- А-алеша, я пишу для следователя конспект, посоветуй, что и как…
- Ты должна писать правду, одну только правду, патологическую, но правду.
- Саша говорит, что я должна все расписать так, чтобы не было никаких сомнений в их вине. Вплоть до того, что они затащили меня в машину и принудили ехать в ресторан. Уже тогда задумав…
- Ты должна писать правду. Только, как все было, досконально, а не приукрашивать!.. И преувеличивать.
- Хорошо, я напишу, как ты говоришь, только не волнуйся.
- Когда тебе к следователю?
- В понедельник, в час дня. Я должна все отдать.
- Странно, он вызвал нас в один день. Друг за другом, по очереди. Мне становится тревожно.
- А тебя он не вызвал?
- В понедельник утром.
Ее голос заметно встревожен.
- Я очень волнуюсь почему-то. Не за себя, а за тебя, Алешенька.
"Что еще я могу узнать шокирующего или нового? Ничего!" - наивно думал я.
Поздно ночью я беру топор и выхожу из дому. Я караулю его за углом. Я слышу шаги, подскакиваю и начинаю бить по черепу. Топором. И разрубаю череп пополам: из него вылезают мозги и хлещет кровь.
Я просыпаюсь в холодном поту…
Понедельник. Еще никогда не любил ни одного понедельника. Воспоминания - вечно надо утром собираться и идти: в детсад, в школу, в институт. Теперь к следователю.
Я принимаю душ и смываю холодный пот. Мечтая о страшном сне, одеваюсь, скромно, и выпиваю пустой чай. Поднимаюсь в горку и через второстепенный переулок подхожу к прокуратуре районного отделения.
- К кому?
- К следователю Гондоренко.
- По какому делу?
- Для беседы по делу Лаковой.
Я стучу в названную дверь.
- Войдите.
И я вхожу.
- Доброе утро.
- Здравствуйте, я…
- Я знаю, кто вы. Раздевайтесь.
Следователь берет казенную ручку и лист протокола.
- Я буду записывать, если вы не возражаете. Чтобы нам было легче потом.
- А еще будет "потом"?
- Не знаю, не знаю, - загадочно говорит неприятный мне следователь. - Откуда вы знаете пострадавшую?
- Кого?
- Пострадавшую.
- Это кто?
- Лакова.
- Она вроде жива и здорова.
- Так принято называть на судопроизводном языке.
- А… Мы учимся на одном факультете.
- И давно вы знаете друг друга?
- С полгода, наверное.
- А интимно? - Он почесал лоснящийся затылок.
- С Пятого мая этого года. Все это есть в деле.
- У меня много дел. - Следователь вязко полу-улыбнулся.
- А…
- Она была девушкой? Не гулящей?
- Абсолютно.
- Стала женщиной с вами?
- Да…
- Вы уверены?
- Совершенно.
- Я догадываюсь, пятого мая? То есть за четыре дня до…
- Так точно.
- Здесь есть простынь - вся в крови. И пятнах. Но ведь это могла быть и менструация.
- Это девственная кровь. Часто случающаяся при потере девственной плевы.
- Она могла случайно забыть вам сообщить, что у нее менструация?
- Она этого не сделала. Цикл у нее начался через две недели. И я боялся, что после прошедшего он может не начаться.
- Он мог начаться - от потрясения раньше…
- Я смотрю, вы знакомы с женской физиологией.
- По роду службы, по роду службы. - Он опять полуулыбнулся. В этой его полуулыбке что-то было. - Я смотрю, вы знакомы тоже!.. Я просто предлагаю вам варианты, которые вы по нежеланию, то ли еще почему могли пропустить. Итак?
- Зачем ей нужно было извиваться и кричать от боли - тогда?
- Чтобы убедить вас, что она - девушка. Чтобы вы женились на ней и ваш папа-гинеколог (он подчеркнул это) дал свое согласие.
