* * *
- Привет! - сказал Королев.
Он был в разбитых домашних шлепанцах на босу ногу, в пижамных брюках, в майке, повязан полотенцем и улыбался. И, глядя на него, Гольцев опять подумал, как же Королев изменился: ничего в нем не осталось от университетского зубоскала, совсем другая улыбка - не ироничная, с опущенными уголками губ, чуть высокомерная даже, а мягкая, как бы извиняющаяся за ту прежнюю… Только вот волосы все те же - такие же светло-желтые, словно старая, высохшая солома, и так же стоят торчком…
- Алеша, кто там? - крикнул женский голос.
- Гольцев, - отозвался Королев. - Иди знакомиться.
На кухне зажурчала льющаяся из крана вода, и жена Королева, вытирая руки о фартук, вышла в прихожую. Она была одного роста с Королевым, полненькая и оттого кругленькая, как колобок; крашенные хной волосы гладко зачесаны со лба и стянуты на затылке в небрежно-скорый узел, и близко поставленные глаза - под блескучими очками в тонкой металлической оправе.
- Мария, - сказала она, подавая руку.
Гольцев поцеловал ей руку, жена Королева смущенно засмеялась, и Королев, стоявший рядом, засмеялся тоже:
- Гольцев, он всегда был…
- Есть хотите? - спросила Мария.
- Хочет, хочет, - не дал ему ответить Королев и подмигнул Гольцеву. - Я тут о вас с Савенковым столько Маше рассказывал - так она тебя как премьер-министра какого ждет.
Мария ушла обратно на кухню, Королев провел Гольцева в комнату, снял полотенце и стал переодеваться.
- Ты извини, что не во фраке встретил, - весело сказал он, оглядываясь на Гольцева. - Маше, видишь, помогал. Она, как я ей объявил, засуетилась: то надо, другое… Я столько о вас рассказывал!..
- Ну, Леша, перестань, перестань, ты что! Нашел тоже кого смущаться. - Гольцев сел на диван и потянулся. - Ох, устал нынче!.. Набегался, как собака. Автобусом, самосвалом, "газиком" - чем только не ездил.
- А, ну-ну! - с интересом сказал Королев. Он повязал галстук и надел все тот же свой, утренний пиджачок с тверденько стоящими лацканами. - Что, разобрался?
- Да не шибко-то там разберешься… Все, наверное, по-своему правы. Виноватых, во всяком случае, нет. - Гольцев забросил ногу на ногу и улыбнулся. - Сволочей, о которых ты утром говорил, должен огорчить, там не оказалось.
Королев, начавший причесываться, остановился.
- Огорчить? Нет, я знаешь ли, рад! А то их, знаешь, этих собственников новоявленных сколько развелось? Ненавижу их, прямо трясет всего, понимаешь? У него хозяйства своего нет, он никого не эксплуатирует, но на своем месте, на котором зарплату, сукин сын, получает, как в своей вотчине располагается: как хочу - так и верчу, кого хочу - порю, кого хочу - милую.
- Алеша! - крикнула с кухни Мария.
- Извини! - Королев улыбнулся своей новой - мягкой - улыбкой и выбежал из комнаты.
Гольцев встал, засунул руки в карманы и подошел к окну. За ним, пустынная и темная, лежала площадь. Только на противоположной стороне, у Дворца культуры, висели фонари.
Как серьезно Королев стал воспринимать все - просто странно. Раньше он по этому поводу только бы сострил…
- Давайте, Юра, к столу, - позвала Мария.
Стол был небогатый: салат, селедка, бифштексы с пюре. Но Гольцев уже десять лет ел в столовых, и любой семейный стол был для него праздничным.
- Блаженство! - Он шумно втянул воздух ноздрями и показал Марии большой палец. - Леша, я у тебя ужинаю каждый вечер.
Королев, входивший в комнату со стулом в руках, остановился на пороге.
- А что, старина…. Маш, а действительно, а?
