Они одновременно посмотрели на Ханну, молча стоявшую у плиты и прижавшую к губам сжатые кулаки. Время от времени она отнимала руки от лица и хватала ртом воздух, но ничего не говорила. Ей, как и всегда, было трудно найти подходящие слова.
Под конец она просто раскричалась, потеряв терпение:
– Никогда! Неужели вы не понимаете, что это грех, за который я буду гореть в геенне огненной?
– Но послушай, Ханна, ты же не хочешь оставить детей сиротами.
– Значит, так хочет Бог.
– Ты же сама всегда говорила, что никто не знает его воли.
– Нет, но мы должны склониться перед ней.
Пришли голодные и усталые сыновья, и им пришлось окончить разговор. Они, как обычно, поужинали, но, ложась спать, Ханна тихо, но твердо сказала Бруману:
– Не волнуйтесь. Все будет хорошо.
В этот момент Бруман впервые осмелился поверить жене. Он просиял и шепнул:– Ты у меня такая сильная.
* * *
На следующий день он видел перед собой прежнюю Ханну – проворную, ловкую и сильную. С тех пор как старая Анна поселилась в их доме, Ханна каждое утро бормотала – как бы про себя, – что ей очень не хватает дивана, который так и застрял на чердаке, когда Анне они уступили горницу, а свою кровать поставили в зале.
Она, наверное, все забыла, подумал он. Или, быть может, не боится смерти?
Но, как выяснилось, она ничего не забыла. Это стало ясно, когда он однажды совершенно случайно услышал, как жена разговаривает с сыновьями. Полушепотом она давала им полезные для жизни советы. Говорила, что надо быть опрятными, мыться, содержать одежду в чистоте и правильно себя вести. Они должны пообещать ей хорошо относиться к отцу – так же, как и к ней.
Йон сильно встревожился, но мальчики лишь посмеялись словам матери.
– Мама, вы проживете до ста лет, – сказал Эрик.
– Совершенно верно, – ответила Ханна. – Но пока я не дожила до ста лет, поэтому вы должны хорошенько запомнить то, что я вам сказала.
Анна рассчитала, что ребенок родится в марте. Уже с середины февраля она заставила Ханну почти все время лежать в кровати. Надо больше отдыхать и копить силы. Анна сидела с ней и болтала не закрывая рта, чтобы Ханна не стыдилась того, что ей – здоровой женщине – приходится как больной лежать в кровати и ничего не делать. Говорили они о всякой всячине, а однажды заговорили о смерти.
– Я хочу сойти в могилу пристойно, – сказала Ханна. – В комоде лежат сэкономленные от продажи масла деньги. Можешь их взять и проследить, чтобы мальчики на похоронах были в черных костюмах?
– Это я тебе обещаю.
Ханна вставала только для того, чтобы сходить в уборную. Однажды она вернулась оттуда и сказала Анне, что у нее началось кровотечение. Повитуха, кажется, даже обрадовалась. Она приготовила питье из сильнодействующих трав:
– Выпей, чтобы начать рожать. Это хорошо, что роды начались преждевременно, плод не успел вырасти слишком большим.
– Выгони Брумана, – попросила Ханна.
Но Бруман отказался уходить и до конца своих дней помнил те три дня, которые за этим последовали. Ханна тужилась, извивалась и кричала, но ребенок не желал выходить. Он словно врос в матку. Анна испробовала все способы своего древнего мастерства. В конце концов она подвесила Ханну к потолочной балке, от этого схватки участились, но ребенок не сдвинулся с места ни на йоту.
– Мне придется сделать разрез.
– Делай.
– Исчезни отсюда, – велела старуха Бруману.
У повитухи хватило ума прокипятить острые ножницы, прежде чем надрезать зев матки. Ребенок выскочил из материнского чрева, как пробка из бутылки. Ханна потеряла сознание, но кровотечение не было таким сильным, как опасалась Анна. Она не могла зашить рану, но прижала ее тампоном и наложила кровоостанавливающую мазь.
Ханна постепенно пришла в себя, и Анна прошептала ей на ухо:
– Ты справилась, Ханна. Все кончилось. Спи.
