Следующим днём Аганя опять шла по другой планете. Море волнами кидалось ей навстречу. Парусник в его синем безбрежье припрыгивал и кренился поплавком из гусиного пера. Она уже не походила на белесую ботву из подпола, и не стеснялась раздеться на пляже, где люди красовались друг перед дружкой загаром. Потянула с себя платье и замерла, почувствовав колкий взгляд в спину. Это был не тот взгляд, который Аганя ощущала почти всюду и, не оборачиваясь, видела добрые оберегающие глаза Андрея. Другой, тоже, кажется, знакомый, но которого не могло быть никак. Обернулась: парни стайкой косились на неё в сторонке.
С опущенной головой прямиком направилась к воде, ступила, и забыла обо всём - набежавшая волна приподнимала, вновь захлёстывала радостью творящегося чуда.
После купания Аганя припала к горячему песку, сгребла руками его в горку у груди. Дети и взрослые строили песочные замки, наращивая витиеватые верхушки, стараясь и соревнуясь с такой сосредоточенностью, будто от этого зависела их жизнь.
Сладко было думать, как она вернётся, и будет рассказывать обо всем: как люди станут слушать и качать в удивлении головами, тайно вздыхать, как засветится сменщик Андрюша, который и без того так умеет пропеть о море, словно бывал здесь. Её уносило, Аганя видела себя оттуда - из своего рассказа, - и сердце млело от собственного счастья.
В жаркий полдень Аганя отправилась в тир. Давно уж её туда манило. Взялась за дверную ручку - и опять как бы придержали наблюдающие за ней глаза. Она даже ощупала поясницу тыльной стороной ладони. Посмотрела: улица, как улица, никого.
В тире стояла прохлада. На прилавке рядком лежали винтовки, и тёмные кругляши мишеней звали к выстрелу. Вдруг сбоку, где стена, на неё глянула какая-то девица: щёки её были нежно-шоколадными, вокруг зрачков - синеватая бездонность и русая прядь в каштановых волосах, а в зрачках - по кристаллику, как у Бобкова. Аганя даже вздрогнула, и лишь в следующие мгновения поняла, что в зеркале - она.
- Пэрсик, на-астоящ пэрсик, - словно подкрутил пальцами воздух, тирщик.
Пятачок мельницы был на мушке, под срез, когда кто-то опередил её. Рядом, из-за приклада, смотрел вчерашний лейтенант. Она глубоко вздохнула: отлегло от сердца. Ладно, решила, постреляем. Пошло состязание. "Щёлк", - бил офицер. "Цик," - падал "заяц" на движущейся мишени. "Щёлк", - стреляла она. И разлеталась спичинка. "Щелк", - целил лейтенант в крохотную точку на носу самолёта. "Дзынь," - вздрагивал самолёт от удара в хвост и оставался на месте. "Фшу-ух," - слетел он по проволоке после выстрела Агани. "Вах!" - бросал на прилавок новую партию пулек тирщик.
Когда в тире появились Фая и капитан, Аганя выигрывала уже значительно, и бледнеющий, несмотря на загар, лейтенант палил в паническом самозабвении. Не могла же объяснить ему Аганя, что стрелять её учили настоящие охотники, которые белку в глаз били - пуля в один попадала, а в другой вылетала. Пробовала так и она: белка расстелилась по ветви - на этом охота закончилась. Крупного тайменя, которого водил и не мог вытянуть на леске рыбак, стреляла - куда ж деваться-то, хочешь рыбку есть… Здесь, на юге, рыба была совсем иного вкуса: постная, словно обезжиренная. Аганя поначалу заказывала по меню в столовой, после не стала: не по её языку. Непривычная.
От "воздушек" стрелков оттащила разумная Фая:
- Так можно все деньги прощёлкать!
Задувал ветер. Море темнело, зубрилось, походило на стёсанный ковшом экскаватора кимберлит. Трехъярусный белый корабль неколебимо стоял на причале.
Вчетвером они шли берегом. Собирали пустые раковины, камешки.
- Петушиный бог! - воскликнула Фая, показывая издырявленного каменного уродца. - Это на счастье! На сча - стье…
Запнулась она на полуслове, замерла, увидев кого-то.