- Пока шучу. - Гольцев сел на указанное место и снова втянул воздух ноздрями. - Хорошего, знаешь, нужно понемногу, а каждый день… Каждый день вредно. Вот тебя Маша кормит, ты и огруз. Долго еще в районке сидеть собираешься? Всю-то ведь жизнь в ней…
- Почему? - опять не принимая шутливого тона Гольцева, поднял на него глаза Королев. - Это ты напрасно. В маленькой газете есть, знаешь ли, такое прикосновение к жизни… Ну, будто на брюхе по земле ползешь - каждого муравья видишь. Это интересно.
- Долго он еще в районке сидеть будет? - повернулся Гольцев к Марии, кивая на Королева.
Мария неожиданно засмеялась, скинула очки и, щурясь, утерла рукой близорукие, заслезившиеся от смеха глаза.
- Вот полетит и из нее, будет знать!
- Это как?
- А вот так, что…
- Маша! - крикнул Королев. - Ты говоришь глупости.
- Леша! - Гольцев укоризненно покачал головой. Он все пытался говорить в прежнем шутливом тоне, так, как говорили они всегда раньше - в студенческие годы. - С женою, эдак-то?
- Это не смешно, Юра, поэтому я и… - Королев замолчал и на мгновение зажмурил глаза. - Я тебе говорю - мне, например, в районке интересно работать. Вот ты в Веснеже который раз, как в молодежку пришел? Второй, третий? А я свой район, как собственную ладонь, изучил. Облазил весь, прощупал, всех людей везде знаю. Меня на улице узнают. Приятно! Я вот таким, как твой Марахонов, знаешь скольким помог? Вспоминаешь - и сердце радуется: не зря, значит, ночами горбился, писал, ругался… - Он положил вилку, отодвинулся от стола вместе со стулом и нагнулся вперед, обхватив руками колено. - Ну ладно, ты так не считаешь, как я: у тебя большая газета, у нее специфика иная, ясно, почему ты по-другому смотришь. Но вот когда… Да ты утром был, - он быстро взглянул на Гольцева, и Гольцев увидел у него в глазах сдерживаемую ярость. - Заметил, каким я от главного вернулся. Вот из этих он самых, собственников. Плевать ему на дело… личные интересы превыше всего! Сегодня дает мне талмуд - видел ты эту папку, - один тут написал, графомания кромешная: "Алексей Палыч, - говорит. - Конечно, есть у товарища кое-какие провалы, но проблемы подняты интересные, надо поработать, подготовить и давать". Я говорю: "Но мы же ведь не литературно-художественное издание, мы партийная газета, и потом же, говорю, - тут не поработать надо, а переписать". - "Ну уж, - говорит, - так уж и переписать! А кроме того, - говорит, - это даже интересно будет, что мы печатаем литературные произведения своих, местных авторов". А когда я бился, Юра, чтобы литобъединение для ребят открыть, он мне вот этими же словами и ответил: "Зачем нам объединение? Мы ведь не литературно-художественное издание…"
Королев замолчал, Мария уже не смеялась, смотрела на него, сняв очки, грустно и преданно.
- Да-а… - пробормотал Гольцев. - Да-а… Так, значит, у тебя с главным крупные нелады?
- Чепуха все! - Королев с визгом подвинул стул, взял вилку и стал энергично жевать. - Это, так сказать, нюансы жизни. Главное, я считаю, делать свою работу честно - а значит, жизнь у тебя проходит недаром. Как у тебя дела? Расскажи.
- Как у меня… - Неожиданно для себя Гольцев почувствовал: ничего ему не хочется рассказывать Королеву. Ни о намечающемся собкорстве, ни о Вере… ни о чем. И он пожал плечами: - Пишу. Езжу, пишу…
- Как бифштексы? - выручила его Мария.
- А еще есть? - вместо ответа засмеялся Гольцев.
Мария, довольная, вскочила, взяла его тарелку и ушла на кухню.
Со спины она еще больше напоминала колобок - маленькая, пухленькая…
- Кем она у тебя?
- Учительница, - сказал Королев. - Алгебра, геометрия, тригонометрия… Это она, в общем-то, шутила насчет "полетит". Она, знаешь, сама… я с ней так и познакомился - письмо к нам от нее из школы пришло…
- Единство взглядов супругов - основа счастья, - удалось наконец Гольцеву вернуться на прежний шутливый тон. - Слушай, Леша, я в газетке видел, тут футбольный матч из Москвы передавать будут, посмотрим?