- Маразм, - ответил неуверенно я. - Я знаю и уверен, что она была девушкой, а девятого мая ее изнасиловали.
- Ну, не будем спешить, не будем спешить. Так и быть, поделюсь: я вам скажу, что меня больше всего смущает в этом деле. Она не производит впечатление жертвы.
- А как должна выглядеть жертва?
- Я ценю вашу платоновскую способность к диалогу…
- Какую?
- Платоновскую.
- А…
- Она не производит впечатления скромной: своими манерами, одеждой, разговором. Она прекрасно знает, какое впечатление производит на мужчин.
- Это значит, что ее можно насиловать поэтому?
- Нет, что вы, - безразлично, не улыбнувшись, сказал он. - Просто я с трудом нахожу улики преступления.
- Что вы хотите сказать?
- Я не уверен еще, что там было преступление. Она могла спровоцировать и послать неправильно понятые импульсы, намеки обвиняемым. Что она согласна, что она готова… Что не будет сопротивления.
- Какой бред!..
- Какая жизнь! Я вам говорю то, что будет говорить на суде их адвокат.
"Значит, будет суд!" - полууспокоился я.
- Если суд будет, - добавил он. - Глядя на нее, у меня складывается впечатление, что вряд ли бы кто-то мог что-то с ней сделать, помимо ее желания…
Я глубоко задумался. Я глубоко и очень глубоко задумался.
- Вы бы смогли? - Он смотрел, не мигая, прямо в глаза.
Я сначала не понял, потом ответил:
- Я - нет.
- Как же они смогли? И вы с ней - знакомы.
Какая страшная логика. Какой страшный вопрос.
- Она была пьяна, их было двое, один держал…
- Или не держал… Не задумывались: ни одного синяка, ни одной царапины, не поврежденные наружные половые органы, ни одного кровоподтека. Бесследно и чисто. Как?.. Кстати о пьянстве: вы бы поехали с первыми встречными гулять в ресторан в вызывающей мини-юбке, с неизвестной компанией? - Он вздохнул. - Скромная девушка, ставшая только что женщиной, четыре дня назад. Или она в двадцать лет не знает, чем такие гулянки кончаются, что такие поездки значат?!
Я молчал, раздавленный.
- Я допрашивал обслуживающего их официанта: он дал свидетельские показания, что она веселилась, пила, танцевала, курила. Ей нравились их комплименты. У него создалось впечатление, что это одна близкая компания. Она сидела добровольно весь вечер, никто не принуждал. Не делая никаких попыток встать и уйти! И этого же официанта будет допрашивать их дорогой адвокат.
Он резал мое нутро на части. И похоже, получал видимое, явное и странное (для меня) удовольствие. По всему он не был настроен в пользу Литы. И это уже второй. Похоже, она не очаровывала собой следователей. Она очаровывала преступников.
- Что вы хотите сказать, что она поехала добровольно, чтобы ее изнасиловали?
- Вошла во вкус. Разгулялась. Не задумывались, как пять человек разместились в одной машине?
Я вздрогнул.
- Она ехала назад добровольно. И целовалась, сидя на коленях у Виктора Гадова. Смазливый тип. Довольно…
- Это ложь. Они все повязаны! Всё врут.
- В губы. Это показания шофера такси. Таксист будет лгать?!
Я уронил голову, как будто ее срубили.
- Зачем? У меня ушла неделя, чтобы найти этого таксиста. Я потратил ее, но нашел. Мне было очень важно узнать, что произошло на этом расстоянии, в этот промежуток, период передвижения, между Измайловом и Мосфильмом. И я узнал. Я был прав, что это знание даст ответы на вопросы, гудящие в моей голове.
Я качал головой из стороны в сторону. Такого нокаута я не получал в жизни, пожалуй, никогда.
- А вы знаете, почему таксист запомнил их хорошо? Гадов дал ему двадцать рублей на "чай", чтобы он разрешил ей ехать у него на коленях. Обычно таксисты ни за какие деньги не соглашаются, тем более впереди - двое, им это стоит водительских прав.