Впереди, на утёсе, высился не то монумент, не то живой человек. Он стоял вполоборота, дополняя своими очертаниями утёс, дыбящееся море, величественный белый корабль.
"Монумент" пошевелился - плечи прошли широкой волной, распрямил стать. Красив он был. В бостоновом кофейном костюме, в блистающей белизной рубашке, в широком, чуть небрежно повязанном, коричневом галстуке. Сила и мужество играли в его фигуре, достоинством полнилось лицо с крутым подбородком, впалыми щеками и упрямым, до жути упорным взглядом из- под тяжёлых бровей.
- Я за тобой, - неожиданно застенчиво улыбнулся молодец.
И только тогда Аганя перестала не верить глазам своим. Вася Коловёртнов.
Она приблизилась к нему. Он протянул руку. Аганя подала свою. Всё было так, будто жизнь шла обычным чередом, и лишь кто-то из них отлучился ненадолго.
Вася повлек её, Аганя задержалась на миг, обернулась попрощаться. Такими же маленькими, как бы ненастоящими показались ей довольно крепкие, вполне рослые мужчины, офицеры. Фая, будто намагниченная, отстояла от них метра на три, удерживая в протянутой руке петушиного бога, вторая рука у неё тоже почему-то зависла в воздухе, чуть пониже, и глуповатая улыбка текла по её масляным губам, и глаз не сводила с Васи.
Молодец едва заметно усмехнулся - так, будто привык к таким женским взглядам, к внезапной полной очарованности им, и ничего не умел с этим поделать.
Аганя и сама шла рядом, держалась за руку, как дитя. Нет, нет, да и посматривала с сомнением: а Вася ли это? В костюме, при галстуке - как большой начальник!
- Ты откуда? - удивлялась она.
- С Севера.
- А здесь как?
- Приехал.
- Ты же в тюрьме был… - спросила Аганя напрямик.
- Когда Сталина за ноги вытащили, меня освободили. Я же по политической сидел.
Аганя глянула строго. Не понравилось, что он сказал: "за ноги". Ей помнились слова Бернштейна: "Конечно, перегибов было много. Надо было сказать об этом. Но не надо было устраивать шумиху. Сказали - и забыли". Так он говорил после митинга, на котором прибывший Куратор горячо заклеймил культ личности и с большим воодушевлением восславил новый курс партии. Сдержанно, понятно, проговорил, между своими, непривычно нервно стряхнув пепелок сигареты. Люди уходили тогда собрания молчаливыми, подавленными. Не радуясь, наступившей свободе. Не потому, что, как стали писать, кто-то слепо верил в Вождя или очень ему сочувствовал. Череда перемен в правительстве, цепь раскрытых заговоров подготовили людей к такому обороту.
Дело было не в поклонении. Дело было в нарушении порядка. Не в том, который блюдет милиция, хотя и в этом тоже. В другом. Ведь если даже там, на самом верху народной власти, призванной вести их, передовой рабочий класс, в грядущее, венчающей все усилия и достижения - если у самого руля такая неразбериха, подлог, то, что же это такое?.. Ненадежность. Зыбкость. Сразу увиделась собственная неопределенность. Вырастет ли город на этом месте или, как заговорили, создадут производственную инфраструктуру, и до свидания. Кому-то совсем помашут ручкой, кого-то на работу станут привозить: а это уже совсем иная жизнь, иной настрой. "Алмазы будут нужны при любом правительстве," - начали раздаваться голоса. Как это, при любом? Так ой-ей-ей, куда можно зайти, помахивая рукой. Нет, так не годится. Так не пойдёт.
Аганя шагала молча, насупясь.
- Ну, списался. Мне отписали, что ты поехала сюда. К вам-то мне хода нет. Вы же закрытые. А я, вишь, какая персона. На мне штамп особый. - Васе не нравилось всё это говорить. - Хотя меня и амнистировали. На золотых приисках я работаю, в старательской артели. Вместе с Рыжим. Помнишь Рыжего?
- С Элемкой?!
Она коснулась головой его плеча: его-то разве можно в чём-то винить? Он-то уж настрадался.
- И вечно прячется, подсматривает!
- А ты как думала: за тобой глаз да глаз.
Всё повторялось, и было по-новому.