…Когда он собрался уходить, уже в коридоре, у двери, Королев, попрощавшись, погрозил ему кулаком:
- Я тебе поставил штамп на убытие, но гляди… ко мне зайди еще. Ужинать!
- Зайду, - сказал Гольцев. - Что за вопрос. На такие-то бифштексы!
- Сколько ведь опять не увидимся! - зажмурился и потряс головой Королев. - Ишь, как нас в разные стороны растащило…
Четверг
Утром Гольцев проснулся поздно. Голова от долгого сна болела, в теле была слабость. Он принял душ, выпил в ресторане стакан виноградного сока и вышел на улицу.
Что-то, помнилось ему, нужно было сделать сегодня - обязательно нужно было то ли съездить, то ли сходить куда-то…
День стоял прозрачный и теплый, медленно кружась в воздухе, падали на асфальт желтые листья.
Ах, дьявол, куда же это нужно-то было?..
Он стоял возле гостиничного крыльца, сунув руки в карманы и морщась от боли в голове, и кроме этой боли ничего в ней больше не было. Спустившись с крыльца, прошла мимо администратор гостиницы - пожилая медлительная женщина со светлыми ироничными глазами.
- Вчера небось перебрал, сердешный? - с усмешкой заглянула она ему в лицо.
- То-то и оно, что нет, - не отшучиваясь, ответил Гольцев, достал сигареты и пошел к стоявшей неподалеку скамейке.
И только он сел и затянулся, как вспомнил: это же когда уходил от Королева, тот просил его не уезжать, не зайдя к нему, - вот оно то, что ему "нужно было сделать сегодня". Экая у него, однако, память стала…
Листья падали тихо, едва слышно, с легким шелестом касаясь асфальта, и были желты ясной и чистой желтизной.
Гольцев выкурил подряд три сигареты, и ему стало полегче. Он посидел еще немного и встал. Нужно было работать - собрать материал для какого-нибудь очерка, для корреспонденции ли: газета не центральная, привозить из командировки одну статью - роскошь непозволительная. Если каждый так будет, она разорится….
Он спустился с горы, миновал плотину, окутанную ревом падающей со сливов белой, словно заснеженной воды, и вышел к заводу.
В заводоуправлении Гольцев отыскал секретаря парткома и попросил назвать молодого парня, о котором стоило бы написать очерк. Тот указал ему кандидата, рассказал о нем, что знал. Они распрощались, Гольцев отправился в цех - и будто спускался со ступеньки на ступеньку: поговорил с начальником цеха, потом с начальником участка и, так и не повидав еще своего героя, дошел до мастера. Мастер сходил, позвал парня и стал толковать с ним, будто бы что не получалось там с нарядами, потом перешел на детали, которые парень обрабатывал; заговорили о сложности обработки, и тут Гольцев встрял в разговор - помнил кое-что из токарного дела еще со школы. И минут через пять шел он с новым своим знакомым к станку, устанавливал лимб и снимал вручную толстую, скалывающуюся стружку - делал черновую обработку.
Потом Гольцев походил по цеху, расспрашивая о парне у других станочников, - получалось, что нелегко ему дался четвертый его разряд: зажимали так, что не приведи господь. Да и не потому зажимали, что давать не хотели, а просто так: не доверяли, не верили - молодой, не может он по четвертому работать… Очерк прорисовывался. Не бог весть какой - на шедевр материала не хватало, но была проблема, а проблема - главное…
Проревела сирена, оповещая о конце смены.
- Юра! - крикнул парень от станка. - В душ пойдешь?
Гольцев пошел с ним в душ. Горячие сильные струи полосовали по плечам, по спине, по груди, и от разогревшегося тела шел пар. Из проходной вышли вместе. Потом они долго сидели у парня в маленькой его комнатке, Гольцев смотрел книги, запоминал названия: Лопе де Вега, Кальдерон, Сервантес…
- Испанской литературой увлекаешься?
- Увлекаюсь.
…Было восемь часов вечера, когда Гольцев вышел на улицу.
Дежурная в гостинице, отдавая ключи, порылась в столе и вытащила клочок бумаги.