Он продолжал:
- Ну и конечно, знаменитая мини-юбка, под которой шарила рука… Таксист рассматривал ее бедра всю дорогу.
Я ударом сбил его графин на пол.
- Хватит.
Следователь застыл, полувскочив.
- Ну, спокойней, спокойней. Найдете себе другую! Свет на этой клином не сошелся.
Я не желал больше его слушать, у меня разламывалось все в висках.
- Что еще?
- Можете забрать с собой простынь.
Я долго-долго вопросительно смотрел на него.
- Она не нужна следствию.
Он протянул мне аккуратно запечатанный пакет с казенным штампом.
- А теперь, успокоившись, посмотрим, что же произошло. Я адвокат, объясняю судье на суде. Праздник, девочка познакомилась с парнем и его компанией, поехали погулять, отметить. Ехали, целовалась, сидя на коленях. Девушка перепила, струсила из-за того, что произошло, да еще с двумя сразу, побежала назад. Вид был явно разгульный, испугалась, что потеряет его из-за пьяного приключения, и придумала изнасилование. По крайней мере, ее мальчик поверит и останется с ней.
Я встал.
Уже в дверях меня догнала его финальная фраза. Прощающаяся фраза - как финал.
- Вот поэтому я и сомневаюсь, что там произошло изнасилование. Думаю, что она просто передумала, опомнилась или испугалась, когда попала в квартиру. По крайней мере, адвокату не будет трудно доказать это на суде. Но по какому поводу будет суд, когда мы не можем найти состава преступления. Все было добровольно и согласно желанию пострадавшей - Литы Лаковой.
Я захлопнул дверь, чтобы не слышать этот бред.
Такой ли уж бред? Мои мозги отшвыривали его аксиому. Теорию. Следователь-теоретик. Что я могу узнать "новое"? Вот и узнал! Ах ты… Я иду, расшвыривая листья, ветки, футболя камни. В институт. В институте ее нет. Ах да, она же у следователя. Милая пара, Лита с Гондоренко!
Ее нет и на третьей паре. На Плющихе сумерки, вдруг кто-то виснет на шее.
- Алешенька, я все продала!
Я отшвыриваю со злостью ее цепкие руки.
- Вот деньги, - продолжает она по инерции.
Ненависть перекашивает мое лицо. Я вталкиваю ее в дверь пустого клуба, где она меня обычно стерегла. Пустынный коридор.
- Что случилось, Алешенька? У тебя такой страшное лицо!
- Заткни свой рот, пока я не разбил вкровь твои губы!..
Она вздернула плечами, слезы покатились по ее щекам.
- Что тебе сказал следователь? Я же просила его…
- Чтоб он все скрыл?! Что ты делала в такси? Что? - взревел я.
- Я не помню детали.
- Вспоминай, если ты не хочешь калекой изуродованной уползти отсюда.
- Я не помню точно, как все было… Просто некуда было сесть, и… он предложил к нему на колени. Я ведь ехала к тебе. Я устала и только склонила голову ему на плечо.
- Сидя у Гадова на коленях, "склонив голову ему на плечо", обнажив бедра в мини-юбке, ты ехала ко мне? - вскричал я.
- Да, Алешенька, да, честное слово. Я говорю, что помню. Я была немного пьяна… То ли много…
- А почему ты была пьяна? Почему ты поехала с первыми встречными напиваться, сука?! Почему? - зарычал я, ничего не соображая.
- Ударь меня, Алешенька, ударь, тебе будет легче.
- Ты никогда, никогда не целовалась, тварь, в губы. Да? Так ты мне говорила. Тебя только сосали и ебали в них…
- Алеша, прости меня за все!..
Она бросилась к моим коленям, чтобы обнять их, я швырнул ее изо всей силы, и она, свалившись на пол, ударилась головой об стенку.