Младенец был весь в крови и синяках, но Анна решительным шлепком заставила его задышать, перерезала пуповину и искупала ребенка.
– Девочка, – сказала она и услышала, как Ханна прошептала, засыпая:
– Помилуй тебя Бог, бедное дитя.
Бруман устроился на ночлег на промерзшем и заваленном всякой рухлядью чердаке мельницы. Когда вприпрыжку наверх поднялся Эрик с вестью о том, что все благополучно закончилось и Ханна спит, Бруман не смог в это поверить. Он поверил только после того, как пришла Анна и принесла ему водки.
– У тебя родилась дочь, – сказала старуха.
Эти слова пробудили в нем тягостные воспоминания, но водка заглушила их. Только после того, как Йон умылся, переоделся в чистую рубашку, спустился в дом и взял на руки малышку, прежние воспоминания всколыхнулись с новой силой.
– Мы назовем ее Юханной, – сказал он.
Но у повитухи было возражение, и она прошептала:
– Нехорошо называть младенцев в честь умерших сестер или братьев.В ответ Йон одарил ее взглядом, более красноречивым, чем любые слова.
Проснувшись на следующее утро, Ханна тихо стонала и плакала.
– Ей больно, – сказала Анна, но сама роженица говорила, что жалеет, что родилась девочка, ведь ее, как и всех женщин, ждет плохая участь. Против имени она не возражала, и оба, Анна и Бруман, решили, что она просто забыла, что Юханной звали умершую дочку Йона. Но они ошиблись – Ханна прекрасно все помнила и чувствовала удовлетворение оттого, что родила ему девочку вместо той, о которой он так сильно горевал. Она уже поняла, что новорожденная как две капли воды похожа на отца.
К тому же девочка была необычайно красива."Моя маленькая бедняжка", – думала Ханна, прикладывая дочку к груди.
Никто из них так и не узнал, что повитуха добавляла в воду, которой ежедневно промывала лоно Ханны, но в течение нескольких недель на кухне неприятно пахло какими-то травяными настоями. Анна долго держала родильницу в кровати и заставляла ее пить противные отвары.
Усилия повитухи не пропали даром, Ханне стало легче, и на четырнадцатый день она встала с постели. Но ноги плохо ее держали, и прошло еще некоторое время, прежде чем она смогла заняться хозяйством.
– Я буду присматривать за домом, а ты за ребенком, – сказала Анна.
Но вышло по-иному. Ребенком безраздельно завладел Бруман. Он пеленал девочку, смазывал маслом, баюкал и укачивал.
– Ты превратился в женщину, – шутливо поддразнивала мужа Ханна.
– Он уже старый, усталый человек. Почему мы должны отнимать у него ребенка, если он так счастлив, ухаживая за ним? – говорила Анна.
– Это противно всякой природе, – отвечала Ханна, очень довольная тем, что они живут на отшибе. Хромоногая Малин перестала приходить в гости, и это было хорошо, так как теперь некому стало разносить сплетни по округе. Когда же в гости пришли недавно приехавшие родственники, Ханна в первую очередь позаботилась о том, чтобы ее все время видели с малюткой у груди.
Люди они были приятные – оба дяди и тетя из Норвегии. Ханна радовалась, ей было хорошо после стольких лет вынужденного одиночества. Приехал Рагнар, который привязался к младшей сестре так же сильно, как Бруман. Рагнар привез подарки от Астрид – платьица для малышки и тонкие льняные простынки для колыбели.
Получила подарок и сама Ханна – ожерелье из черного жемчуга, такое длинное, что его можно было три раза обмотать вокруг шеи. Рагнар сам купил его, случайно услышав, как Астрид рассказывала, что Ханне очень понравился черный жемчуг, когда она в последний раз была в Фредриксхалле.Ханна, как всегда, расплакалась от радости, а высокий мальчик густо покраснел. "Никогда, – сказал он себе, – никогда не должна она узнать, чем я занимаюсь с Астрид в кровати, когда Хенриксен ездит по делам в Христианию".