- Пришли наконец, - сказала она. - А уж звонили вам, звонили…
- Кто?
- Да кто… Не знаю. Сказали, еще будут.
Гольцев не успел сделать и шага - телефон зазвонил.
- Да? - сказала дежурная, послушала и отняла трубку от уха. - Вот он, тот самый.
- Слушаю, - сказал Гольцев.
- Юрий Николаевич? - спросила трубка усталым баритоном, и Гольцев узнал председателя постройкома.
- Здравствуйте, Виктор Михайлович, - сказал он. - Что-нибудь случилось?
- Вы неуловимы, Юрий Николаевич, - не ответил на вопрос председатель постройкома. - Весь день звоню - по делам, что ли? Журналиста ноги кормят?
- Точно, - сказал Гольцев. - Так что случилось?
- Так это я вас хочу спросить. Как вы там с Марахоновым встретились? Я жду. Вчера жду. Сегодня жду. Исчезли вы - ни слуху ни духу.
- Нормально встретились, Виктор Михайлович. - Гольцев улыбнулся. Он вспомнил, как Марахонов вот так же выспрашивал у него о встрече с председателем. - Нормально…
- Нормально, Юрий Николаевич, - понятие неопределенное. - Председатель постройкома вздохнул и покашлял. - Я, вы знаете, вчера разволновался после нашего разговора. Так день-то ничего вроде, а к вечеру - места себе не найду. Неужели, думаю, маху с Марахоновым дали? Бюрократические, так сказать, порядки все соблюли, чистенькие вроде, а человеку, может, действительно невмоготу.
- Да, он не рвач, конечно. - Дежурная пододвинула Гольцеву стул, он поблагодарил ее кивком и сел. - Зашибает вот только…
- Зашибает, мне говорили. Но это ведь, знаете, не повод, чтобы не давать.
Гольцев засмеялся:
- Согласен, согласен. Перегибает в данном вопросе начальник участка. И потом, я уверен, Марахонов болен. Только вот насколько…
- Так а вы с врачом-то не встречались? - перебил председатель.
С врачом! Гольцеву показалось - в виски ему сильно ударили чем-то острым. Вот что так мучительно он вспоминал утром - с врачом ему надо было встретиться, с невропатологом! Ах, черт!..
- Знаете что, Виктор Михайлович, - сказал он. - Вы все правильно сделали - не волнуйтесь, не переживайте, спите спокойно. А относительно врача я вам позвоню потом.
Он положил трубку, дошел до своего номера, открыл его и повалился на кровать. За стеной говорило радио, шумели голоса, потом запели.
С врачом! Вовсе не то ему нужно было вспомнить, что Королев просил зайти перед отъездом. Вовсе не то… Ах ты черт! Это все из-за королевской болтовни - "главное - делать свою работу честно…" - все из-за нее. В час ночи выбрался, пока дошел… Уснул как сурок.
В субботу ему нужно быть в газете. Вечером завтра - выезжать. Выходит, всего лишь один день у него. И хоть разбейся, а поймай этого самого врача, хоть из-под земли достань.
Это надо же!..
Спасибо предпостройкома - выручил, можно сказать…
Пятница
Поликлиника оказалась двухэтажным бревенчатым домом с яркими крестовинами оконных переплетов, выкрашенных белилами. Приемный покой был прохладен, стояло два стола, несколько стульев, кушетки. Кушетки были застелены свежими простынями, на окнах висели марлевые занавески.
- Чисто у вас, - сказал Гольцев. - Хорошо.
- Стараемся, - неприязненно сказала главврач. Она была стара и, видимо, больна: отечное, с лиловатым отливом лицо, толстые отечные ноги. В ее возрасте ходить по вызовам и принимать по тридцать человек в день - дело непосильное, но ей, наверное, приходилось заниматься всем этим: в таких поликлиниках врачей, как правило, не хватает. - А вы что, порядки к нам проверять приехали?
- Упаси бог. - Гольцев внимательно посмотрел на главврача. - А что, были случаи?
Главврач вздохнула:
- Были. Мы ведь не всесильные - что можем, то можем, а иной, глядишь, и пустит письмо: в гроб, мол, только вгонять могут…
Гольцев сел, достал из кармана блокнот.