Как обезумевший, я вырвался из клуба, ничего не соображая. Сознавая, что сейчас меня взорвет и мое нутро вырвется наружу. Меня стало рвать под ближайшим деревом…
Проковыляли две недели и прошли. Две недели со вспухшей головой, замерев, я ждал, пока не раздался долгожданный звонок. Звонил друг ее сестры, который обманом возил меня в венерический диспансер.
- Лита боится это сделать. Попросила меня. Я хочу сообщить вам неприятную новость: следователь закрыл дело за отсутствием состава преступления. Суда не будет. Злонимский совершенно свободен. Гадова будут судить за побег из заключения, по предыдущему уголовному делу. Алеша, я понимаю…
Я повесил трубку, не слушая.
"Февраль, достать чернил и плакать". А пока - грязный декабрь. Максим со мной обсуждает происшедшее в его кабинете.
- Что ты думаешь делать?
- Хочу топором…
- А второго?
Я думал и о втором - первом, который изнасиловал ее в низ.
- Когда выйдет. Он несколько лет будет сидеть.
- А где с первым?
- Хочу подкараулить около дома.
- Тебе нужна помощь?
- Ты согласен нарушить закон? Совершить преступление?
- Я подумаю…
- Это серьезная вещь - убийство человека.
- Ты с такой легкостью это говоришь…
- Потому что они недочеловеки. Они - насильники. Не забывай этого! Я не собираюсь убивать человека. За преступлением должно последовать…
- …Наказание. И ты сможешь совершить убийство?
- Легко. Один удар всего. Чтобы расколоть. И посмотреть, какого цвета там мозги.
- Не думаю, что это так легко. Как кажется. Зная тебя.
- Главное - один шаг: переступить за черту, а когда ты переступил - потом все как по маслу.
- Я думаю, отговаривать тебя без толку?
- Я еще не решил окончательно: понимаешь, один удар - он не будет так мучиться. Как мучаюсь я. Смерть, или исход, займет всего минуту, если я хорошо ударю, и он не увернется. А я хочу, чтобы он мучился.
- Тогда нужно отрубить руку.
- Две руки.
- А еще лучше - член.
- Для этого нужно, чтобы кто-то держал. Я не хочу вовлекать тебя. И потом, не уверен, что смогу это сделать. Убить человека легче, чем четвертовать…
- Я смотрю, ты действительно обдумал все, и даже варианты.
- Я живу с этим дни и ночи. Сплю и дышу…
В этот момент дверь открылась. Приятная девушка приносит коробку конфет, молча кланяется и уходит.
Максим сразу раскрывает коробку конфет, объясняя:
- Я лечу ее тетю, часто жду, пока она приедет, спеша с Кутузовского. И это в благодарность.
Он кладет сразу же две конфеты в рот и начинает увлеченно жевать.
- А что еще?
- Не-не, не мой вкус.
Я хочу перевести разговор:
- А брата познакомить?
- Да? - Он искренне удивлен. - Я не знал, что ты…
- Чисто ради приличия.
- А, ну-ну. - Он улыбается. И кладет еще две конфеты в рот. - Хочешь? Там что-то вкусное внутри.
- Не хочу.
- А что ты хочешь? Могу дать ее телефон!
Он пишет мне на бланке рецепта ее телефон.
- Она свободна?
- Не знаю, она артистическая натура, ищущая. Ты точно не хочешь? А то я все съем.
- В этом я не сомневаюсь!
Он вечно голодный - брат. Брат мой…
Я звоню девушке через два дня.
- Здравствуйте. Меня зовут Алексей. Простите, что я вас беспокою. Мы встречались один раз, случайно, у моего брата, вы привезли ему коробку конфет в поликлинику.
- Очень приятно. Меня зовут Виктория. Я вас запомнила.
Я совершенно онемел. Не зная, что сказать, я спросил:
- Как ваша тетя?
- Я очень тронута, что вы позвонили осведомиться о здоровье моей тети.