Ей виделась юрта среди снегов. Намерзшийся охотник с добычей, вошедший в тепло, тянущий настывшие ладони к пылающему в очаге огню.
Она видела юрту и юртой была сама, теплой юртой с жарким внутри её огнем.
Ей виделась пашня и русый пахарь в льнянной просторной рубахе. Пахарь налегал на плуг, вёл борозду, и во влажную землю, под отвалы, в ямочки ложилось пшеничное семя.
Она видела пашню и пашней была сама, вспаханной, раскрытой солнцу землей, вобравшей золотое семя.
Жили они в отдельном домике с садом. И это стало новым чудом - сад, когда яблоко можно сорвать прямо с дерева. И самым спелым и вкусным оказывается то, которое отваливается само - чуть тронул его, оно уже и в руке. Или падалица. Или червивое - червяк-то, он тоже, не дурак, знает, в какое яблоко залезть. А можно срезать гроздь винограда - поднялась на стул, чик ножницами - и она в твоей руке, ядристая, с просвечивающимися внутри косточками. Но больше всего подивил грецких орех: Аганя сначала думала - не то слива растёт такая, не то, ещё что? Она считала, что орех таким и растёт, каким, случалось, его привозили на Север: как бы в костной оболочке. А оказалось, он в мягкой зелёной шкурке вызревает на дереве! Так, наверное, делилась она с Васей, и южане думают, что кедровый орех растет на дереве не в шишках, а как в магазинах продают, отдельными орешинками?
- А ты меня не приревновал? - она бросила виноградное ядрышко в рот.
Был вечер, и они сидели вдвоём на открытой терраске.
- К кому? - Вася качался на кресле, поставленном на полу дуги, как у деревянного детского коня.
- К кому, к кому. С кем ты меня встретил? Или ты там только на Фаю смотрел?
- На какую Фаю?
- О, господи! Ну, к офицеру, с которым я шла.
- К лейтенанту, что ли? Что к нему ревновать?
- Почему? Он очень даже ничего. Офицер!
- Что я тебя, не знаю, что ли? К нему - нет, - сказал он с нажимом на это "к нему".
И Аганя перестала спрашивать. Вася понял, о чём или, точнее, о ком она могла подумать. И подумала. Потому что о нем же подумал и сам он.
- К морю!
Вася повлёк её за собой, поднял на руки, закружил, понёс по тёмной аллее. Она забила ногами, стала шутливо отбиваться.
Ей нравилось купаться ночью. Было пустынно, только буи покачивались в полутьме, да отсветы корабельных огней тянулись к берегу по воде.
В три гребка Вася почти исчез из виду. А потом и вовсе - нырнул. Аганя плыла, разводила руками, смотрела по сторонам, а его все не было и не было. И она увидела - как вспомнила - стремительные воды Вилюя в ночи, человека, уносимого ими, такого сильного и такого беспомощного, такого редкого и так запросто скрученного потоком. Человек - в её взоре - ещё успел крутнуться, не то отчаянно сопротивляясь, не то махнув горячо на прощание, мол, живите! Аганя всполошилась, бросилась вперед, всё проглядывая в подступающей панике пустоту - да что же это, что же это за всесилие такое? - гребла она и смотрела, будто пыталась разорвать плоть надменных вод. Как там, далеко за буём, воды разорвались сами. Выбился столб брызг, а в них как бы и не человек - что-то долготелое, длиннорукое, обитающее в недрах морских.
Её охватила слабость, и она едва доплыла, ухватилась за буй. Хотела заругаться, но когда по другую сторону повис на буе Вася, лишь прыснула счастливым смешком.
- Мы доплыли до буя, - становился вдруг баловным Вася, - там не видно… - она пригрозила ему кулаком, - ни руля! Только ярко-красный буй, из воды торчит… как руль!
На море бегали они по нескольку раз за ночь, и несчетно - днём. Вася шутил, что на месте Емели-дурачка заставил бы ездить не печку, а кровать. Казалось, он мало о чём думал и просто жил, как живётся. Но даже когда он был очень весел, стоило заглянуть ему в глаза - тоска из них закатывалась ей в душу. И виделся путь: далёкий путь куда-то.