- Ну вот, и я по письму. Только не про вас оно. Карточку Марахонова не покажете?
- Марахонова! - сказала главврач как-то излишне громко. - Сейчас… Тося! - позвала она медсестру. - Найди там карточку Марахонова. - И снова повернулась к Гольцеву. - Но зачем она вам, если не про нас письмо?
Гольцев вытащил письмо из блокнота и придвинул его к главврачу. Она взяла письмо, развернула и, надев очки, стала читать. Пришла сестра, принесла историю болезни Марахонова. Гольцев пролистал ее. В письме Марахонов писал, что весь прошлый год по бюллетеням да по бюллетеням, а по истории выходило - преувеличивает: за два года - четыре бюллетеня.
- Да-а!.. - сказала вдруг главврач, свернула письмо и отдала Гольцеву. - Оно, может, и верно пишет он здесь все - я не знаю, я терапевт, но только как ему, этому Марахонову, сочувствовать будешь? Да он… господи, этот Марахонов… Не далее вот как вчера ввалился ко мне, морфия, говорит, давай. Спина у него болит, в ногу отдает - мочи нет. Я говорю, какой морфий, а он кулаком по столу: давай!
Гольцев открыл блокнот и стал делать выписки из истории болезни.
- Ну, а если действительно мочи нет?
- Так мы же лечим его. А от морфия, вы ведь должны понимать, какой толк? Вот курорт ему - это другое дело.
- Об этом и речь. - Гольцев еще раз пробежал взглядом записи в карточке - никаких новых сведений они больше не давали. - Мне бы хотелось с невропатологом увидеться. Можно это сделать?
Главврач забрала у него карточку, свернула трубкой и постучала ею по столу.
- Можно, конечно… Я не специалист… понимаю. Вот как раз завтра он принимать будет.
- А как это сегодня сделать?
- Сегодня никак. Не будет он принимать.
- А если к нему домой подойти?
- Домой? - Главврач виновато посмотрела на Гольцева. - Да можно бы домой было, но он переехал недавно. Он в Веснеже живет. Все у него хотела спросить, да как-то не собралась. Может, у него и телефон есть, да тоже не спросила…
Гольцев растерянно покрутил в руках письмо Марахонова.
- Что же, ни адреса, ни как позвонить не знаете?
- Не знаю, я же сказала, - обиженно произнесла главврач. Ну, завтра его увидите, экая важность - когда. Завтра-то вы еще будете?
- Завтра? - Гольцев посмотрел на нее и отвел глаза. - Завтра… А ведь надо бы мне с невропатологом встретиться, надо… Ах ты, какая неудача!..
…На улице, когда он вышел, было тихо и солнечно. Обочины, густо заросшие поднявшейся после косы травой, напоминали о лете.
Щекочущая нить паутины коснулась лица. Судорожным движением Гольцев провел по лицу пальцами, с отвращением стряс с них паутину и быстрым шагом пошел к автобусной остановке.
Суббота
Поезд пришел рано утром.
Почтовый ящик за три дня забился газетами, они туго белели в круглые отверстия заслонки. Гольцев открыл замок. Первым лежал голубой, с полосчатой красно-синей каймой авиаконверт - принесли, очевидно, вчера, с вечерней почтой. Гольцев повернул его вверх адресом - письмо было от Веры.
От Веры…
Он совсем не ожидал письма, как-то не думалось о нем, да оно и не подразумевалось, когда она улетала, и сейчас, когда он увидел в обратном адресе ее имя, его вдруг больно и тяжело толкнуло в грудь. Ах ты господи, зачем это все с Горой - с ума он сошел? С ума, что ли? Кончить с ней, плюнуть на нее, забыть - другой Веры у него не будет…
Газеты в ящике зашелестели, пролистнулись и скользнули на пол, раскрываясь в воздухе серыми простынями.
Но как тогда, в аэропорту, она сказала: "Зачем нужно было вчерашнее сборище?" С какой интонацией!.. Держать себя нужно с ней - словно все время при галстуке ходить: показывать себя таким, каким она хочет видеть…
Гольцев поднял газеты. Покрутил в руках письмо и сунул его в карман плаща.