяжко приходится товарищам, которым приходится брать на себя руководящие должности…
Остается только порадоваться, что женщины в кибуцах великодушно избавлены от бремени любых значительных постов. Зато почти у каждой по трое-четверо детей. Но это, конечно, не личная вина Бен-Аарона. На старости лет, подобно древнеримским мужам, государственный деятель, едва его партия потеряла власть в результате проигранных выборов, вернулся в родные пенаты скромно возделывать отечественные нивы. Теперь этот живой символ социалистических идеалов, одетый в синюю рабочую униформу, с садовыми ножницами в руках, руководит системой поливки газонов.
- Аарон, а это - мейделе Саша, собирается подняться на землю, в Итав!
- Хорошее дело, - одобрил человек-легенда. - С Табенкиным я еще в Кнессете первого созыва дружил, я рад, что образуется кибуц его имени… Из Советского Союза? - определил он мой акцент.
- Три года как из Москвы…
- Я всегда говорил, что молодежь из СССР, как только приедет, устремится к нам! Там, между прочим, - обратился он к Ицику назидательно, - воспитали замечательное поколение! Они умеют и готовы разрешать общенациональные задачи! - не может нарадоваться ветеран рабочего движения. - Несмотря на все ошибки и перегибы советского руководства, героический советский народ выиграл Вторую мировую войну! Они первыми запустили в космос человека! - поведал он мне. - Нам такие, как ты, ох как нужны!
Чувствуя себя недостойной репутации Гагарина и ветерана Второй мировой, я собираюсь открыть глаза старому идеалисту на тот прискорбный факт, что, помимо меня, из всех новоприбывших в кибуц не подалась ни единая душа, но Ицик поспешно перебивает:
- Я как раз рассказываю Саше, что как движение ни старается, а исключительные личности затрудняются найти у нас свое место.
- Все потому, что сегодня люди ставят себя выше общества! Товарищи думают только о себе! Это поколение потеряло идеалы, потеряло цель и смысл жизни. Живут в кибуце только потому, что родились в нем, по инерции. То ли дело вот такие замечательные девушки и юноши из Советского Союза! - и бывший глава Гистадрута ласково хлопает меня по спине.
Настало время разбить иллюзии старикана:
- Все совсем не так, - лепечу я. - Я за другом сюда пришла…
Ицхак Бен-Аарон отмахивается куриной ножкой от моих оправданий:
- Это только так кажется! Это и есть диалектика исторических событий: людям кажется, что они действуют так или иначе, руководствуясь личными мелкими мотивами, а на самом деле ими движет неизбежный поступательный ход исторического процесса!
Жизнь с Рони - это, конечно, личный, но вовсе не мелкий мотив. Но любовь была только первопричиной моего прихода в кибуц, теперь я здесь по собственному желанию. Жизнь в коллективе стала моей жизнью, и хочется, чтобы она была успешной, хочется, чтобы меня уважали и приняли, как равную, как свою. Уложиться в прокрустово ложе хочется гораздо сильней, чем быть нетривиальной…
Теперь при виде меня Ицхак Бен-Аарон каждый раз радостно машет рукой и кричит:
- Как жизнь, товареш Тэрэшкова?!
Мне нравится это идиотское приветствие и приятно, что у меня с легендарным товарищем Бен-Аароном есть что-то общее - кроме нас в кибуце вряд ли кто-нибудь еще слыхал о Терешковой.
Между тем, мои русские книги прочитаны и перечитаны, а несмотря на то, что говорить на иврите мне стало едва ли не легче, чем по-русски, прочесть на нем что-нибудь, кроме газетных заголовков, все еще является тяжким трудом. Но поскольку жизнь без чтения невыносима, бреду в кибуцную библиотеку со списком рекомендованных Ициком книг. Выбираю роман "Мой Михаэль" Амоса Оза. Это будет первая книга на древнееврейском, которую я прочитаю по доброй воле, не понуждаемая ни школой, ни экзаменами.
Раз в месяц мы с Рони ездим навещать родителей в Иерусалим. Как правило, мы останавливаемся у мамы, смирившейся с нашим сожительством и, как и все остальные, давно поддавшейся шарму моего друга. Я дорожу этими поездками, они дарят редкую возможность побыть с любимым без постоянной компании. В кибуце Рони почти все время в гуще других ребят. Спать он приходит намного позже меня, а встает, наоборот, раньше. Зато в автобусе мы, наконец-то, только вдвоем, и у нас сколько угодно времени. Его остроумие и обаяние ненадолго принадлежат мне одной, и я смеюсь его шуткам, расспрашиваю о последних сплетнях… В Иерусалиме Рони тут же мчится встретиться с Дани и Галит и рьяно агитирует друзей пойти по его стопам.
- Вот даже Саше нравится, - приводит он убедительный довод, - скажи, Саш?
- А что тебе там нравится? - спрашивает Галит недоверчиво, выпуская на меня облако дыма.
- Там никогда не скучно, хоть и не просто. Отношения с людьми интересные, я себя узнаю с другой стороны, наверное, меняюсь… - Я задумываюсь - не хочется просто звучать агитбригадой. Не стоит также упоминать такой плюс, что там никому нет дела до того, что мной так и не преодолены экзамены на аттестат зрелости. Гораздо подозрительней тот факт, что я не служила в армии. Чтобы люди не думали, что имеют дело с душевнобольной или пропащей, приходится терпеливо объяснять, что меня не мобилизовали, поскольку я прибыла в страну почти в семнадцать лет, с матерью-одиночкой на шее. А высшего образования в кибуце у многих нет, ну и что? У Галит и Дани его тоже нет. Только мама и ее подружки считают, что без него нельзя жизнь прожить. - Ни стирать, ни гладить, ни готовить, ни в магазин ходить, ни посуду мыть, ни в автобусах трястись, - безудержно хвастаюсь я.
Галит затягивается поглубже, и ехидно спрашивает:
- Что же ты вместо всего этого делаешь?
Врать, что на досуге де открываю новые законы астрофизики, не стану, но и в том, что большую часть времени запойно режусь в карточную игру "тач", тоже признаваться не спешу:
- Мы много времени проводим в общении, в бассейн ходим, - и чтобы окончательно рассчитаться за дрессировку при чистке туалета, небрежно добавляю: - Думаю записаться в кружок парашютистов-любителей…
Осенью приехала в гости мама. Я заказала на конец недели комнату для гостей, поставила на стол цветы, испекла пирог, взяв на кухне муку, яйца, молоко, масло и яблоки. Рони одолжил машину из кибуцного гаража, и мы встретили маму на остановке автобуса на перекрестке. Она гуляла по кибуцу, и ей все нравилось: цветущие розы, газоны, орошаемые поливалками, вкусная еда в столовой, улыбчивые люди, ездящие по дорожкам на велосипедах, шумная молодежь, играющая в мяч у бассейна… Мама сказала:
- Н-да, настоящий рай! Только не все способны в раю жить…