- Помнишь, ты мне сказку сказывала, - заговаривал он раздумчиво. - Как мальчишку забрала Снежная королева. Я всё гадал: а почему это ему надо было слово "вечность" сложить, чтоб освободиться? И ведь ты знаешь, догадался.
Они лежали на тёплых валунах. Чистая синь стояла перед глазами, и солнечные блики мешали смотреть.
- У кого в голове вечность, над тем хозяина нет, - Вася обернулся к ней в смущении, а она признательно сжала его мизинец.
Морские воды, как в люльке, нянчили Аганю и Васю, баюкали, завораживали, окутывали их в единые покровы. Теперь она понимала, почему так часто купались Андрей с Еленой. Они купались не в воде, а в неге, в неразлучности, в слитности своей.
Ей не раз хотелось рассказать Васе, что у них есть сын. Лёнька. Без мамки там, совсем не зная отца. С бабкой. Им бы не купаться тут, не нежиться, а ехать к нему да растить парня. Аганя думала заговорить об этом и в доме, и по пути, и особенно здесь, на море, когда поднималась волна и душа выпрыгивала наружу.
"У тебя есть сын!" - рвалось из её груди. Она набирала дыхания и… рот приоткрывался, а слова не шли. Будто за язык кто держал.
Протяжный жалобный крик младенца послышался вдруг. Аганя увидела - так успела подумать - как две сказочно громадные рыбы-птицы взвились над морскими водами. Но в следующий миг догадалась - дельфины.
Рыбы-птицы мелькнули, как наваждение, и скрылись. В груди осталось ощущение полета и чувство собственной неуклюжести. Вот только Аганя видела себя и Васю такими красивыми и ловкими, а сейчас даже он, сильный из сильных, разводил в воде ногами большущим лягушонком.
Они возвращались с моря, и ей всё виделось, как стремительно мелькнули и умчались куда-то восвояси дельфины.
- А тебя наши часто вспоминают, - повернулась Аганя к Васе.
- Про что? - посмотрел он с улыбкой, но пристально.
- Про то, как ты на самолёте полетал.
- Я думал, про то, как я двухкубовую тачку катал: с наваренными бортами.
- Про это тоже.
А не разотдыхалась ли, не раскупалась ли и не разнежилась ли чересчур здесь, укоряла она себя. Про Дом отдыха совсем забыла, там, поди, её потеряли - безответственная какая-то стала совсем, надо же! Там ведь столовая, оплаченное производством питание.
Только успела подумать, что надо хотя бы дойти, предупредить дежурных, соседку по комнате, Фая навстречу - у калитки столкнулись.
Разодетая! Как в театр или ресторан.
- Что же ты так, ушла и пропала. Я же о тебе волнуюсь. Пошла искать.
- И как нашла? - удивилась Аганя.
- Ну-у! - заулыбалась она Васе. - Такого мужчину не спрячешь. Я местных женщин спросить не успела, мне сразу указали, - приподнялась её грудь в кофейном загаре, увенчанная бриллиантом.
- Шпиона, значит, из меня не получится? - усмехнулся и Вася.
Втроём они пили на терраске чай. Фая восторженно разводила руками, переливчато вращала мягкими плечами. Бриллиант хитрил, играл, то прятался за выпуклые кофейные овалы в прорези платья, то выскакивал, брызнув радостными искрами.
"Андрей + Аганя =?" - Выложил однажды из алмазов сменщик Андрюша. Знать бы ему, что значили для неё эти слова. Эта надпись, будто собранная из звёзд.
Она смотрела на неё, едва удерживаясь на ногах. А он стоял рядом, совершенно счастливый.
Лучики бриллианта с Фаиной груди выстригли у Аганя слезу. Чуткий Вася это заметил, переклонился через стол, зацепил пальцем цепочку на нежной коричневой Фаиной шее, принялся разглядывать кулон на весу.
- Бриллиант чистой воды, - сказала Фая бездыханно.
И грудь её стала крупно вздыматься в опасной близости от мужской руки.
Вася посмотрел на Аганю.
- Я ей уже показывала, - заторопилась Фая. - Но ей же что бижутерия, что алмаз, платьишко есть одно, и хорошо. Вот вы, сразу видно, человек со вкусом…
Она осеклась под его взглядом.