Весна была дружная и ранняя. Бруман сплел из бересты короб, обложил его изнутри бараньим мехом, прикрепил ремень, чтобы вешать его на спину, и принялся гулять вдоль берега озер с дочкой на спине. Он учил ее видеть природу, показывал ей голубые подснежники, осторожно ползая с коробом сквозь прошлогоднюю траву, показывал первых бабочек, плещущуюся у берега плотву, облака, плывущие по синему небу.
Старая Анна посмеивалась над ним: ребенок еще слишком мал, чтобы понимать такие вещи, но Бруман видел блеск в медовых глазках дочери и знал, что она отлично его понимает.
Учил он ее и слушать:– Слышишь, как кричат гагары?
В середине лета у себя во Фрамгордене умер наконец старик Эрикссон. Много лет, утратив речь и память, неподвижный и бесчувственный как колода, пролежал он в своей постели. Ингегерда сама пришла на мельницу, сообщить новость, а заодно поздравила с рождением дочери и попросила Брумана собрать всю родню на мельнице в субботу, чтобы спокойно во всем разобраться.
– Он оставил завещание?
Вопрос задала Ханна, но Ингегерда покачала головой и сказала, что он ничего не писал до того, как болезнь лишила его способности думать.
В субботу Ингегерда во всем отчиталась перед родственниками и поделилась с ними своими планами. Фрамгорден будет продан, а деньги она разделит поровну между собой и братьями Ханны. Ханна получит право собственности на мельницу и здание мельницы, а также на все движимое домашнее имущество, какое она пожелает взять из старого дома. Далее, она получает право взять любую скотину, какую пожелает, – коров, овец, свиней. Астрид получает все семейные драгоценности и украшения бабушек.
– Я все посчитала и решила, что Астрид получит не меньше, чем каждый из вас.
Все нашли такой раздел вполне разумным. Их удивило только одно решение: незаконнорожденный Рагнар получил тысячу риксдалеров.
– Он тоже член семьи, причем как со стороны матери, так и со стороны отца, – сказала Ингегерда.
Бруман был доволен. Теперь у него будет собственная мельница, а лишний скот можно будет выгодно продать.
– Что же ты оставила себе?
Тут все узнали, что Ингегерда нашла себе место управляющей большим купеческим домом в Стокгольме.
Стокгольм! Это вызвало у родственников трепетное удивление. Туда уроженцы Даля никогда не ездили, это было так далеко, почти на краю света. Ингегерда рассмеялась. Стокгольм намного ближе Америки, сказала она и добавила, что ей давно хотелось побывать в шведской столице.
– Хочу увидеть короля, – сказала она. В комнате наступило тягостное молчание.
Ингегерда разложила на столе документы, в которых все было расписано до мельчайших подробностей.
– Внимательно все прочтите, – сказала она. – Это очень важно, чтобы вы все поняли, и потом не было спора из-за наследства.
Все прочли документы и поставили свои подписи под договором.
Не успела Ингегерда закрыть за собой дверь, как Ханна принялась заламывать руки. Где, ради бога, будут они пасти всю эту прорву скота – всех этих коров и лошадей? Бруман возразил, что лично он рассчитывает продать большую часть скота в Фредриксхалле. Этим займется Рагнар, он опытный и расторопный продавец. Ханна продолжала печалиться, но согласилась с Бруманом. Да и в самом деле, им очень нужны наличные деньги.Бруман же думал о том, что будет сильно скучать по Ингегерде.
Однажды осенью, когда вся семья сидела в нижнем этаже мельницы, произошло настоящее чудо, которому все они стали свидетелями. Вечером, как обычно, закричала гагара, и Юханна вдруг оживилась:
– Хэ, хэ! Агара, агара.
Отец и братья были в восторге, но Ханна обменялась с Анной тревожными взглядами. Они не никогда не слышали, чтобы восьмимесячный ребенок говорил.
– Я очень боюсь, – сказала Ханна, когда женщины остались вдвоем на кухне. – Не значит ли это, что девочке суждена короткая жизнь?
– Нет, это чистое суеверие, – ответила Анна. Правда, и сама она под осень часто вспоминала старые сказки о том, что Бог любит убивать юных. Эта маленькая девочка была на редкость красива и умна.