Я улыбнулся про себя: у нее присутствовало чувство юмора.
- И не только…
- Я внимательно вас слушаю.
- Послезавтра в Доме кино будет премьера интересного фильма…
- Если вам не с кем идти, то я с удовольствием составлю вам компанию. Давно никуда не выходила.
- Если мы встретимся за пятнадцать минут до начала, это удобно?
- Удобно.
- Я буду одет в…
- У меня хорошая зрительная память. До встречи. До свидания.
И она повесила, не ожидая, трубку. Все это походило на деловое свидание. Но дел у меня никаких к ней не было.
Через два дня мы встретились у Дома кино. И первое, что она сказала:
- Вы очень мило выглядите, Алексей. Я вас сразу узнала!
Раскованная девушка, подумал я. Второе приятное качество. Первое было - чувство юмора.
Она была в расписной дубленке с капюшоном. Большие глаза с огромными ресницами внимательно смотрели на меня.
- Большое спасибо.
- За что? - удивилась она.
- Что вы приехали.
- Право, не за что. Я вам признательна, что вы меня вытащили из дому. Дома вечно как проходной двор.
- Я не знал, что ваши родители держат гостиницу.
Она сначала, на секунду, не поняла, потом рассмеялась.
- Нам пора заходить.
- Да-да. - Я стал искать пригласительный.
Мы разделись, и я окинул, скорее, охватил (окинул - долгое действие) ее взглядом (да и она не была "полем боя", впрочем…).
Виктория была одета в обтягивающие велюровые джинсы темно-шоколадного цвета и молочную блузку со сливочным оттенком, через которую просвечивала небольшая грудь. (Для цветоаномала, по-моему, неплохо. Не уверен, что цвета точно соответствовали словам.) Получался шоколад с молоком или молочный шоколад. Волосы были собраны сзади в хвостик и касались шеи. Она повернулась, чтобы идти. Я продолжал осматривать. При тонкой талии и хрупких плечах у нее был достаточно классный зад, рельефно выступающий, вырывающийся из бархата заточения.
- Осталось две минуты, я не люблю ходить по ногам.
Мы стали подниматься по лестнице, практически последние.
- У вас красивые джинсы, из редкой материи.
- Это подарок одной известной поэтессы.
Она продолжала подниматься наверх, а я не мог оторвать взгляда от ее… Она повернулась:
- Вы отстаете. У вас еще будет время разглядеть меня с ног до головы.
- Вы уверены? - Я всегда шел навстречу резкому и оригинальному.
- Думаю, что да, - после раздумья, прищурив большие глаза, сказала она.
Глаза и попа были уникальные.
- Почему вы уверены, что я вас рассматриваю?
- Иначе вы бы не отставали.
Меня подмывало спросить, почему поэтессы дарят ей подарки. Обычно поэты - все нищие. Но я сдержался.
Мы вошли в зал. Места были чудесные, я не люблю сидеть дальше десятого ряда. И ближе тоже. Картина называлась "Это сладкое слово - свобода". В дразнящей темноте, прорезаемой лучами проектора, который передавал световые картинки на экране, я наблюдал изредка за ней. Большие глаза внимательно смотрели на полотно. Она наклонилась и прошептала мне что-то. Я не разобрал что, заиграла громко музыка. Я только почувствовал ее коснувшееся дыхание.
Кино закончилось. На улице падал мягкий снег. Обогнув гостиницу "Пекин" ("где вы гуляли или бывали, мой читатель"), мы пошли по Садовому кольцу.
- Я люблю гулять по Москве ночью, когда нет людей. Тишина. Кажется, что вся Москва - твоя.
- Я тоже, - сказал я. У нас совпадали вкусы.
- Как вам кино? - мягко спросила она.
- Оно оставило странное впечатление: и не то, чтобы "да", и не то, чтобы "нет".
Мы не спеша шли мимо американского посольства. Она вдруг с грустью взглянула на него и отвернулась.