- Если хотите, могу уступить, - Фая смотрела прямо и как-то очень преданно. - Это очень дорогая вещь, вы, конечно, понимаете, но для вас… Для нашей северянки…
- Для меня? - удивилась Аганя. - Мне не надо, не надо!
Мужской палец медленно выпустил цепочку и золотое сердечко с бриллиантом увенчало дыньками округлившуюся грудь.
- Такие вещи так сразу не покупаются. Надо всё хорошо обдумать, все взвесить, - обращалась Фая только к мужчине. - Вы приходите ко мне в Дом отдыха, и мы все обсудим. Приходите!..
Фая всё-таки мельком глянула на Аганю. Поднялась со стула, зачем-то передвинула его, постояла на вытяжку перед Васей.
И пошла. Будто по шаткой дорожке.
- Как ты ей сразу понравился, - проговорила Аганя.
Вася чуть улыбнулся, посмотрев искоса. Спросить что-то хотел: уголок глаза словно сдавливал вопрос.
Она пошарила взглядом по столу, по саду.
- Опять, поди, сбежать думаешь? - Спросил он не то, что хотел. Спросил, как ответил. - Черную головушку оставить.
- С чего ты взял?
- Да уж вижу.
- Так ты меня насквозь видишь?
- Насквозь, не насквозь. А вижу.
Она, наконец, нашла, что искала. Васины обувки: он был в сандалиях, на застежках. Без шнурков.
- Может, и думала, - призналась Аганя. - Только не хочу.
- Айда в ресторан! - подал Вася руку. - Шампанского выпьем, шашлык рубанём! А то на этих фруктах и овощах скоро просвечивать начнём.
Он надел свой красивый костюм. Подумав, пиджак снял, закатал рукава рубашки. Обул правый ботинок, потянул шнурок на левом… и порвал. Связал посредине, не долго думая, спрятал усики узла под кант с дырочками. И у Агани со звоном лопнула какая-то струнка внутри, а потом скрутилось. С усилием, с настойчивостью, в её нежелании ничего не рвать: да что же такого-то? Что случилось? Ну, порвался шнурок, и ничего больше. Они, Вася и Аганя, должны быть вместе: так уж судьба велела.
По пути Аганя заскочила в Дом отдыха: а то, в самом деле, в одной одёжке на все случаи жизни. Она же купила платье модное, с воротником-стоечкой, с подкладными плечами. И пока переодевалась, поймала себя на неожиданной ревности. Фая выбегала к поджидавшему в коридоре Васе, залетала обратно, возбуждённая и радостная, снова выскакивала. Успевала что-то нашушукивать ему, даже когда Аганя и Вася направились уходить, взявшись за руки.
- Для нашего уважаемого гостя с далекого Севера, - провозглашала артистка на ресторанной эстрадке, - у которого в таёжной трясине утонул трактор.
Кругом вековая тайга.
И бродят там дикие звери.
Машины не ходят туда.
Бегут, спотыкаясь, олени.
Навстречу, от эстрадки, широко размахнув руками, мешая парочкам на танцевальном пятачке, шёл Рыжий. Невысокий, Элемка ступал, будто великан косой сажени в плечах. Пятерни же его были, словно действительно приделанными от великана - наработанными, разносившимися. Он двигался по проходу: рыжий чуб, да клешастые пятерни.
- Братцы! - с маху саданул Рыжий себя дюжей ладошкой в грудь. - Какой я радый за вас! Я за вас - весь, - приложился теперь он двумя кулаками и словно бы разодрал грудь, - спереживался! Три или… скоко ден уж я тут! А моря ещё не видал! Братцы! Вы, хоть, мне скажите: какое оно, море?!
- Вернемся, расскажу, - хлопнул друга по плечу Вася.
Рядом с Васей в ресторане всё виделось, как и должно быть: если кто-то и топорщился, выставлялся, то примерно так, как высовывается суслик из норы или мельтешит мышь. И согнувшийся угодливо официант не вызвал неловкости за него: а как ещё ему стоять перед таким, как Вася?
Официант принимал заказ, записывал в блокнотик, как вдруг присел, вздрогнув, глазёнки его забегали, он задергал головой, будто вытаскивал свой взгляд из-под Васи:
- И-из-звитните, м-минуточку…