Когда Юханна несколько месяцев спустя сделала свои первые шаги по кухне, обе женщины были несказанно рады.
– Никогда не видела я таких развитых детей, – сказала Ханна, раздираемая страхом и гордостью.
Бруман стал сильно уставать и зимой подолгу сидел на скамье в тепле жарко натопленной мельницы. Правда, злой кашель отпустил его и больше не донимал, и душа его просветлела.
– Никогда не видела его таким счастливым, – говорила Ханна.
– А я никогда не думала, что он знает так много сказок и что у него такой приятный голос, – вторила ей Анна.Юханна много и часто смеялась, и смех ее был так похож на смех Рагнара, а Ханна думала: как странно, что младенцы, родившиеся ценой таких мук, оказались самыми светлыми, самыми солнечными из всех ее детей.
"Жил-был когда-то один нищий безземельный крестьянин, и родился у него сын. Но не нашлось никого, кто захотел бы отнести дитя к пастору, потому что они были такие бедные, что людям было стыдно иметь с ними дело. Тогда нищий завернул дитя в шаль и сам пошел с ним к пастору".
Йон рассказывал сказку о нищем и Смерти бессчетное число раз и на разные лады, но Юханна хотела слушать ее снова и снова. В конце концов она выучила сказку наизусть, и стоило Йону перепутать слова или что-то забыть, как Юханна тотчас его поправляла.
– Она еще мала и не понимает эту странную сказку, – сказала Ханна.
– Ну нет, она ее хорошо понимает, потому что очень старается, – возразил Бруман и рассмеялся, вспомнив, как в первый раз рассказывал сказку о Смерти. Ханну она так захватила, что женщина разлила на кухне таз с водой. Дело в том, что по дороге бедняк встретил Бога, который вызвался отвести его дитя к пастору. Бедняк сказал: "Не думаю, что мне хочется с тобой знаться, потому что ты несправедливый отец. Для кого-то ты делаешь много, для кого-то мало, мне, например, ты не подал милостыню. Нет уж, прощай".
Но тут начался маленький переполох, так как таз опрокинулся на пол, и Ханна принялась ползать на коленях, собирая тряпками воду. Она терла пол, выжимала тряпки и безудержно хохотала.
Смеялся и Йон.
Глаза Юханны засверкали от нетерпения.
– Потом, – сказала она, – потом он повстречал черта.
– Поздоровался черт с позорной шалью и спросил, нельзя ли ему проводить их к пастору. "О нет, – ответил бедняк, – ты так громко стучишь копытами, что я не могу с тобой идти. Так что не обессудь и прощай".
– Потом, – подсказала Юханна, – он повстречал Смерть!
– Да. И Смерть спросила его, может ли она проводить его к пастору. И смотри-ка, бедняк решил, что вполне достойна. "Ты, по крайней мере, ко всем относишься ровно, будь то богач или бедняк", – сказал нищий крестьянин.
Йон продолжил повествование, немного отклонился от темы, завел Смерть и крестьянина в лес, но потом все же привел их к пастору, где дитя благополучно окрестили.
– Теперь начинаются чудеса, – подсказала Юханна.
И правда, чудеса начались, потому что Смерть предложила бедняку пойти к ней домой: "Теперь ты последуешь за мной ко мне домой и увидишь, какой у меня двор".
Когда они подошли к дворцу Смерти, бедняк едва не ослеп. Ибо там горело ровно столько свечей, сколько людей живет на земле. Зажгли и еще одну свечу – свечу новокрещеного младенца.
– Постой, папа, постой, – прошептала Юханна. Ей хотелось еще задержаться в доме Смерти, найти там свою свечу и убедиться, что она большая и горит ровно, мамина свеча тоже была большая и хорошо горела, но она никак не могла найти папину свечку.
Сказка заканчивалась тем, что Смерть взяла бедняка к себе на службу, научила лечить людей. За службу Смерть пообещала вознаградить бедняка долгой жизнью. Бедняк прославился, стал богатым и хорошо жил до тех пор, пока не погасла его свеча.– В доме Смерти, – произнесла Юханна, и в голосе ее прозвучало блаженство.
– Думаю, тебе надо ехать, – сказал Йон Ханне. – Никто не знает, когда еще удастся вам встретиться с Астрид.
– Неужели все так плохо?
– Да. Возьми с собой девочку, она уже все понимает.
Ханна кивнула. Она была согласна с Йоном.
Рагнар был пока дома, но скоро собирался в последний раз ехать в Фредриксхалл, попрощаться с тетей и Хенриксеном и собрать вещи. Из Фредриксхалла ему предстояло отправиться в Венерсборг и на двенадцать месяцев поступить на службу в Вестьётадальский пехотный полк.
Он был рад, что уезжает из Норвегии. Шел май 1905 года, норвежское правительство настаивало на полном отделении. Если король в Стокгольме будет и дальше препятствовать отделению, то стортинг объявит упразднение королевской власти в Норвегии и унии. В Швеции это называли революцией. Норвежцы спешно усиливали пограничные укрепления.
В газете Бруман прочитал, что шведский народ полон праведного негодования. Но здесь, в приграничных районах, люди в ужасе притаились в ожидании неясного будущего, хотя иногда слышались и язвительные замечания в адрес этих чванливых норвежцев.
Ханна никогда не воспринимала всерьез разговоры о кризисе унии, для этого она была слишком глубоко погружена в свои мелкие житейские заботы. Но, увидев, что приграничные районы кишат солдатами, что их много и в Фредриксхалле, Ханна не на шутку испугалась. Еще больше она испугалась, встретившись с мечущейся, словно птица в клетке, Астрид, которая так сильно нервничала, что не могла спокойно разговаривать. Черная кошка пробежала между нею и рыботорговцем, который теперь возненавидел все шведское.
– Наверное, мне надо уехать вместе с тобой, – сказала Астрид Ханне.
– Чепуха, – отрезал Хенриксен. – Ты теперь норвежка, и Норвегия – твой дом. Если ты боишься войны, то, поверь мне, здесь ты в куда большей безопасности, чем в Швеции.
С Рагнаром он был сух и неприветлив. Он даже свозил свояченицу с ее маленькой дочкой на укрепления в Фредрикстене, чтобы показать, какие они неприступные.
– Отсюда мы будем стрелять по шведским чертям, – сказал он.
Визит продолжался всего два дня. Когда они пересекли границу, Ханна вздохнула с облегчением и сказала Рагнару:
– Не могу понять, как ты мог здесь жить.
– Это было нелегко.Ханна с удивлением увидела, что сын густо покраснел.
Рагнар коротко переговорил с Йоном Бруманом, прежде чем ехать на юг, в Венерсборг.
– Вам надо обустроить пещеру, отец.
Но Йон лишь грустно покачал головой.
В августе Рагнар получил свой первый краткосрочный отпуск. В то время в Карлстаде шли переговоры, на которых шведы требовали, чтобы норвежцы срыли не только новые укрепления вдоль границы, но также и старые крепости в Конгсвингерсе и Фредрикстене.
– Все, кажется, сошли с ума, – сказал Рагнар, говоря о том, что заграница заодно с Норвегией, что Англия объявила о признании независимости этой страны, а Россия и Франция выразили "серьезную озабоченность" намерениями Швеции в отношении двух старых крепостей.
Именно в тот раз он уговорил семью скрыться в пещере.
Лишь через несколько недель в Карлстаде удалось достигнуть договоренности. Напряженность на линии противостояния исчезла, люди по обе стороны границы с облегчением вздохнули, а консервативная газета, которую читал Бруман, перепечатала статью Яльмара Брантинга, которую тот написал для "Социал-демократа":
"27 мая 1905 года личной королевской унии между Норвегией и Швецией исполнилось девяносто лет и полгода. То, что происходит сейчас, – это похороны, опись и раздел имущества. Мы должны разделиться и жить как братья".
– Были бы у власти социал-демократы, то к лету все бы успокоилось, – сказал Бруман Ханне.
– Ума у вас нет. Они бы весь народ сделали социалистами!